она говорила, что до замужества жила как барыня — ходила в шелках, питалась сдобными булками, а сейчас ей приходится есть кислую капусту и ходить в старых, поношенных башмаках.
Отца это раздражало. Пообедав после дежурства,он уходил из дома и бродил неизвестно где до ночи.Однажды он взял с собой меня. Я с радостью шел» еле поспевая за ним, не спрашивая, куда он ведет. Заложив руки в карманы, я шагал точь-в-точь как отец.
По улице мимо нас шли офицеры в серых, затянутых ремнями шинелях, сестры в черных платьях и белых косынках. По мостовой катились дребезжащие военные двуколки, проходили колонны солдат...
К Варшаве подкатывался фронт.Несмотря на это, через два квартала от нас строился огромный десятиэтажный дом...
Отец остановился у низеньких ворот плохо сколоченного забора вокруг постройки. На деревянных подмостках, на выпуклых камнях мостовой валялись разбитые кирпичи и мелкие щепы.
Сдвинув на затылок фуражку и запрокинув голову, отец считал этажи. Над десятым, незаконченным, этажом плыли низкие фиолетовые облака. Через них проглядывало тусклое солнце.
Я тоже запрокинул голову, и оттого, что быстро летели облака, мне казалось, что огромнейшая махина дома валится на нас, и я вскрикнул.
— Дурак,— оглянувшись на меня, сказал отец.
В этот момент из калитки вышел низенький, с жир-ым подбородком подрядчик. С ним отец когда-то слу-ил в армии.
— Почему хлопчик кричит? — спросил он, разглаживая русые усы.
— Это так... Я на ногу ему наступил, Сигизмунд Карлович,— почтительно произнес отец, приподняв фуражку. И потом тихо добавил: — А я к вам с просьбой...
— С какой?
— Насчет работенки... Сами знаете — семья... Детишкам— в школу... а тут нужда, Сигизмунд Карлович...
— Вы же служите?
— А я в свободное время... Будьте отцом родным,
— Нету сейчас работы.
— Хоть какую-нибудь,— продолжал просить отец,— я слесарь первой руки, лучшего вам не сыскать...
— Я подумаю,— важно произнес подрядчик и захлопнул калитку.
На следующий день отец пригласил подрядчика в гости. Анна Григорьевна стала торжественно готовиться к встрече..
На столе, покрытом белой скатертью, занятой для этого случая у соседей, были расставлены роскошные яства: колбаса, сыр, жареная утка, белый хлеб и две бутылки неизвестно где раздобытой водки.
Я никогда в жизни не видал у нас столько закусок.В восемь часов вечера Сигизмунд Карлович постучал в дверь.Анна Григорьевна стремительно побежала встречать подрядчика.
Мы сидели на кухне: отец не хотел, чтобы гость видел нашу нищенскую одежду. За столом разрешено было присутствовать только Жене:
Она нарядилась в длинное голубое платье и ходила весь вечер, до прихода гостя, важная и серьезная. Она завила свои белые, как лен, волосы и была похожа на деревенскую модницу.
Сима смотрела на нее, посмеиваясь:
— Чучело... Таких в огородах ставят ворон пугать. В кухне было слышно, как подрядчик говорил:
— Только ради тебя, Федор Андреевич, а вообще-то я не пью.
— Уж будьте добры, сделайте честь,—лебезила перед ним Анна Григорьевна.
— Говорят, немцы опять наших гонят,— гудел голос отца.— Кругом измена, Сигизмунд Карлович; продались наши генералы кайзеру...
— Гонят и гнать будут, потому что русские дураки, я прямо тебе скажу...
— Да, это верно,— согласился отец.
— Вот у нас, в .Швейцарии, немцев и за народ не считали, а здесь они везде в почете были, потому и измены кругом,— тоненько пропела Анна Григорьевна.
— Вы что, жили в Швейцарии? — спросил подрядчик.
— Да, я образованная. Это сейчас... Отец не дал ей досказать.
— А как вы думаете, Сигизмунд Карлович, наши могут Варшаву отдать?
— Отдадут. Русские все отдадут...
— Вот у нас, в Швейцарии, ни за что бы не допустили... Кушайте, Сигизмунд Карлович, кушайте. Женя, отрежь гостю кусочек уточки...
— Красавица-то у тебя совсем большая ,—говорит подрядчик.— Замуж пора.
— Не говорите глупостев, Сигизмунд Карлович, я—девица порядочная...— слышится жеманный голос Жени.
— Дура, корова необтесанная,— гудит отец. Молчание.., Отец наполняет рюмки и с грустью в голосе говорит?
— Если заберут Варшаву, поеду в Сибирь.,. Природу я люблю, Сигизмунд Карлович. Куплю себе коня и буду ездить в тайгу на охоту.
- Вот у нас, в Швейцарии, охота так охота!..
- Да перестань ты, дура,— «у нас» да «у нас» — не даст слова сказать.
Анна Григорьевна смолкает... Поздно вечером пьяненький, еле владеющий ногами подрядчик уходит,
— Хороший ты человек,— говорит он отцу у порога.— Порядок у тебя дома, дисциплина... Самое главное — дисциплина.
— У меня строго.,, А если чего не так, всыплю по первое число: знай наших, не забывай своих..,
И они оба громко хохочут.На следующий день, наскоро пообедав, отец побежал а постройку. Там он получил работу водопроводчика.Уходя, он прикидывал: если будет зарабатывать по семьдесят копеек в день, сможет купить мне ботинки, Симе — платье, Володе — костюмчик. Он был весело возбужден, шутил, предвкушая предстоящее обогащение.
Отец вернулся поздно вечером, усталый, забрызганный известью, с запыленным лицом. Он сел в кухне на табурет, опустил между ног огромные волосатые руки и так просидел с полчаса.
— Ломит меня, Анй... Всего ломит — шестнадцать часов отработал,— тихо, не поворачивая головы, произнес он.
— Ты бы, Федюша, горяченькой водой помылся, она как рукой усталость снимет,— посоветовала Анна Григорьевна.
— Погоди ты, не могу... тела поднять.
Скоро отцовская веселость пропала: он приходил усталый, неразговорчивый, с глубоко запавшими зеленоватыми глазами и острыми, выпирающими скулами.
Посидев несколько минут у стола, медленно подымался, шел в комнату, сбрасывал рабочий пиджак и, не умываясь, голодный, молчаливый, ложился на сундук, куда Анна Григорьевна бросала старенькое, потрепанное одеяло. Он пробовал сомкнуть посиневшие веки, но сон не приходил. Отец лежал на сундуке по нескольку часов, тяжело ворочаясь с боку на бок.
В доме по вечерам перестали разговаривать, ходили на носках, боялись скрипнуть стулом, чтобы не раздражать отца. Стоило кому-нибудь хлопнуть дверью, рассмеяться или громко произнести слово, как отец сейчас же подымал голову и смотрел мутными, ненавидящими глазами.
— Скотина! — шипел он.— Ты не видишь, что отец устал?
Или, свесив с сундука длинные, худые ноги, подзывал провинившегося к себе, бил по лицу и, прогнав, снова ложился на сундук.
Придирался он ко всякому пустяку и жестоко бил нас.Подозвав к себе Женю и испытующе оглядев ее, он спрашивал:
— Сколько дважды два?
И, не дав опомниться смущенной и испуганной Жене, басил:
— А? не знаешь, дура швейцарская!.. Пошла вон, корова!
— Саша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Отца это раздражало. Пообедав после дежурства,он уходил из дома и бродил неизвестно где до ночи.Однажды он взял с собой меня. Я с радостью шел» еле поспевая за ним, не спрашивая, куда он ведет. Заложив руки в карманы, я шагал точь-в-точь как отец.
По улице мимо нас шли офицеры в серых, затянутых ремнями шинелях, сестры в черных платьях и белых косынках. По мостовой катились дребезжащие военные двуколки, проходили колонны солдат...
К Варшаве подкатывался фронт.Несмотря на это, через два квартала от нас строился огромный десятиэтажный дом...
Отец остановился у низеньких ворот плохо сколоченного забора вокруг постройки. На деревянных подмостках, на выпуклых камнях мостовой валялись разбитые кирпичи и мелкие щепы.
Сдвинув на затылок фуражку и запрокинув голову, отец считал этажи. Над десятым, незаконченным, этажом плыли низкие фиолетовые облака. Через них проглядывало тусклое солнце.
Я тоже запрокинул голову, и оттого, что быстро летели облака, мне казалось, что огромнейшая махина дома валится на нас, и я вскрикнул.
— Дурак,— оглянувшись на меня, сказал отец.
В этот момент из калитки вышел низенький, с жир-ым подбородком подрядчик. С ним отец когда-то слу-ил в армии.
— Почему хлопчик кричит? — спросил он, разглаживая русые усы.
— Это так... Я на ногу ему наступил, Сигизмунд Карлович,— почтительно произнес отец, приподняв фуражку. И потом тихо добавил: — А я к вам с просьбой...
— С какой?
— Насчет работенки... Сами знаете — семья... Детишкам— в школу... а тут нужда, Сигизмунд Карлович...
— Вы же служите?
— А я в свободное время... Будьте отцом родным,
— Нету сейчас работы.
— Хоть какую-нибудь,— продолжал просить отец,— я слесарь первой руки, лучшего вам не сыскать...
— Я подумаю,— важно произнес подрядчик и захлопнул калитку.
На следующий день отец пригласил подрядчика в гости. Анна Григорьевна стала торжественно готовиться к встрече..
На столе, покрытом белой скатертью, занятой для этого случая у соседей, были расставлены роскошные яства: колбаса, сыр, жареная утка, белый хлеб и две бутылки неизвестно где раздобытой водки.
Я никогда в жизни не видал у нас столько закусок.В восемь часов вечера Сигизмунд Карлович постучал в дверь.Анна Григорьевна стремительно побежала встречать подрядчика.
Мы сидели на кухне: отец не хотел, чтобы гость видел нашу нищенскую одежду. За столом разрешено было присутствовать только Жене:
Она нарядилась в длинное голубое платье и ходила весь вечер, до прихода гостя, важная и серьезная. Она завила свои белые, как лен, волосы и была похожа на деревенскую модницу.
Сима смотрела на нее, посмеиваясь:
— Чучело... Таких в огородах ставят ворон пугать. В кухне было слышно, как подрядчик говорил:
— Только ради тебя, Федор Андреевич, а вообще-то я не пью.
— Уж будьте добры, сделайте честь,—лебезила перед ним Анна Григорьевна.
— Говорят, немцы опять наших гонят,— гудел голос отца.— Кругом измена, Сигизмунд Карлович; продались наши генералы кайзеру...
— Гонят и гнать будут, потому что русские дураки, я прямо тебе скажу...
— Да, это верно,— согласился отец.
— Вот у нас, в .Швейцарии, немцев и за народ не считали, а здесь они везде в почете были, потому и измены кругом,— тоненько пропела Анна Григорьевна.
— Вы что, жили в Швейцарии? — спросил подрядчик.
— Да, я образованная. Это сейчас... Отец не дал ей досказать.
— А как вы думаете, Сигизмунд Карлович, наши могут Варшаву отдать?
— Отдадут. Русские все отдадут...
— Вот у нас, в Швейцарии, ни за что бы не допустили... Кушайте, Сигизмунд Карлович, кушайте. Женя, отрежь гостю кусочек уточки...
— Красавица-то у тебя совсем большая ,—говорит подрядчик.— Замуж пора.
— Не говорите глупостев, Сигизмунд Карлович, я—девица порядочная...— слышится жеманный голос Жени.
— Дура, корова необтесанная,— гудит отец. Молчание.., Отец наполняет рюмки и с грустью в голосе говорит?
— Если заберут Варшаву, поеду в Сибирь.,. Природу я люблю, Сигизмунд Карлович. Куплю себе коня и буду ездить в тайгу на охоту.
- Вот у нас, в Швейцарии, охота так охота!..
- Да перестань ты, дура,— «у нас» да «у нас» — не даст слова сказать.
Анна Григорьевна смолкает... Поздно вечером пьяненький, еле владеющий ногами подрядчик уходит,
— Хороший ты человек,— говорит он отцу у порога.— Порядок у тебя дома, дисциплина... Самое главное — дисциплина.
— У меня строго.,, А если чего не так, всыплю по первое число: знай наших, не забывай своих..,
И они оба громко хохочут.На следующий день, наскоро пообедав, отец побежал а постройку. Там он получил работу водопроводчика.Уходя, он прикидывал: если будет зарабатывать по семьдесят копеек в день, сможет купить мне ботинки, Симе — платье, Володе — костюмчик. Он был весело возбужден, шутил, предвкушая предстоящее обогащение.
Отец вернулся поздно вечером, усталый, забрызганный известью, с запыленным лицом. Он сел в кухне на табурет, опустил между ног огромные волосатые руки и так просидел с полчаса.
— Ломит меня, Анй... Всего ломит — шестнадцать часов отработал,— тихо, не поворачивая головы, произнес он.
— Ты бы, Федюша, горяченькой водой помылся, она как рукой усталость снимет,— посоветовала Анна Григорьевна.
— Погоди ты, не могу... тела поднять.
Скоро отцовская веселость пропала: он приходил усталый, неразговорчивый, с глубоко запавшими зеленоватыми глазами и острыми, выпирающими скулами.
Посидев несколько минут у стола, медленно подымался, шел в комнату, сбрасывал рабочий пиджак и, не умываясь, голодный, молчаливый, ложился на сундук, куда Анна Григорьевна бросала старенькое, потрепанное одеяло. Он пробовал сомкнуть посиневшие веки, но сон не приходил. Отец лежал на сундуке по нескольку часов, тяжело ворочаясь с боку на бок.
В доме по вечерам перестали разговаривать, ходили на носках, боялись скрипнуть стулом, чтобы не раздражать отца. Стоило кому-нибудь хлопнуть дверью, рассмеяться или громко произнести слово, как отец сейчас же подымал голову и смотрел мутными, ненавидящими глазами.
— Скотина! — шипел он.— Ты не видишь, что отец устал?
Или, свесив с сундука длинные, худые ноги, подзывал провинившегося к себе, бил по лицу и, прогнав, снова ложился на сундук.
Придирался он ко всякому пустяку и жестоко бил нас.Подозвав к себе Женю и испытующе оглядев ее, он спрашивал:
— Сколько дважды два?
И, не дав опомниться смущенной и испуганной Жене, басил:
— А? не знаешь, дура швейцарская!.. Пошла вон, корова!
— Саша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77