Перестань терзать себя. Поставь крест на прошлом, что миновало, то не вернется...»
Он налил шампанское в бокалы.
— За твое счастье! Будь всегда такой же гордой...
— Спасибо, Фируз.
За окнами метался и гудел холодный ветер, иногда под его напором начинали вздрагивать стекла. Но в этой небольшой уютной комнате в мягком свете лампы Фируз сидел лицом к лицу с Назокат, и ему казалось, что комната несется куда-то сквозь тьму ночи и ледяное дыхание приближающейся зимы. Щеки его пылали, по спине пробегал холодок — сладкий озноб волнения,
— Фируз? А как... как твоя мама?..
В последний раз она видела тетушку Шарофат зимой прошлого года. Пожилая женщина осторожно ступала по скользкому тротуару—в руках держала фанерный ящик с написанным чернилами адресом. Назокат поздоровалась, расспросила ее и узнала, что та несет на почту посылку Фирузу. Она взяла из рук тетушки Шарофат ящичек, вместе с ней зашла в здание почты и сама отправила посылку. Тетушка Шарофат, помолившись за нее, вернулась в село. А Назокат, узнав адрес Фируз, возвратилась домой, и такое родилось в ней желание написать ему, рассказать о невеселой своей жизни, что она тут же достала листок бумаги и села за стол.
Но когда уже запечатала конверт и написала адрес, что-то вдруг будто толкнуло ее в грудь. Она заплакала и сожгла письмо. Нет, не могла она ему жаловаться, да и Фируз, ведь он уже не прежний, как и она...
— ...Хорошо себя чувствует?—спрашивала Назокат.
— Похоже, мое возвращение пошло ей на пользу.
— Что же ты тогда такой невеселый?
Назокат задумчиво глядела на него, потом принужденно улыбнулась. Взяла бутылку, стоявшую перед Фирузом, и сама налила ему и себе. На этот раз выпили молча, как очень близкие люди, которые думают об одном.
— Хочешь, я расскажу одну притчу?
— Еще бы!
— Тогда слушай!— Назокат умолкла на миг, будто припоминая, потом медленно начала:
— Было, не было, но было, земли не было, пашня была, да один старик... Что там дальше?.. Смеешься, да?
Фируз заглянул ей в глаза и увидел, что печали в них как не бывало — играют веселые искры...
— Нет, это не то. Я расскажу тебе другую историю.
— А я буду слушать.
— Сейчас, Фируз, подожди.
Назокат замолчала и задумалась о чем-то.
— Что, и эту тоже забыла?
Нет, эту я буду помнить всегда. Потому что она про нас с тобой. Если бы мы тогда лучше слушали, что говорят нам наши сердца!.. Мы оба виноваты, Фируз. Ты ведь молчал, а я ждала от тебя этих слов каждый раз, когда мы оставались одни. Но ты молчал, ты говорил только о постороннем, и я убеждалась, что ты ничего не замечаешь, не чувствуешь, что происходит со мной. Ведь только этим летом, встретив меня, ты сказал, что просто не решался заговорить тогда. Но моя вина больше, Фируз, я не сумела сберечь то, что было у нас, не сумела прислушаться к себе... Почему я вышла замуж, почему для меня все сложилось так несчастливо, — я и сейчас не могу объяснить. Иногда я думаю, что в те дни у меня украли мой разум и связали мой язык. Как будто хитро, осторожно и ловко меня подводили к пропасти, а я и не замечала... Наимовы — они жили рядом, немного выше нас, через несколько дворов. Зимой, когда мы были в десятом классе, он вернулся после института и вскоре стал каждое утро попадаться мне на дороге. Я не придавала значения этим встречам и не отвечала на его расспросы. Потом его назойливость стала раздражать меня, и несколько раз я сознательно старалась обидеть его. Я говорила: «Не будьте навязчивым, словно муха!» Но у него толстая кожа... Он обращал мои слова в шутку и продолжал каждый день поджидать меня. И постепенно я смирилась, а потом и привыкла. Иногда я даже вспоминала его с улыбкой — такое настойчивое ухаживание не могло не льстить. Он ведь был видный парень — высокий, красивый, вежливый... И так он постепенно, день за днем приучал меня... Когда мы окончили одиннадцатый класс, я по совету отца поехала в Душанбе и подала документы в педагогический институт. Он несколько раз появлялся в городе, а на мои удивленные вопросы отвечал, что приехал то к Насиру, то в командировку. Ты ведь знаешь, Насир в тот год тоже ездил поступать... И вот оказалось — в дни, когда я сдавала экзамены, Наймов ждал меня у дверей института и всегда с букетом. Когда я выходила радостная, он радовался вместе со мной, и это как-то объединяло нас. Еще он привозил мне письма из дому, а однажды целую сумку фруктов и сдобных лепешек, которые послала мама. Господи, если бы я понимала, как все это тонко было рассчитано! Я впервые чувствовала и видела такое откровенное внимание к себе, слышала
приятные, льстящие самолюбию слова и радовалась. Мир казался мне ярче, чем это было на самом деле. И все же знай, Фируз, — я никогда не забывала о тебе. Иногда я представляла, что это ты ждешь меня с букетом после экзамена, и сердце мое сжималось... Каким бы это было счастьем! Но ты был далеко — я почти два месяца не видела тебя. Экзамены я сдавала хорошо, но в итоге все же оказалось, что недобрала одного балла. Меня не приняли на дневное отделение, но предложили зачислить на вечернее или заочное. Другого выхода не было — пришлось согласиться на заочное... Пробираясь среди толпы будущих студентов и их родителей, я чувствовала, что от всего пережитого, от волнения, от мелькания человеческих лиц у меня кружится голова. Главным моим ощущением и отношением к миру была обида — столько старалась, столько сил потратила — и не смогла поступить на дневное... Наймов, как обычно, ждал меня, и, когда я увидела его, услышала его одобряющие слова, я почувствовала, что мне стало легче. Вечером мы пошли в кино, хотя я и очень стеснялась; после той поддержки, которую он мне оказал, я не могла обидеть его отказом... В тот вечер он был особенно внимателен и предупредителен, а когда мы возвращались из кино в общежитие, он все говорил и говорил о фильме, а потом вдруг оборвал себя, взял меня за руку и неожиданно объявил, что любит меня и не представляет своей дальнейшей жизни без меня. Если я согласна, сказал он, то пришлет сватов, и осенью сыграем свадьбу... Итак, я получила бумаги, где было сказано, что меня зачислили на заочное отделение, и вернулась в родной дом, чтобы осенью пойти преподавать в начальных классах. Наймов трижды посылал сватов, и мама, отведя меня в укромный уголок, каждый раз спрашивала: «Что мне ответить им, доченька? Я думаю, тебе надо согласиться — семья хорошая, уважаемая...» А я каждый раз отвечала, смеясь; «Разве я успела надоесть вам, мама?» И мама отправляла сватов обратно, но я видела, что в душе она не прочь породниться с семьей Наимовых. Если уж быть до конца честной, и мое сердце было не совсем равнодушно к нему. Я ведь несколько месяцев не видела тебя, с самого окончания школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он налил шампанское в бокалы.
— За твое счастье! Будь всегда такой же гордой...
— Спасибо, Фируз.
За окнами метался и гудел холодный ветер, иногда под его напором начинали вздрагивать стекла. Но в этой небольшой уютной комнате в мягком свете лампы Фируз сидел лицом к лицу с Назокат, и ему казалось, что комната несется куда-то сквозь тьму ночи и ледяное дыхание приближающейся зимы. Щеки его пылали, по спине пробегал холодок — сладкий озноб волнения,
— Фируз? А как... как твоя мама?..
В последний раз она видела тетушку Шарофат зимой прошлого года. Пожилая женщина осторожно ступала по скользкому тротуару—в руках держала фанерный ящик с написанным чернилами адресом. Назокат поздоровалась, расспросила ее и узнала, что та несет на почту посылку Фирузу. Она взяла из рук тетушки Шарофат ящичек, вместе с ней зашла в здание почты и сама отправила посылку. Тетушка Шарофат, помолившись за нее, вернулась в село. А Назокат, узнав адрес Фируз, возвратилась домой, и такое родилось в ней желание написать ему, рассказать о невеселой своей жизни, что она тут же достала листок бумаги и села за стол.
Но когда уже запечатала конверт и написала адрес, что-то вдруг будто толкнуло ее в грудь. Она заплакала и сожгла письмо. Нет, не могла она ему жаловаться, да и Фируз, ведь он уже не прежний, как и она...
— ...Хорошо себя чувствует?—спрашивала Назокат.
— Похоже, мое возвращение пошло ей на пользу.
— Что же ты тогда такой невеселый?
Назокат задумчиво глядела на него, потом принужденно улыбнулась. Взяла бутылку, стоявшую перед Фирузом, и сама налила ему и себе. На этот раз выпили молча, как очень близкие люди, которые думают об одном.
— Хочешь, я расскажу одну притчу?
— Еще бы!
— Тогда слушай!— Назокат умолкла на миг, будто припоминая, потом медленно начала:
— Было, не было, но было, земли не было, пашня была, да один старик... Что там дальше?.. Смеешься, да?
Фируз заглянул ей в глаза и увидел, что печали в них как не бывало — играют веселые искры...
— Нет, это не то. Я расскажу тебе другую историю.
— А я буду слушать.
— Сейчас, Фируз, подожди.
Назокат замолчала и задумалась о чем-то.
— Что, и эту тоже забыла?
Нет, эту я буду помнить всегда. Потому что она про нас с тобой. Если бы мы тогда лучше слушали, что говорят нам наши сердца!.. Мы оба виноваты, Фируз. Ты ведь молчал, а я ждала от тебя этих слов каждый раз, когда мы оставались одни. Но ты молчал, ты говорил только о постороннем, и я убеждалась, что ты ничего не замечаешь, не чувствуешь, что происходит со мной. Ведь только этим летом, встретив меня, ты сказал, что просто не решался заговорить тогда. Но моя вина больше, Фируз, я не сумела сберечь то, что было у нас, не сумела прислушаться к себе... Почему я вышла замуж, почему для меня все сложилось так несчастливо, — я и сейчас не могу объяснить. Иногда я думаю, что в те дни у меня украли мой разум и связали мой язык. Как будто хитро, осторожно и ловко меня подводили к пропасти, а я и не замечала... Наимовы — они жили рядом, немного выше нас, через несколько дворов. Зимой, когда мы были в десятом классе, он вернулся после института и вскоре стал каждое утро попадаться мне на дороге. Я не придавала значения этим встречам и не отвечала на его расспросы. Потом его назойливость стала раздражать меня, и несколько раз я сознательно старалась обидеть его. Я говорила: «Не будьте навязчивым, словно муха!» Но у него толстая кожа... Он обращал мои слова в шутку и продолжал каждый день поджидать меня. И постепенно я смирилась, а потом и привыкла. Иногда я даже вспоминала его с улыбкой — такое настойчивое ухаживание не могло не льстить. Он ведь был видный парень — высокий, красивый, вежливый... И так он постепенно, день за днем приучал меня... Когда мы окончили одиннадцатый класс, я по совету отца поехала в Душанбе и подала документы в педагогический институт. Он несколько раз появлялся в городе, а на мои удивленные вопросы отвечал, что приехал то к Насиру, то в командировку. Ты ведь знаешь, Насир в тот год тоже ездил поступать... И вот оказалось — в дни, когда я сдавала экзамены, Наймов ждал меня у дверей института и всегда с букетом. Когда я выходила радостная, он радовался вместе со мной, и это как-то объединяло нас. Еще он привозил мне письма из дому, а однажды целую сумку фруктов и сдобных лепешек, которые послала мама. Господи, если бы я понимала, как все это тонко было рассчитано! Я впервые чувствовала и видела такое откровенное внимание к себе, слышала
приятные, льстящие самолюбию слова и радовалась. Мир казался мне ярче, чем это было на самом деле. И все же знай, Фируз, — я никогда не забывала о тебе. Иногда я представляла, что это ты ждешь меня с букетом после экзамена, и сердце мое сжималось... Каким бы это было счастьем! Но ты был далеко — я почти два месяца не видела тебя. Экзамены я сдавала хорошо, но в итоге все же оказалось, что недобрала одного балла. Меня не приняли на дневное отделение, но предложили зачислить на вечернее или заочное. Другого выхода не было — пришлось согласиться на заочное... Пробираясь среди толпы будущих студентов и их родителей, я чувствовала, что от всего пережитого, от волнения, от мелькания человеческих лиц у меня кружится голова. Главным моим ощущением и отношением к миру была обида — столько старалась, столько сил потратила — и не смогла поступить на дневное... Наймов, как обычно, ждал меня, и, когда я увидела его, услышала его одобряющие слова, я почувствовала, что мне стало легче. Вечером мы пошли в кино, хотя я и очень стеснялась; после той поддержки, которую он мне оказал, я не могла обидеть его отказом... В тот вечер он был особенно внимателен и предупредителен, а когда мы возвращались из кино в общежитие, он все говорил и говорил о фильме, а потом вдруг оборвал себя, взял меня за руку и неожиданно объявил, что любит меня и не представляет своей дальнейшей жизни без меня. Если я согласна, сказал он, то пришлет сватов, и осенью сыграем свадьбу... Итак, я получила бумаги, где было сказано, что меня зачислили на заочное отделение, и вернулась в родной дом, чтобы осенью пойти преподавать в начальных классах. Наймов трижды посылал сватов, и мама, отведя меня в укромный уголок, каждый раз спрашивала: «Что мне ответить им, доченька? Я думаю, тебе надо согласиться — семья хорошая, уважаемая...» А я каждый раз отвечала, смеясь; «Разве я успела надоесть вам, мама?» И мама отправляла сватов обратно, но я видела, что в душе она не прочь породниться с семьей Наимовых. Если уж быть до конца честной, и мое сердце было не совсем равнодушно к нему. Я ведь несколько месяцев не видела тебя, с самого окончания школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36