Еще одна станция и — Верхнеудинск. Там, где-то на Песчаной улице, в деревянном домике, живет Сима. Она потеряла меня и немало, наверно? погоревала от этого.
По вагону проходит кондуктор. Он шагает через людей, которые расположились на полу.
— Скоро Верхнеудинск? — спрашиваю я.
— Подъезжаем.
Бегу через весь вагон и бужу Бориса.
— Боря, Боря! Верхнеудинск! Ну, вставай же, медведь!
Белецкий только головой шевелит да мычит сквозь сон. Я стаскиваю его за ноги.
— Товарищ Белецкий, приехали!
Борис неохотно спускает ноги с полки, трет глаза. Вещей у нас немного, сборы очень коротки. Надеваем шинели, полученные в Чите, и выходим на станцию.Поезд дальше не идет; он возвращается в Читу, но через раскрытые окна и во все его двери уже заблаговременно лезут намерзшиеся па вокзале пассажиры.
Мы пересекаем железнодорожные пути и направляемся в город.Перескакиваю высокие сугробы: ноги тонут в снегу, и мне кажется, что нашему путешествию не будет конца.
Я воображаю, с каким волнением встретит меня Сима. Тонкие ее руки трепетно обоймут мою шею. Быть может, она даже заплачет от радости.Виновато улыбаясь, я буду слушать ее упреки. За полгода я не написал ей ни одного письма. До писем ли было!
Борис злится на меня за торопливость:
— Тише ты! Как сумасшедший несешься по улицам. Что я, мальчишка — бегать за тобой?
Пытаюсь замедлить шаг, но все равно ноги неудержимо стремятся вперед.Ворота оказываются закрытыми, с озорством широко распахиваю калитку и влетаю на крыльцо. И тут неожиданно приходит разочарование: двери оказываются закрытыми на висячий замок, а ставни наглухо закреплены болтами.
— Где же они? — с огорчением спрашиваю я Бориса.
Белецкий не отвечает. Он тоже огорчен. По дороге он мечтал о чае и хорошем отдыхе.
— На нет и суда нет,—-печально говорит он.— Пошли в отдел, там наверняка застанем начальника.
В отделе мы получаем у коменданта пропуск к начальнику. Потом идем по узкому полутемному коридору.Начальник отдела, Дубровин, принимает нас не сразу. Мы ждем несколько минут, разглядывая на стене лозунги и приказы.
Прочитав о дисциплинарном взыскании, наложенном на какого-то сотрудника, Борис говорит:
— Видать, строгий человек...
Но вот открывается дверь кабинета, и на пороге появляется низенький человек с утомленным лицом.Он внимательно осматривает нас, поправляет длинные пушистые волосы и спрашивает:
— Вы из Читы?
— Так точно, товарищ начальник,— отвечаем мы.
— Проходите, потолкуем.
В кабинете он опускается в простенькое деревянное кресло, долго роется в бумагах и тепло, по-дружески говорит, что завтра утром мы должны явиться для получения первого задания. Работа будет оперативной — завтра нужно произвести обыск в нескольких белогвардейских домах.
Он поднимается из-за стола, подходит к нам, обнимает Бориса и радушно улыбается.
— Молодоваты вы для нашей работы, но ничего — думаю, что справитесь.
— Справимся, товарищ начальник.
— Ну вот и хорошо!
Потом он выдает нам ордер на комнату, провожает до столовой и прощается.Мы быстро расправляемся с обедом и, задымив махоркой, выходим на улицу.Холодный полдень. Наши лица обвевает морозный ветер. Мы застегиваем шинели и снова направляемся к Симе.
У ворот нас встречает ее квартирная хозяйка.
— Здравствуйте! Сима дома? Мы уже были у вас...— перебивая друг друга, говорим мы.
Но хозяйка молчит... На лице ее — ни радости, ни удивления.Сердце мое тревожно сжимается от предчувствия какого-то несчастья.
— Как хорошо, Саша, что вы приехали,— тихо говорит хозяйка.
— Что с Симой? — дрожащим от волнения голосом спрашиваю я ее.
— Вы не расстраивайтесь. Сейчас ничем не поможешь... Будем надеяться на бога...
Не помня себя, я хватаю ее за ворот пальто и кричу:
— Да говорите вы, что с Симой?!
Хозяйка неловко освобождается от моей руки и, поправляя ворот, сбивчиво, виноватым голосом говорит:
— Зас-стрелилась... в больнице...
И вот как-то сразу исчезает тревога. Только зубы отстукивают мелкую дробь. С минуту не могу выговорить ни слова. Потом собираюсь с силами и глухо спрашиваю:
— Где же она?..
— Да говорю вам... в больнице... Вы не плачьте... бог даст...
Я не плачу, но слезы, горькие слезы катятся по моему лицу.Борис, опустив голову, топчет ногой снег. Лицо у него мрачное, глаза сузились.
Хозяйка говорит, что Сима тосковала обо мне, наво- дила справки, но никто не мог ей ничего сказать. Потом все чаще стала возвращаться домой замерзшая, усталая; ложилась в одежде на кровать и плакала. Хозяйка говорит еще что-то о подругах, об улице, но я уже не слушаю ее. Надвигаю на уши шапку и бегу вдоль заснеженной
улицы, сдерживая подступающие рыдания.Через несколько минут мы были у больницы. Борис остановился и, коротко посмотрев на меня, сказал:
— Я останусь здесь.
Я не ответил. Сбросив в приемной шинель, я торопливо зашагал по коридору. Когда вошел в палату, Сима уже смотрела на меня.
Глаза ее страдальчески сузились, брови сомкнулись, лицо желтое как у мертвеца.
— Саша... ты... не плачь...— произнесла она два слышно.
И в самом деле, меня опять душили слезы. Словно сквозь туман видел я койки, тумбочки, больных.
Сима лежала белая, чистая, ясная. Она умирала...
Вся жизнь прошла в мучениях, омраченная нищетой и страданиями. Ничто в жизни не улыбалось для нее...
— Саш... Саша... Присядь около меня. Как давно я тебя не видела,— тихо прошептала она и закрыла глаза.
Я сел на табуретку. Холодная ее рука коснулась моей щеки.
— Такое теплое у тебя лицо... Ты не волнуйся... Не надо... зачем... я поправлюсь... скоро... Слабость свалила меня... Хотела подняться на ноги, а сил вот не хватило...
Я содрогался от охватившей меня горечи и не мог вымолвить ни одного слова.
— Ну чего же ты молчишь? Точно на похороны пришел... Полгода ничего не писал и сейчас молчишь,.. Я очень изменилась? Бледная? Да?
Она отвернулась и стала тихой и беспомощной, как ребенок.Кто знает, о чем она думала в эти последние дни своей жизни. Быть может, в памяти в последний рп.ч встали далекие картины варшавского захолустья, отец, мытарства на бульварах Иркутска и Верхнеудинска...
По ночам в госпитале все погружается в сон: замирают мягкие шаги больных и санитаров, перестают глух;; стучать двери, и палата наполняется жуткой, гнетущей тишиной.
Медленно текут ночные часы. Сима поднимает голову и встречает мой взгляд.
— Почему же ты не спишь?
— Не хочется, Симочка...
Временами она забывается, глаза ее смыкаются.Тихо, на носках, я ухожу в дальний угол палаты, где, склонив голову, у тусклого абажура лампы скучает дежурная сестра. К нам подходит Нина Дольская — соседка Симы по палате, с забинтованной левой рукой. Белокурая, тонкая, с голубыми задумчивыми глазами, со спадающими на плечи золотистыми прядями волос, Нина кажется мне лучше всех девушек, которых я встречал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77