Она приближается всегда мягкой, неторопливой походкой. К лицу моему приливает кровь, и я лишаюсь способности разговаривать. Робко опускаю голову и лишь украдкой посматриваю па ее длинные темные ресницы...
Однажды, когда дежурная сестра ушла к больней, Нина подсела ко мне и, поправив спадающую на лоб прядь волос, нежно, вполголоса попросила:
— Расскажите что-нибудь.
— Я ничего интересного не знаю,— ответил я, краснея.
— Неправда! У вас такая служба. Много приключений. Страшно, наверно, в ЧК служить?
— Нет!.. Как и везде.
Нина переменила разговор и, смеясь, легко и увлекательно стала рассказывать о том, как она путешествовала по Сибири, разыскивая сестру, как, рассматривая револьвер одного военного спутника, нечаянно прострелила себе руку, и о многом другом.
Очень скоро мы сделались друзьями. Мы просижи вали вместе в полутемном коридоре целые вечера, белтая о всяких пустяках. Нина прижималась ко мне, смея лась, шутила.
На рассвете шестого дня Сима позвала меня... Я посмотрел на тускнеющие ее глаза, на лицо с остро выпирающими скулами, и мне стало понятно, что она доживает последние часы.
— Саша,— тихо, с трудом выговаривая слова, сказала она и слегка притронулась пальцем к моей руке.— Живи хорошо, Саша... умно... не будь слабым... Погибнешь... в жизни люди только... сильные нужны... А ты... комсомолец...
Я отвернулся, чтобы Сима не видела слез, выступивших у меня на глазах.
— Не плачь... Саша... слышишь!.. Ты обещал мне быть крепким... Не плачь... Поцелуй меня... вот... так...
Ночью Сима умерла — тихо и спокойно, точно уснула после утомительного дня.На похороны Симы мы с Борисом пригласили духовой оркестр.
Обитый красным кумачом, гроб пламенел на зимнем солнце.Поддерживаемый под руку Ниной, я шел за гробом. Все было безразлично в этот тяжелый час проводов. Я не замечал ни деревьев, ни занесенных сугробами маленьких домиков, ни людей, медленно бредущих за гробом. Звуки марша угнетали еще больше. Лицо Симы казалось торжественным; тонкий ровный носик заострился, глаза чуть приоткрылись.
Процессия остановилась около развороченной среди снега земли... Гроб звонко опустился на комки, схваченные морозом... И тут особенно тоскливо загнусавили певчие.
Глухо грохнула на землю крышка гроба, и я в последний раз увидел лицо Симы с запавшими глазами и чуть полуоткрытым ртом.
Оркестр играл похоронный марш. Гроб медленно опускали в могилу.Потом я долго стоял, прислонившись к дереву,— подавленный, одинокий,— не в силах сдвинуться с места.
Нина взяла меня под руку:
— Идемте, Саша... Вы очень утомились за эти дни... Идемте. Я заменю вам сестру. Слышите! Я буду вашей сестрой..,
В городе готовится восстание. Мы обнаруживаем листовки. На базаре и в кино собираются подозрительные люди.Каждое утро мы ходим с Борисом по базару и прислушиваемся к разговорам. Говорят, что Приморье заняли войска интервентов и что они по Амуру двигаются к Чите.
На базаре все меньше и меньше становится хлеба, молока, папирос. Все ждут какой-то перемены. Деньги буферного государства берут с неохотой.Ежедневно на базаре встречаю огромного русого мужчину с квадратной бородой и бесцветными глазами. Ходит он в синей поддевке, лакированных сапогах и каракулевой шапке. Лицо у него белое, с большими пятнами румянца. Он незаметно протискивается в толпу и быстро, быстро, скороговоркой, говорит:
— В городе грабежи, убийства, народ недоволен властью. Какая это народная власть, когда нет выборов? Народоармейцы тоже недовольны. Они в любое время за народом пойдут, только надо, чтобы народ поддержал их.
Толпа плотней смыкается вокруг бородатого.
— В деревнях грабеж идет,— продолжает борода-тын.— Берут хлеб, деньги, одежду. Разве это народная власть? Грабительская! Кто их сюда просил? Кто они? Нам надо собрать Учредительное собрание и выбрать власть от народа, тогда больше порядка будет.
— Они, брат, выберут тебе,— месяц до ветру ходить не будешь! — острит кто-то баском.
Смех. И опять говорит бородатый:
— Вот потому, что мы трусим, нас всегда и бьют по затылку.
— А какую такую народную власть ты хочешь? — спрашивает,его низенький усатый человек в засаленной тужурке.
— Какую? — переспрашивает бородач.— Народ которую выберет...
— А ты кто такой?
— Я-то? Я человек рабочий.
— Видать, что рабочий: пузо-то какое у тебя, чисто у купца.
— Да это, паря, Потемкин, спекулянт. Разве ты не знаешь его? — говорит человек в полушубке и белой папахе.
— Вот то-то же, что ровно где-то видел я его... Бородатый быстро протискивается сквозь толпу и исчезает.
Собравшиеся постепенно расходятся.Я тоже припоминаю этого человека. Неделю тому назад меня вызвал к себе Дубровин, выдал мандат на право арестов, обысков, облав и приказал:
— Произведешь обыск у Потемкина. Это крупный буржуй, у него постоянно собираются кулаки из окрестных деревень.
Я взял с собой несколько народоармейцев, сделал обыск у Потемкина, но оружия не обнаружил.Потемкина дома не было, он вернулся перед нашим уходом, подписал протокол обыска и, улыбнувшись, радушно предложил чаю. Мы отказались...
Выбегаю из толпы. Потемкин уже успел скрыться.На улицах темнеет, когда встречаю Бориса и сообщаю ему об этом. По очереди мы следим за домом Потемкина.
Темно. У заборов намело высокие сугробы. Под ногами скрипит снег. Уродливые тени облаков изламываются и плывут серыми пятнами по снегу. В городе тихо. Легкий мороз пощипывает щеки.
Борис пробрался в сенцы двухэтажного каменного потемкинского дома и притаился за дверью. В валенках он двигается легко и мягко, как кот. Его почти не слышно. Я притаился на сеновале. Здесь тепло. Пахнет сеном. Через квадратное отверстие дверец виден весь дом.
От луны снег становится темно-синим и местами блестит и искрится, как стекло.Три окна второго этажа обращены ко мне. Они не занавешены. Видно, как по просторной комнате передвигается тучный бородатый Потемкин. Он одет в синюю сатиновую рубашку, перевязанную белым шнуром; широкие шаровары низко спущены на блестящие голенища. Руки его заложены назад. Слева, у окон, выходящих на улицу, сидит безусый мужчина в военной гимнастерке. На стуле против него длинная кавалерийская шинель. Тут же, за столом, сидит щупленький мужичок с реденькой бородепкой п неприглашенными
полосами. Он неловко разглаживает незавидные свои усики, трет нос.Потемкин ходит по комнате. Волосатая голова его качается, а руки плавают в воздухе, как у дирижера. Он о чем-то страстно говорит.
На улице — шаги. Две фигуры идут мимо раскрытой калитки. Ноги их скрипят уже где-то за домом. Через две-три минуты к воротам подходят еще два человека. Первый поднимается по лестнице. Второй остается у калитки и следит за улицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77