.. Эге, в аптеках раньше железное вино продавали... Конечно, ежели у тебя денег полный карман...
Тереза не в силах была помолчать ни минутки, все хотелось выведать побольше. А из-за этой белой крови и вовсе покоя лишилась — чего только не наслушалась за последнее время! Тем более что нисколечко не сомневалась: у нее самой кровь тоже не такая, какой должна быть. Едва землю скуют первые осенние заморозки, едва поля, деревья, плетни и крыши посеребрит первый иней, она прямо-таки коченеет от холода, руки и ноги немеют. Даже летом, если погода вдруг испортится, зябнет.
Но, видно, мало ей было собственных невзгод и терзаний — Тереза ненавидела себя за мерзлявость,— так еще покойный Илья подлил масла в огонь. Однажды, вернувшись домой в подпитии, Илья долго обхаживал жену, ластился, склонял к любви. И, может быть, в конце концов мужние нежности подействовали бы на Терезу и он добился бы своего, если б изо рта не пахнуло запахом корчмы. Это вызвало у него такое отвращение, что стоило ему протянуть губы для поцелуя, как она тотчас оттолкнула его.
«У тебя кровь жидкая и холодная, как у рыбы!» — сказал он тогда. Скинул обувь и штаны, нырнул в мягкие пуховые перины и моментально уснул. Узнав об этом случае, мать отругала Терезу и не на шутку настращала: дескать, ежели она и впредь будет так неподатлива и капризна, Илья начнет похаживать к другой. А у Терезы с того дня из головы не выходили слова мужа: «У тебя кровь жидкая...»
Так и прожила век. К счастью, муж ей попался тихого нрава, обходился без любовниц. Но до самой смерти не пожелал объяснить, почему у нее кровь жидкая. Вот и надеялась Тереза разузнать, что же такое жидкая кровь, ежели не у хворого Ивана, то хотя бы у Олены. Ну нипочем не давало ей это покоя!..
— Жидкая, и дело с концом... Ну, все равно что белая... — подвела черту Олена — больно страшно было заглядывать глубже.
На кровати пошевелился и закряхтел Иван.
Тереза сразу встала. Теперь она еще больше боялась увидеть его.
Ясный луч предвечернего солнца озарил хату. Иван сел на постели. Сидеть было трудно. Слабость, вялость во всем теле, но все-таки он почувствовал себя немного лучше. Бывало, в молодости, не зная за работой отдыха, он мечтал как о немыслимом счастье полежать, ничего не делая, денек-другой. И вот теперь отлеживался за всю свою долгую жизнь.
Сидя и дышалось как-то не так — все болело.
Солнце не раз посылало деду Ивану свой прощальный луч, и, лежа в этих четырех стенах, побеленных известкой, он не раз испытывал то глубокое, удивительное и, по сути, загадочное чувство, когда раскрывается волшебная тайна потухания дня и вступления в свои права темной ночи. За долгую жизнь он привык во всякую пору года видеть солнце, любоваться им, когда оно по вечерам на малый срок — всего на несколько минут — являлось словно для того, чтобы не только обласкать семейное гнездо Ивана, но и благословить всех в нем живущих на заслуженный отдых после трудового дня, внушить радостную надежду на день грядущий.
Сейчас солнце виделось ему будто принаряженным, оно было такое ясное, что душа у деда Ивана пела и играла. Он чувствовал прилив благодатной живительной радости, и ему представилось, будто чья- то всесильная рука сняла все его боли и недуги и он больше не лежит, не хворает. Он переводил взгляд с золотой дорожки, стелившейся по дощатому серому полу, на полоску такого же чистого золота на стене. Все это медленно, но безостановочно двигалось, сходило на нет и вот-вот должно было совсем исчезнуть. Ивану вдруг показалось, что солнце у него в гостях и потому он должен выздороветь, встать на ноги, ведь работы непочатый край, ждут дела, которые может разрешить и устроить один он...
— Солнце!.. Солнышко!.. — шептал Иван, и губы его невольно складывались в молящую улыбку.
Так он и сидел бы, наверно, провожая солнце и по двору, так и сидел, пока не свалился бы от усталости, если б в сенях внезапно не раздалось громкое
звяканье железа и порог не переступил коренастый плотный человек — сельский кузнец Дмитро Довбыч.
— Добрый день, добрый вечер, доброго вам здоровья, хозяин! — Широкая, открытая, приветливая улыбка озарила загорелое полное лицо кузнеца, светившееся уверенностью в своем благосостоянии, заработанном кувалдой.
— А я все жду да жду, жду-жду, а вы все не идете да не идете... — не отвечая на приветствие, будто пропел Иван.
— Не было готово! — Дмитро Довбыч, развернув большой лист плотной бумаги, выложил посреди хаты изделие из железа, то самое, о котором они уже давным-давно говорили с хозяином, обсуждая, каким оно должно быть. Довбыч обещал выполнить заказ быстро, но дело затянулось.
— Я уж думал, Дмитро, что помру, а его так и не увижу! — сказал Иван, радостно глядя с кровати на железяку, подернутую темным стальным налетом от горна и молота.
— О смерти пусть думают наши враги, пусть она приходит к тем, кому жизнь надоела! — И кузнец широкой, как лопата, рукой повел в сторону ворота, который он выковал для колодца, вырытого осенью во дворе старшего сына деда Ивана — Юрка: до сих пор воду набирали при помощи неудобной длинной жерди.
Иван рассматривал принесенное.
Края ворота со всех четырех сторон, где они должны впиваться в дерево, были заострены и топорщились насечкой — ни дать ни взять оскаливший зубы хищный зверь. Два обруча лежало на полу, словно пытаясь что-то обнять. Иван отлично знал, что они предназначены для валика, на который будет накручиваться и с которого будет ниспадать цепь, когда ведро станут поднимать наверх или опускать вниз. Осевой стержень, петли для дверец, задвижка, кольцо для крепления цепи к дереву и крюк для ведра — все, все лежало перед ним и выглядело таким прочным и надежным, что можно было не сомневаться: служить этот ворот будет не только хозяину, но и внукам его, и далеким правнукам. А тот, кто калил железо в горне, гнул на наковальне и бил молотами, конечно, заботился о чести своего ремесла и надеялся надолго оставить по себе добрую память.
На лице Ивана было написано: работой Добыча доволен. Иван даже как будто помолодел, морщив & разгладились. На губах замерла сдержанная улыбка — хозяин принадлежал к тем людям, которые не выказывают радость в первое же мгновение.
Кузнец расположился на табурете широко и свободно, занимая чуть ли не половину комнаты. Он хранил упорное молчание; его адвокатом, судьей, прокурором, свидетелем был колодезный стальной ворот.
— Ну что вам, Дмитро, сказать о вашей работе, ежели она сама за себя говорит... Я знал, что один вы сумеете мне угодить. Потому-то и просил только вас и на вас надеялся, дай бог вам здоровья и да будут благословенны ваши руки!.. И няню ваш был такой!.. — Иван говорил все тише, тише, клонился на подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Тереза не в силах была помолчать ни минутки, все хотелось выведать побольше. А из-за этой белой крови и вовсе покоя лишилась — чего только не наслушалась за последнее время! Тем более что нисколечко не сомневалась: у нее самой кровь тоже не такая, какой должна быть. Едва землю скуют первые осенние заморозки, едва поля, деревья, плетни и крыши посеребрит первый иней, она прямо-таки коченеет от холода, руки и ноги немеют. Даже летом, если погода вдруг испортится, зябнет.
Но, видно, мало ей было собственных невзгод и терзаний — Тереза ненавидела себя за мерзлявость,— так еще покойный Илья подлил масла в огонь. Однажды, вернувшись домой в подпитии, Илья долго обхаживал жену, ластился, склонял к любви. И, может быть, в конце концов мужние нежности подействовали бы на Терезу и он добился бы своего, если б изо рта не пахнуло запахом корчмы. Это вызвало у него такое отвращение, что стоило ему протянуть губы для поцелуя, как она тотчас оттолкнула его.
«У тебя кровь жидкая и холодная, как у рыбы!» — сказал он тогда. Скинул обувь и штаны, нырнул в мягкие пуховые перины и моментально уснул. Узнав об этом случае, мать отругала Терезу и не на шутку настращала: дескать, ежели она и впредь будет так неподатлива и капризна, Илья начнет похаживать к другой. А у Терезы с того дня из головы не выходили слова мужа: «У тебя кровь жидкая...»
Так и прожила век. К счастью, муж ей попался тихого нрава, обходился без любовниц. Но до самой смерти не пожелал объяснить, почему у нее кровь жидкая. Вот и надеялась Тереза разузнать, что же такое жидкая кровь, ежели не у хворого Ивана, то хотя бы у Олены. Ну нипочем не давало ей это покоя!..
— Жидкая, и дело с концом... Ну, все равно что белая... — подвела черту Олена — больно страшно было заглядывать глубже.
На кровати пошевелился и закряхтел Иван.
Тереза сразу встала. Теперь она еще больше боялась увидеть его.
Ясный луч предвечернего солнца озарил хату. Иван сел на постели. Сидеть было трудно. Слабость, вялость во всем теле, но все-таки он почувствовал себя немного лучше. Бывало, в молодости, не зная за работой отдыха, он мечтал как о немыслимом счастье полежать, ничего не делая, денек-другой. И вот теперь отлеживался за всю свою долгую жизнь.
Сидя и дышалось как-то не так — все болело.
Солнце не раз посылало деду Ивану свой прощальный луч, и, лежа в этих четырех стенах, побеленных известкой, он не раз испытывал то глубокое, удивительное и, по сути, загадочное чувство, когда раскрывается волшебная тайна потухания дня и вступления в свои права темной ночи. За долгую жизнь он привык во всякую пору года видеть солнце, любоваться им, когда оно по вечерам на малый срок — всего на несколько минут — являлось словно для того, чтобы не только обласкать семейное гнездо Ивана, но и благословить всех в нем живущих на заслуженный отдых после трудового дня, внушить радостную надежду на день грядущий.
Сейчас солнце виделось ему будто принаряженным, оно было такое ясное, что душа у деда Ивана пела и играла. Он чувствовал прилив благодатной живительной радости, и ему представилось, будто чья- то всесильная рука сняла все его боли и недуги и он больше не лежит, не хворает. Он переводил взгляд с золотой дорожки, стелившейся по дощатому серому полу, на полоску такого же чистого золота на стене. Все это медленно, но безостановочно двигалось, сходило на нет и вот-вот должно было совсем исчезнуть. Ивану вдруг показалось, что солнце у него в гостях и потому он должен выздороветь, встать на ноги, ведь работы непочатый край, ждут дела, которые может разрешить и устроить один он...
— Солнце!.. Солнышко!.. — шептал Иван, и губы его невольно складывались в молящую улыбку.
Так он и сидел бы, наверно, провожая солнце и по двору, так и сидел, пока не свалился бы от усталости, если б в сенях внезапно не раздалось громкое
звяканье железа и порог не переступил коренастый плотный человек — сельский кузнец Дмитро Довбыч.
— Добрый день, добрый вечер, доброго вам здоровья, хозяин! — Широкая, открытая, приветливая улыбка озарила загорелое полное лицо кузнеца, светившееся уверенностью в своем благосостоянии, заработанном кувалдой.
— А я все жду да жду, жду-жду, а вы все не идете да не идете... — не отвечая на приветствие, будто пропел Иван.
— Не было готово! — Дмитро Довбыч, развернув большой лист плотной бумаги, выложил посреди хаты изделие из железа, то самое, о котором они уже давным-давно говорили с хозяином, обсуждая, каким оно должно быть. Довбыч обещал выполнить заказ быстро, но дело затянулось.
— Я уж думал, Дмитро, что помру, а его так и не увижу! — сказал Иван, радостно глядя с кровати на железяку, подернутую темным стальным налетом от горна и молота.
— О смерти пусть думают наши враги, пусть она приходит к тем, кому жизнь надоела! — И кузнец широкой, как лопата, рукой повел в сторону ворота, который он выковал для колодца, вырытого осенью во дворе старшего сына деда Ивана — Юрка: до сих пор воду набирали при помощи неудобной длинной жерди.
Иван рассматривал принесенное.
Края ворота со всех четырех сторон, где они должны впиваться в дерево, были заострены и топорщились насечкой — ни дать ни взять оскаливший зубы хищный зверь. Два обруча лежало на полу, словно пытаясь что-то обнять. Иван отлично знал, что они предназначены для валика, на который будет накручиваться и с которого будет ниспадать цепь, когда ведро станут поднимать наверх или опускать вниз. Осевой стержень, петли для дверец, задвижка, кольцо для крепления цепи к дереву и крюк для ведра — все, все лежало перед ним и выглядело таким прочным и надежным, что можно было не сомневаться: служить этот ворот будет не только хозяину, но и внукам его, и далеким правнукам. А тот, кто калил железо в горне, гнул на наковальне и бил молотами, конечно, заботился о чести своего ремесла и надеялся надолго оставить по себе добрую память.
На лице Ивана было написано: работой Добыча доволен. Иван даже как будто помолодел, морщив & разгладились. На губах замерла сдержанная улыбка — хозяин принадлежал к тем людям, которые не выказывают радость в первое же мгновение.
Кузнец расположился на табурете широко и свободно, занимая чуть ли не половину комнаты. Он хранил упорное молчание; его адвокатом, судьей, прокурором, свидетелем был колодезный стальной ворот.
— Ну что вам, Дмитро, сказать о вашей работе, ежели она сама за себя говорит... Я знал, что один вы сумеете мне угодить. Потому-то и просил только вас и на вас надеялся, дай бог вам здоровья и да будут благословенны ваши руки!.. И няню ваш был такой!.. — Иван говорил все тише, тише, клонился на подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17