Ненормально вести себя после невероятного потрясения так, словно ничего не случилось. Еще более ненормальным в медицинском отношении следовало бы признать тот случай, когда человек ведет себя по-прежнему «нормально», хотя причина потрясения превосходит все меры человеческого воображения, понимания и раскаяния. Изерли оставил после себя сотни- тысяч сожженных людей и превратил в пепел город, только что кишевший жителями. Если он реагиров ал на это «ненормально» — значит, он реагировал соответственно обстоятельствам.
Далее. Неверно оценивать такие «преступные действия», как странные поступки Изерли, изолированно, не усматривая в них определенных реакций. Это все равно, что при виде насмерть избиваемого человека ограничиться констатацией необычной громкости его криков как признака его ненормальности и ни словом не обмолвиться о ненормальности обстоятельств, в которых он находится. К сожалению, судьи Изерли поступили именно так. Они говорили о «комплексе виновности», пытаясь внушить всякому, что речь идет о неоправданном, бессмысленном, не иначе как патологическом чувстве вины. Позорно вульгаризируя термин психоанализа, они осмеливались говорить даже об «эдиповом комплексе» — как будто за поведением Изерли скрывается желание инцеста, а не незабываемое зрелище сотен тысяч мертвецов.
Фрагмент второй Изерли попытался сделать свою вину понятной всем. А между тем его чествовали как национального героя, и ни один журнал не обходился без патриотического «тизг» (дежурного блюда) — прилизанного портрета красивого «Ьоу» из Техаса. Из невыносимого несоответствия между виной и парадной шумихой вытекали и так называемые преступные действия Изерли, явившиеся результатом тщетности его усилий. Если обычно людей признают виновными на основании каких-то поступков, то Изерли, наоборот, совершал определенные поступки, чтобы доказать свою виновность.
Фрагмент третий «Право на наказание» — это выражение принадлежит Гегелю. И если есть признак, характерный для преступника, то это как раз отстаивание такого права. А Изерли именно его и отстаивал. Своими мнимопреступными действиями он пытался добиться того наказания, в котором ему отказывали.
И это, конечно, не случайно, что ему было отказано в наказании. Не случайно, что всякое раскаяние с его стороны квалифицировалось общественным мнением как неправомерное. Ведь раскаяние, признанное правомерным, есть в то же время доказательство совершенного преступления. Другими словами, раскаяние Изерли было бы обличением «хиросимской миссии» и истинных ее виновников. Изерли сделал правильный вывод: «Правда заключается в том, что общество попросту не может признать моей виновности, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
Прочитав эту фразу, можно только воскликнуть: «Счастлива та эпоха, в которую так говорят безумцы, несчастна та эпоха, в которую так говорят только безумцы!»
Фрагмент четвертый
Мне могут задать вопрос: «Но почему именно Изерли? Почему именно он должен раскаиваться? Ведь он-то лишь выполнил приказ и был простым рычагом».
Между прочим, этими словами: «Я ведь только выполнял приказ» — пытались оправдаться все сотрудники аппарата уничтожения, и слишком зловеще напоминают эти слова широко известное заявление Эйхмана: «По сути, я был только винтиком машины, выполнявшей указания и приказы империи». Но если мы станем ссылаться на свою роль безответных винтиков и согласимся, что фраза «мы делали то же, что и другие» справедлива при всех обстоятельствах, мы тем самым отменим свободу нравственного решения и свободу совести, превратив слово «свободный» в выражении «свободный мир» в пустое и лицемернейшее заклинание.
Опасаюсь даже, что мы это уже сделали.
Изерли пересматривает самую постановку вопроса. Он заявляет: даже то, что сделано мною вместе с другими, сделано мной; я отвечаю не только за свои индивидуальные действия, но и за действия, в которых я участвую; вопрос нашей совести гласит не только «что нам делать?», но также: «В чем и в какой мере мы вправе или не вправе участвовать?» Мало того, за соучастие он чувствует себя еще более ответственным, чем за свои частные действия, последствия
которых по сравнению с катастрофическими последствиями нашего соучастия прямо-таки ничтожны.
Быть безупречным в частной жизни — дело нехитрое, здесь обычаи с успехом заменяют совесть.
Настоящая самостоятельность и настоящее гражданское мужество требуют определенного отношения к тихому террору, принуждающему нас к соучастию в преступлении.
Фрагмент пятый
У себя на родине Изерли стал обузой, а там, где ненависть к нему была бы понятна, даже в самой Хиросиме и в Нагасаки, о нем думают с уважением, больше того — с любовью.
Вот что написали ему тридцать хиросимских девушек, больных лучевой болезнью: «Мы обращаемся к Вам с этим письмом, чтобы выразить Вам свое глубокое сочувствие и заверить Вас, что не испытываем к Вам лично никакой неприязни. Вы такая же жертва, как мы». Наверно, каждый «Рожденный равным» на мгновение умолкнет при этих словах, ибо они принадлежат к немногим, которые дают нам право гордиться тем, что мы люди.
Фрагмент шестой
Нахожу нелишним напомнить слова, которые вы произнесли в день своего семидесятилетия. Когда вас спросили, сожалеете ли вы о чем-либо, случившемся в вашей жизни, вы ответили так: «Да, я раскаиваюсь, что поздно женился».
Как сказал Лессинг: «Кто от иных вещей не теряет рассудка, тому и терять-то нечего».
Глава двадцать первая
На улице Шести Деревьев была объявлена тревога, звонили колокола.
Боб и Лили выбежали из дома, с недоумением огляделись — откуда и почему эти сигналы тревоги? Планета Тю-нитос выглядела, как всегда, спокойной и безмятежной. Ни пожара, ни какого-нибудь еще несчастного происшествия. Только двое мужчин идут навстречу друг другу по улице. Вот они сошлись наконец недалеко от Боба и Лили, остановились и с явным интересом стали приглядываться друг
к другу. Некоторое время они молчали, потом один спросил:
— Как вас зовут?
— Хамфри.
— А меня Уильям.
— Очень рад с вами познакомиться.
— Я тоже.
— Я где-то уже видел ваше лицо. Наверно, мы и раньше с вами встречались?
— Наверно. Я тоже, признаться, откуда-то вас помню. Они замолчали и продолжили путь уже вместе. Боб, увлекая за собой Лили, догнал их и вежливо спросил:
— Скажите, пожалуйста, почему вы перестали разговаривать? Может быть, мы мешаем вам?
— О нет, что вы! — приветливо улыбнулся один из мужчин. — Напротив, ваше присутствие нам очень приятно.
— Мы просто уже чувствуем такую близость, — сказал другой, — что даже и не разговаривая понимаем друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Далее. Неверно оценивать такие «преступные действия», как странные поступки Изерли, изолированно, не усматривая в них определенных реакций. Это все равно, что при виде насмерть избиваемого человека ограничиться констатацией необычной громкости его криков как признака его ненормальности и ни словом не обмолвиться о ненормальности обстоятельств, в которых он находится. К сожалению, судьи Изерли поступили именно так. Они говорили о «комплексе виновности», пытаясь внушить всякому, что речь идет о неоправданном, бессмысленном, не иначе как патологическом чувстве вины. Позорно вульгаризируя термин психоанализа, они осмеливались говорить даже об «эдиповом комплексе» — как будто за поведением Изерли скрывается желание инцеста, а не незабываемое зрелище сотен тысяч мертвецов.
Фрагмент второй Изерли попытался сделать свою вину понятной всем. А между тем его чествовали как национального героя, и ни один журнал не обходился без патриотического «тизг» (дежурного блюда) — прилизанного портрета красивого «Ьоу» из Техаса. Из невыносимого несоответствия между виной и парадной шумихой вытекали и так называемые преступные действия Изерли, явившиеся результатом тщетности его усилий. Если обычно людей признают виновными на основании каких-то поступков, то Изерли, наоборот, совершал определенные поступки, чтобы доказать свою виновность.
Фрагмент третий «Право на наказание» — это выражение принадлежит Гегелю. И если есть признак, характерный для преступника, то это как раз отстаивание такого права. А Изерли именно его и отстаивал. Своими мнимопреступными действиями он пытался добиться того наказания, в котором ему отказывали.
И это, конечно, не случайно, что ему было отказано в наказании. Не случайно, что всякое раскаяние с его стороны квалифицировалось общественным мнением как неправомерное. Ведь раскаяние, признанное правомерным, есть в то же время доказательство совершенного преступления. Другими словами, раскаяние Изерли было бы обличением «хиросимской миссии» и истинных ее виновников. Изерли сделал правильный вывод: «Правда заключается в том, что общество попросту не может признать моей виновности, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
Прочитав эту фразу, можно только воскликнуть: «Счастлива та эпоха, в которую так говорят безумцы, несчастна та эпоха, в которую так говорят только безумцы!»
Фрагмент четвертый
Мне могут задать вопрос: «Но почему именно Изерли? Почему именно он должен раскаиваться? Ведь он-то лишь выполнил приказ и был простым рычагом».
Между прочим, этими словами: «Я ведь только выполнял приказ» — пытались оправдаться все сотрудники аппарата уничтожения, и слишком зловеще напоминают эти слова широко известное заявление Эйхмана: «По сути, я был только винтиком машины, выполнявшей указания и приказы империи». Но если мы станем ссылаться на свою роль безответных винтиков и согласимся, что фраза «мы делали то же, что и другие» справедлива при всех обстоятельствах, мы тем самым отменим свободу нравственного решения и свободу совести, превратив слово «свободный» в выражении «свободный мир» в пустое и лицемернейшее заклинание.
Опасаюсь даже, что мы это уже сделали.
Изерли пересматривает самую постановку вопроса. Он заявляет: даже то, что сделано мною вместе с другими, сделано мной; я отвечаю не только за свои индивидуальные действия, но и за действия, в которых я участвую; вопрос нашей совести гласит не только «что нам делать?», но также: «В чем и в какой мере мы вправе или не вправе участвовать?» Мало того, за соучастие он чувствует себя еще более ответственным, чем за свои частные действия, последствия
которых по сравнению с катастрофическими последствиями нашего соучастия прямо-таки ничтожны.
Быть безупречным в частной жизни — дело нехитрое, здесь обычаи с успехом заменяют совесть.
Настоящая самостоятельность и настоящее гражданское мужество требуют определенного отношения к тихому террору, принуждающему нас к соучастию в преступлении.
Фрагмент пятый
У себя на родине Изерли стал обузой, а там, где ненависть к нему была бы понятна, даже в самой Хиросиме и в Нагасаки, о нем думают с уважением, больше того — с любовью.
Вот что написали ему тридцать хиросимских девушек, больных лучевой болезнью: «Мы обращаемся к Вам с этим письмом, чтобы выразить Вам свое глубокое сочувствие и заверить Вас, что не испытываем к Вам лично никакой неприязни. Вы такая же жертва, как мы». Наверно, каждый «Рожденный равным» на мгновение умолкнет при этих словах, ибо они принадлежат к немногим, которые дают нам право гордиться тем, что мы люди.
Фрагмент шестой
Нахожу нелишним напомнить слова, которые вы произнесли в день своего семидесятилетия. Когда вас спросили, сожалеете ли вы о чем-либо, случившемся в вашей жизни, вы ответили так: «Да, я раскаиваюсь, что поздно женился».
Как сказал Лессинг: «Кто от иных вещей не теряет рассудка, тому и терять-то нечего».
Глава двадцать первая
На улице Шести Деревьев была объявлена тревога, звонили колокола.
Боб и Лили выбежали из дома, с недоумением огляделись — откуда и почему эти сигналы тревоги? Планета Тю-нитос выглядела, как всегда, спокойной и безмятежной. Ни пожара, ни какого-нибудь еще несчастного происшествия. Только двое мужчин идут навстречу друг другу по улице. Вот они сошлись наконец недалеко от Боба и Лили, остановились и с явным интересом стали приглядываться друг
к другу. Некоторое время они молчали, потом один спросил:
— Как вас зовут?
— Хамфри.
— А меня Уильям.
— Очень рад с вами познакомиться.
— Я тоже.
— Я где-то уже видел ваше лицо. Наверно, мы и раньше с вами встречались?
— Наверно. Я тоже, признаться, откуда-то вас помню. Они замолчали и продолжили путь уже вместе. Боб, увлекая за собой Лили, догнал их и вежливо спросил:
— Скажите, пожалуйста, почему вы перестали разговаривать? Может быть, мы мешаем вам?
— О нет, что вы! — приветливо улыбнулся один из мужчин. — Напротив, ваше присутствие нам очень приятно.
— Мы просто уже чувствуем такую близость, — сказал другой, — что даже и не разговаривая понимаем друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42