Некоторое время она держалась напротив платформы, потом как-то незаметно отстала, сбавив шаг, хотя и раньше шла медленно, и вот ее миновали дети Ивана, близкие родственники, соседи — те, кому и полагалось в эти минуты быть поближе к нему, к музыкантам, к венкам...
Верона с любопытством вытягивала шею, всматривалась: где же Олена? Но так и не увидела ее... «Боже, каково-то Олене?.. Каково-то ей обряжать Ивана?.. Это не под венец, когда вместе... Это уж...» — думала она, по-прежнему ощущая озноб при виде того, как люди идут за подводой-платформой; их вел не кто-нибудь, а сам фронтовик Юрко, он возвышался над процессией, и люди как будто покорялись воле оркестрантов, которые то тянули тоскливую мелодию, то вдруг отчаянно били в бубны, в медные тарелки, словно хотели заявить о себе силой, утвердить себя грохотом, и все это раскатами грома катилось к горам, близким и далеким.
По лицу Вероны потекли слезы. Она их не утирала; обеими руками натягивая платок, чтоб не так страдать от неприятного, охватившего ее холода, Верона выпускала на волю сокровенные свои чувства. Погружалась в голубовато-розовую даль давно прошедших девичьих лет и мечтаний.
...Серебряными лапками светились на вербах почки.
Медленно таяли снега — дни становились длиннее, теплее, солнце щедрее.
Парни возвращались с войны.
Парни приглядывались к девушкам.
Парни хотели жениться.
Вернулся с войны Иван.
Хотел жениться Иван.
Приглядывался к девушкам Иван.
У Газды Мариаша была на выданье дочь Верона.
Верона приглянулась Ивану.
Мариаш готов был отдать Верону за Ивана. Даром что теперь у Ивана левая нога была короче правой. Даром что ходили слухи, будто и в правой ноге у него еще с итальянского фронта застрял кусок железа. О том, что левая нога у Ивана короче, было известно всем — все видели, как он хромает. Иван этого и не скрывал. За четыре года войны он не дослужился до чинов и званий, не принес домой ни медалей, ни орденов, дающих кое- какие блага, а заслужил он у цесаря только одно — право возвратиться восвояси с укороченной ногой. Спасибо и за то! Сколько людей было искалечено на этой бойне, сколько народу сложило головы за цесаря... Зато и самого цесаря не стало. А уцелей он, возможно, не было бы в живых Ивана. И некому было бы увиваться за Вероной, как и у Вероны не было бы никакой возможности крутить любовь с Иваном.
Газду Мариаша мало беспокоило, что у Ивана левая нога короче правой, и на разговоры о том, что в правой ноге у парня сидит железный осколок, он тоже не обращал внимания. В конце концов, кто его видел, этот осколок, а Иванов род с деда-прадеда по всей округе славился порядочностью и примерном трудолюбием. Были в этом роду отличные мастера-строители, хорошие столяры и каменщики, любили они землю и скотину, умели из ничего создать нечто и никогда не колебались, когда нужно было занять несколько часов у ночи, чтобы продлить трудовой день. Мариаш спал и мечтал заполучить зятя из такой семьи.
По селу уже прошел слух, что Иван не только посватает Верону, но и женится на ней. Только никто не знал, когда будет свадьба. Ее можно было сыграть после пасхи, а можно было и после жатвы, когда уберут хлеб, когда вырастет капуста, созреют огурцы и другие овощи.
Мариаши тоже не сомневались, что дело идет к свадьбе. Проводив Верону из нижнего конца села в верхний, Иван допоздна засиживался в хате ее родителей. Постоит, бывало, с девушкой у калитки, а как только мать пригласит в хату, войдет и посидит.
И вышло бы все, как было задумано... Да, наверное, все так и вышло бы, к взаймы кому удовольствию, бы не вмешался черт.
Как-то раз — весна была уже в самом разгаре — Иван нежданно-негаданно отправился к Вероне раньше обычного. То ли дело какое было, то ли, шагая день-деньской в поле за плугом, извелся, думая о невесте, не мог дождаться, пока зажгутся на небе звезды. Но, как бы там ни было, Верона в этот час жениха не ждала.
Шел Иван, напевал что-то радостное, веселое, прогоняя усталость, и вдруг перед ним вырос Миронко — сын старшей Верониной сестры. Мальчик, как и положено, вежливо поздоровался, Иван спросил, куда он держит путь. Словоохотливый Миронко сразу выложил, что тетка Верона послала его передать записку Шонию Коцуру. В подтверждение своей деловитости он сунул руку за пазуху и извлек оттуда тщательно сложенный листок бумаги с зубчиками по краям. Жених Вероны быстро пробежал глазами написанное. Сначала он сам себе не поверил. Но в следующую минуту ему все стало ясно. Верона сообщала, что Иван, должно быть, нынче не придет, а коли и придет, она постарается поскорей спровадить его домой. Так что пусть Шоний поспешит в рощу, и там под тенистым тополем они всласть наслушаются соловьев и налюбуются луной. Напрасно Иван старался сложить листок так, как он был сложен прежде. Зато дал мальчику целую крону на конфеты. И приказал что есть духу бежать к Коцурам, ведь Шоний ждет не дождется записки. Да и ответ от него задерживать не годится. А чтобы Миронку за одну услугу не уплатили дважды, парень велел передать Вероне, что рассчитался с ним он, Иван. Миронко был очень послушный мальчик — вернувшись от Коцуров, он все подробно рассказал тетке.
Правда, Верона и ломаного гроша не подумала дать ему — в тот вечер не пришлось ей ни на луну смотреть, ни голосистых соловьев в роще слушать. И жених с ласковыми своими речами не стоял с нею у калитки в тот вечер...
Уж чего только не сулил Ивану Мариаш! Прибавлял к приданому лошадей, телегу, поле такое, что хоть целый день паши — не вспашешь. Да нельзя было остановить людскую молву о богачке, которая хотела оседлать двух коней, а пошла пешком...
Иван женился на Олене. Верона два года не выходила замуж, а потом и для нее нашлась пара. Но недолгим оказалось ее супружество. Муж был человеком болезненным, к тому же много курил, стал пить. И отправился на тот свет раньше времени. Осталась Верона вдовой. И опять мало радостей дарила ей жизнь... Видно, потому и вспоминала весь век Ивана и корила себя за пустой, глупый свой разум...
Процессия приблизилась к подножию горы, густо поросшей кустарником.
По крутой каменистой дороге, омытой ливнями и талыми водами, начали подниматься в гору юноши и девушки с венками, а затем на руках сыновей, зятьев и внуков поплыл на холм Иван. У него уже ничего не болело, ничего он не видел и не слышал, хотя чем выше змеилась дорога, тем все больше открывалось в долине Латорицы, у подножия гор, просторное, щедрое своей красотой село, и видны были, будто заколдованные горы далекие и горизонты широкие.
Красные гроздья боярышника, сережки шиповника украшали Иванов путь на плоскогорье. Но больше попадалось темных кистей в зарослях бирючины, ее тонкие ветви причудливо вились, переплетались, и она казалась совсем черной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Верона с любопытством вытягивала шею, всматривалась: где же Олена? Но так и не увидела ее... «Боже, каково-то Олене?.. Каково-то ей обряжать Ивана?.. Это не под венец, когда вместе... Это уж...» — думала она, по-прежнему ощущая озноб при виде того, как люди идут за подводой-платформой; их вел не кто-нибудь, а сам фронтовик Юрко, он возвышался над процессией, и люди как будто покорялись воле оркестрантов, которые то тянули тоскливую мелодию, то вдруг отчаянно били в бубны, в медные тарелки, словно хотели заявить о себе силой, утвердить себя грохотом, и все это раскатами грома катилось к горам, близким и далеким.
По лицу Вероны потекли слезы. Она их не утирала; обеими руками натягивая платок, чтоб не так страдать от неприятного, охватившего ее холода, Верона выпускала на волю сокровенные свои чувства. Погружалась в голубовато-розовую даль давно прошедших девичьих лет и мечтаний.
...Серебряными лапками светились на вербах почки.
Медленно таяли снега — дни становились длиннее, теплее, солнце щедрее.
Парни возвращались с войны.
Парни приглядывались к девушкам.
Парни хотели жениться.
Вернулся с войны Иван.
Хотел жениться Иван.
Приглядывался к девушкам Иван.
У Газды Мариаша была на выданье дочь Верона.
Верона приглянулась Ивану.
Мариаш готов был отдать Верону за Ивана. Даром что теперь у Ивана левая нога была короче правой. Даром что ходили слухи, будто и в правой ноге у него еще с итальянского фронта застрял кусок железа. О том, что левая нога у Ивана короче, было известно всем — все видели, как он хромает. Иван этого и не скрывал. За четыре года войны он не дослужился до чинов и званий, не принес домой ни медалей, ни орденов, дающих кое- какие блага, а заслужил он у цесаря только одно — право возвратиться восвояси с укороченной ногой. Спасибо и за то! Сколько людей было искалечено на этой бойне, сколько народу сложило головы за цесаря... Зато и самого цесаря не стало. А уцелей он, возможно, не было бы в живых Ивана. И некому было бы увиваться за Вероной, как и у Вероны не было бы никакой возможности крутить любовь с Иваном.
Газду Мариаша мало беспокоило, что у Ивана левая нога короче правой, и на разговоры о том, что в правой ноге у парня сидит железный осколок, он тоже не обращал внимания. В конце концов, кто его видел, этот осколок, а Иванов род с деда-прадеда по всей округе славился порядочностью и примерном трудолюбием. Были в этом роду отличные мастера-строители, хорошие столяры и каменщики, любили они землю и скотину, умели из ничего создать нечто и никогда не колебались, когда нужно было занять несколько часов у ночи, чтобы продлить трудовой день. Мариаш спал и мечтал заполучить зятя из такой семьи.
По селу уже прошел слух, что Иван не только посватает Верону, но и женится на ней. Только никто не знал, когда будет свадьба. Ее можно было сыграть после пасхи, а можно было и после жатвы, когда уберут хлеб, когда вырастет капуста, созреют огурцы и другие овощи.
Мариаши тоже не сомневались, что дело идет к свадьбе. Проводив Верону из нижнего конца села в верхний, Иван допоздна засиживался в хате ее родителей. Постоит, бывало, с девушкой у калитки, а как только мать пригласит в хату, войдет и посидит.
И вышло бы все, как было задумано... Да, наверное, все так и вышло бы, к взаймы кому удовольствию, бы не вмешался черт.
Как-то раз — весна была уже в самом разгаре — Иван нежданно-негаданно отправился к Вероне раньше обычного. То ли дело какое было, то ли, шагая день-деньской в поле за плугом, извелся, думая о невесте, не мог дождаться, пока зажгутся на небе звезды. Но, как бы там ни было, Верона в этот час жениха не ждала.
Шел Иван, напевал что-то радостное, веселое, прогоняя усталость, и вдруг перед ним вырос Миронко — сын старшей Верониной сестры. Мальчик, как и положено, вежливо поздоровался, Иван спросил, куда он держит путь. Словоохотливый Миронко сразу выложил, что тетка Верона послала его передать записку Шонию Коцуру. В подтверждение своей деловитости он сунул руку за пазуху и извлек оттуда тщательно сложенный листок бумаги с зубчиками по краям. Жених Вероны быстро пробежал глазами написанное. Сначала он сам себе не поверил. Но в следующую минуту ему все стало ясно. Верона сообщала, что Иван, должно быть, нынче не придет, а коли и придет, она постарается поскорей спровадить его домой. Так что пусть Шоний поспешит в рощу, и там под тенистым тополем они всласть наслушаются соловьев и налюбуются луной. Напрасно Иван старался сложить листок так, как он был сложен прежде. Зато дал мальчику целую крону на конфеты. И приказал что есть духу бежать к Коцурам, ведь Шоний ждет не дождется записки. Да и ответ от него задерживать не годится. А чтобы Миронку за одну услугу не уплатили дважды, парень велел передать Вероне, что рассчитался с ним он, Иван. Миронко был очень послушный мальчик — вернувшись от Коцуров, он все подробно рассказал тетке.
Правда, Верона и ломаного гроша не подумала дать ему — в тот вечер не пришлось ей ни на луну смотреть, ни голосистых соловьев в роще слушать. И жених с ласковыми своими речами не стоял с нею у калитки в тот вечер...
Уж чего только не сулил Ивану Мариаш! Прибавлял к приданому лошадей, телегу, поле такое, что хоть целый день паши — не вспашешь. Да нельзя было остановить людскую молву о богачке, которая хотела оседлать двух коней, а пошла пешком...
Иван женился на Олене. Верона два года не выходила замуж, а потом и для нее нашлась пара. Но недолгим оказалось ее супружество. Муж был человеком болезненным, к тому же много курил, стал пить. И отправился на тот свет раньше времени. Осталась Верона вдовой. И опять мало радостей дарила ей жизнь... Видно, потому и вспоминала весь век Ивана и корила себя за пустой, глупый свой разум...
Процессия приблизилась к подножию горы, густо поросшей кустарником.
По крутой каменистой дороге, омытой ливнями и талыми водами, начали подниматься в гору юноши и девушки с венками, а затем на руках сыновей, зятьев и внуков поплыл на холм Иван. У него уже ничего не болело, ничего он не видел и не слышал, хотя чем выше змеилась дорога, тем все больше открывалось в долине Латорицы, у подножия гор, просторное, щедрое своей красотой село, и видны были, будто заколдованные горы далекие и горизонты широкие.
Красные гроздья боярышника, сережки шиповника украшали Иванов путь на плоскогорье. Но больше попадалось темных кистей в зарослях бирючины, ее тонкие ветви причудливо вились, переплетались, и она казалась совсем черной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17