— И откуда я мог знать, что он замышляет?
Немного поодаль с бадейкой в руках стоял Дроб. Он отставил в сторону бадейку и подошел к Рашуле.
— Вы видели! — крикнул он, сжимая кулаки.— Я свидетель! Теперь и мне все ясно! Из-за угла подглядывали, как горбун веревку резал, да еще смеялись!
— Что вы мелете! Если вы это видели, значит, именно вы прежде всего виноваты! И другие вам это уже сказали!
— Я виноват? А откуда я мог знать, что происходит между вами и что это за человек? Но я из-за дров, когда завязывал шнурки на ботинках, видел, как вы наблюдали, что делает этот горбун. И еще вы резко обернулись, когда вдруг увидели меня. Вот где правда, думаете, я не слышал, о чем вы говорили и как пугали его тюрьмой особого режима? Теперь мне все ясно, это вы хотели его смерти, вы его убили!
— Вы спятили! — Рашула оттолкнул его от себя, а в голосе его прозвучала злоба, растерянность и презрение.
— К этому надо еще добавить,— вспыхнул Юришич,— что вы хотели, чтобы Наполеон ударил его топором и чтобы Петкович внушил ему желание повеситься или зарезаться!
— Ну что вы хотите? — перебил Рашула.— Мутавац не повесился! Неужели я виноват даже в том, что у него оказался нож? Вот тут вам Наполеон, когда я хотел...
— Вы хотели сущую малость — чтобы я хрястнул его топором! — весело перебил его Наполеон. Это тебе за пинок и оплеуху, подумал он.
— Эх, Рашула, Рашула! — грустно повторял Бурмут. Видя, что Рашулу приперли к стенке, он долго молчал и только время от времени успокаивал других. Потом хрипло рассмеялся.— Большой ты мошенник. Ну, хватит, подонки, все сказали, что хотели? А тебе что здесь надо? — вдруг раскипятился он и замахнулся ключами на Дроба. Когда Рашула оттолкнул Дроба, в душе его одновременно зародились ненависть и страх, но первое возобладало. Его длинные руки замелькали над головой Рашулы.
— Ты, свинья, меня обвинял, будто я хотел ударить тебя ножом, которого у меня не было и в помине, а сам человека убил! Жулик ты и зверь!
Бурмут бросился их разнимать, похоже, дело шло к большой драке, все закричали, началась свалка, даже Ликотич, Майдак и Мачек приняли в ней участие, как вдруг раздался возглас, перекрывший все остальные крики:
—Рашула! — в коридор вбежал Розенкранц, запыхавшийся до такой степени, что можно подумать, что он со своей хромой ногой перепрыгивал через три ступеньки— но дальше не может выговорить,— совсем обессилев, он замолкает и буквально падает на Дроба, тот его отталкивает.
— Мете? — Рашула схватил его за грудки и хорошенько встряхнул.
— На, -выдохнул Розенкранц, а сквозь маску на лице, причиной появления которой было какое-то другое потрясение, проступило выражение удовольствия и злорадства только оттого, что он может поразить Рашулу такой новостью. Но взгляд его скользит в сторону, туда, где открыта дверь в канцелярию.
— Побледнел Рашула, на лбу у него выступил пот, хотя сам он в эту минуту напоминал ледяную статую.
Розенкранц об этом только что услышал от судебного следователя. Он возбужденно разъясняет, что речь шла о Мачеке, а по телефону из полиции сообщили, что при обыске дверь в квартиру жены Рашулы была взломана полицейскими агентами. На буфете обнаружено письмо, в котором она сообщает мужу, что любит его, но расстается с ним, потому что не может ждать, пока он выйдет из тюрьмы. Из денег, которые он ей оставил, она выплачивает ему вперед трехнедельное содержание, а остальные деньги ему в его положении будут просто не нужны. Желает ему всяческих успехов. Это особенно
рассмешило следователя, рад бы посмеяться и сам Розенкранц. Но, судя по всему, по другим причинам ему вовсе не до смеха.
— Обратился он неизвестно к кому, а про Рашулу он как будто совсем забыл.
— Черт возьми, эту бабу надо было бы отдубасить жердью такой же длины, как и она сама. А заодно и тебя, Рашула! Эх, подонок! Теперь все ясно! Ну, давай, давай! — снова разгоняет всех Бурмут. Он доволен, но и рассержен. Справедливо это, ведь деньги Рашула украл у бедняков, но с другой стороны он, Бурмут, теряет теперь своего мецената, а следовательно, и серебро, которое должен был получить сегодня вечером.
— Как пришло, так и ушло,— пискливо похохатывает разомлевший от счастья Дроб.
— Гх-ррр-аа! — рычит Бурмут, но уходит только Дроб. Рашула стоит неподвижно.
Ничего нового он не услышал, а все-таки сломлен. Сам себе кажется маленьким, как зернышко. Вначале удар Дроба, потом Наполеона, а теперь вот это. Куда сбежала? К черту жену, но деньги, сберегательные книжки! Все пропало, пропало! Уголья, уголья! Как будто безумный смех Петковича отразился на его лице, он схватил Розенкранца за плечо: получил ли он вызов от следователя?
— Испугался тот, тем более что с другой стороны к нему приступил Мачек. А сам он думает сейчас совсем о другом: правда ли, что Мутавац зарезался в канцелярии, о чем начальник тюрьмы доложил судье? В этом он хотел бы убедиться, дверь приоткрыта, к ней он и подбирается. Рашула его оставил в покое, заспешил в суд, а Бурмут напирает на писарей, особенно на Мачека, энергично размахивает ключами. Махнул так высоко, что задел керосиновую лампу. Стекло лопнуло, рассыпалось на кусочки, горелка скривилась еще сильнее и, как раненое существо, высунула желтый язычок. Как раз в этот момент Розенкранц открыл дверь в канцелярию, замер в ужасе и повалился на Бурмута.
— Пап... пап...
— Он жи-и-и-в! — плаксиво выговорил Майдак и отпрянул от дверей. «Какая бы жизнь ни была, терпеть надо!» — так прошептал он Юришичу прежде, когда подошел взглянуть на мертвеца, своего бывшего счастливого соперника. Теперь он перекрестился, но не успел еще произнести «аминь», как Рашула, остановившись как вкопанный перед дверью из коридора на лестницу, вдруг рванулся обратно, толкнул Майдака локтем в бок, бросил взгляд в канцелярию и повернулся к Бурмуту.
— Вы пьяны, старый дурак! — крикнул он, словно глуша в себе страх, потому что, когда он близко рассматривал Мутавца, у него тоже мелькнула мысль, что Мутавац закололся не до смерти. Даже смертью своей обманула его эта собака! Как безумный выбежал он из коридора.
В первый раз за весь сегодняшний день Бурмут лишился дара речи. Только что осыпал всех руганью из-за лампы, а сейчас чуть ключи не выронил из рук. Оторопело заглядывает в канцелярию.
Дверь из коридора с шумом захлопнулась за Рашулой. А здесь, в скрестившихся потоках света — из коридора и из канцелярии,— к ним ползет на животе Мутавац, окровавленный, страшный, а веревка ползет за ним по полу, как за ныряльщиком, что вынырнул из глубины и выходит на берег. В наступившей тишине слышится только его тяжелое дыхание.
Направившись в здание тюрьмы, чтобы повеситься, Мутавац не знал, где это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Немного поодаль с бадейкой в руках стоял Дроб. Он отставил в сторону бадейку и подошел к Рашуле.
— Вы видели! — крикнул он, сжимая кулаки.— Я свидетель! Теперь и мне все ясно! Из-за угла подглядывали, как горбун веревку резал, да еще смеялись!
— Что вы мелете! Если вы это видели, значит, именно вы прежде всего виноваты! И другие вам это уже сказали!
— Я виноват? А откуда я мог знать, что происходит между вами и что это за человек? Но я из-за дров, когда завязывал шнурки на ботинках, видел, как вы наблюдали, что делает этот горбун. И еще вы резко обернулись, когда вдруг увидели меня. Вот где правда, думаете, я не слышал, о чем вы говорили и как пугали его тюрьмой особого режима? Теперь мне все ясно, это вы хотели его смерти, вы его убили!
— Вы спятили! — Рашула оттолкнул его от себя, а в голосе его прозвучала злоба, растерянность и презрение.
— К этому надо еще добавить,— вспыхнул Юришич,— что вы хотели, чтобы Наполеон ударил его топором и чтобы Петкович внушил ему желание повеситься или зарезаться!
— Ну что вы хотите? — перебил Рашула.— Мутавац не повесился! Неужели я виноват даже в том, что у него оказался нож? Вот тут вам Наполеон, когда я хотел...
— Вы хотели сущую малость — чтобы я хрястнул его топором! — весело перебил его Наполеон. Это тебе за пинок и оплеуху, подумал он.
— Эх, Рашула, Рашула! — грустно повторял Бурмут. Видя, что Рашулу приперли к стенке, он долго молчал и только время от времени успокаивал других. Потом хрипло рассмеялся.— Большой ты мошенник. Ну, хватит, подонки, все сказали, что хотели? А тебе что здесь надо? — вдруг раскипятился он и замахнулся ключами на Дроба. Когда Рашула оттолкнул Дроба, в душе его одновременно зародились ненависть и страх, но первое возобладало. Его длинные руки замелькали над головой Рашулы.
— Ты, свинья, меня обвинял, будто я хотел ударить тебя ножом, которого у меня не было и в помине, а сам человека убил! Жулик ты и зверь!
Бурмут бросился их разнимать, похоже, дело шло к большой драке, все закричали, началась свалка, даже Ликотич, Майдак и Мачек приняли в ней участие, как вдруг раздался возглас, перекрывший все остальные крики:
—Рашула! — в коридор вбежал Розенкранц, запыхавшийся до такой степени, что можно подумать, что он со своей хромой ногой перепрыгивал через три ступеньки— но дальше не может выговорить,— совсем обессилев, он замолкает и буквально падает на Дроба, тот его отталкивает.
— Мете? — Рашула схватил его за грудки и хорошенько встряхнул.
— На, -выдохнул Розенкранц, а сквозь маску на лице, причиной появления которой было какое-то другое потрясение, проступило выражение удовольствия и злорадства только оттого, что он может поразить Рашулу такой новостью. Но взгляд его скользит в сторону, туда, где открыта дверь в канцелярию.
— Побледнел Рашула, на лбу у него выступил пот, хотя сам он в эту минуту напоминал ледяную статую.
Розенкранц об этом только что услышал от судебного следователя. Он возбужденно разъясняет, что речь шла о Мачеке, а по телефону из полиции сообщили, что при обыске дверь в квартиру жены Рашулы была взломана полицейскими агентами. На буфете обнаружено письмо, в котором она сообщает мужу, что любит его, но расстается с ним, потому что не может ждать, пока он выйдет из тюрьмы. Из денег, которые он ей оставил, она выплачивает ему вперед трехнедельное содержание, а остальные деньги ему в его положении будут просто не нужны. Желает ему всяческих успехов. Это особенно
рассмешило следователя, рад бы посмеяться и сам Розенкранц. Но, судя по всему, по другим причинам ему вовсе не до смеха.
— Обратился он неизвестно к кому, а про Рашулу он как будто совсем забыл.
— Черт возьми, эту бабу надо было бы отдубасить жердью такой же длины, как и она сама. А заодно и тебя, Рашула! Эх, подонок! Теперь все ясно! Ну, давай, давай! — снова разгоняет всех Бурмут. Он доволен, но и рассержен. Справедливо это, ведь деньги Рашула украл у бедняков, но с другой стороны он, Бурмут, теряет теперь своего мецената, а следовательно, и серебро, которое должен был получить сегодня вечером.
— Как пришло, так и ушло,— пискливо похохатывает разомлевший от счастья Дроб.
— Гх-ррр-аа! — рычит Бурмут, но уходит только Дроб. Рашула стоит неподвижно.
Ничего нового он не услышал, а все-таки сломлен. Сам себе кажется маленьким, как зернышко. Вначале удар Дроба, потом Наполеона, а теперь вот это. Куда сбежала? К черту жену, но деньги, сберегательные книжки! Все пропало, пропало! Уголья, уголья! Как будто безумный смех Петковича отразился на его лице, он схватил Розенкранца за плечо: получил ли он вызов от следователя?
— Испугался тот, тем более что с другой стороны к нему приступил Мачек. А сам он думает сейчас совсем о другом: правда ли, что Мутавац зарезался в канцелярии, о чем начальник тюрьмы доложил судье? В этом он хотел бы убедиться, дверь приоткрыта, к ней он и подбирается. Рашула его оставил в покое, заспешил в суд, а Бурмут напирает на писарей, особенно на Мачека, энергично размахивает ключами. Махнул так высоко, что задел керосиновую лампу. Стекло лопнуло, рассыпалось на кусочки, горелка скривилась еще сильнее и, как раненое существо, высунула желтый язычок. Как раз в этот момент Розенкранц открыл дверь в канцелярию, замер в ужасе и повалился на Бурмута.
— Пап... пап...
— Он жи-и-и-в! — плаксиво выговорил Майдак и отпрянул от дверей. «Какая бы жизнь ни была, терпеть надо!» — так прошептал он Юришичу прежде, когда подошел взглянуть на мертвеца, своего бывшего счастливого соперника. Теперь он перекрестился, но не успел еще произнести «аминь», как Рашула, остановившись как вкопанный перед дверью из коридора на лестницу, вдруг рванулся обратно, толкнул Майдака локтем в бок, бросил взгляд в канцелярию и повернулся к Бурмуту.
— Вы пьяны, старый дурак! — крикнул он, словно глуша в себе страх, потому что, когда он близко рассматривал Мутавца, у него тоже мелькнула мысль, что Мутавац закололся не до смерти. Даже смертью своей обманула его эта собака! Как безумный выбежал он из коридора.
В первый раз за весь сегодняшний день Бурмут лишился дара речи. Только что осыпал всех руганью из-за лампы, а сейчас чуть ключи не выронил из рук. Оторопело заглядывает в канцелярию.
Дверь из коридора с шумом захлопнулась за Рашулой. А здесь, в скрестившихся потоках света — из коридора и из канцелярии,— к ним ползет на животе Мутавац, окровавленный, страшный, а веревка ползет за ним по полу, как за ныряльщиком, что вынырнул из глубины и выходит на берег. В наступившей тишине слышится только его тяжелое дыхание.
Направившись в здание тюрьмы, чтобы повеситься, Мутавац не знал, где это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108