Один-два таких эксцесса еще ни о чем не говорят.
— Думаете, он симулирует?
— Симулирует? — непритворно изумился Пайзл.— Об этом я не подумал. Но, очевидно, и для вас лучше отделаться от него. Мы ведь говорим искренне.
— И я, в сущности, должен вас поздравить.
— С чем поздравить?
— Да с тем, что вы снимаете с себя заботы, вам уже не нужно будет мучиться с опекунством. А потом — наследство.
— Ах, оставьте! Об этом я никогда не думал,— хмурится Пайзл, покоробленный его прямолинейностью, и вздыхает.— Непорядочно было бы даже думать об этом, тем более сейчас!
— Да, да, понимаю, я и не имел в виду ничего плохого.— Рашула делает серьезное лицо и задумывается.— Однако, господин доктор, неужели вы мне так и не можете раскрыть тайну, в чем состоит ваше удовлетворение? — В эту минуту на третьем этаже на площадке тюремной лестницы открылось окно.— Вы не видели, доктор, кто там был?
— Не видел! — Пайзл тоже взглянул вверх и заговорил тише.— Раз вы столь упорны, бог с вами, скажу вам только две вещи — всего я вам открыть не могу: первое, да, я настаиваю, чтобы правительство реабилитировало меня, опубликовав в официальной газете сообщение, и второе... второе уже касается моего шурина.
— Как? — встрепенулся Рашула, продолжавший поглядывать в сторону окна, где в хорошую погоду, как вспомнилось ему, любит греться на солнце Юришич.— Неужели вы для своего шурина требуете удовлетворения? От правительства?
— Да, для него! — твердо сказал Пайзл.— Вы же знаете, сами мне сказали, какую клевету распространили против меня в связи с его арестом. Думаю, я ее
опровергну, не прибегая к неприятным объяснениям с клеветниками, если добьюсь, чтобы и его выпустили на свободу.
— Сейчас? — крепко засомневался Рашула, и что- то похожее на язвительную усмешку пробежало по его лицу, но моментально оно снова превратилось в ледяную маску.— Сейчас, когда он сошел с ума?
— Говорю вам, вероятно, это случайность.— Пайзл вплотную приблизился к Рашуле и ухватился за пуговицу его пиджака. Он возбужденно начинает ее теребить, говорит быстро, взволнованно, готовый разрыдаться.— Вам кажется это странным! А таким он часто бывает. И только поэтому...— он обрывает себя на полуслове и неожиданно перескакивает на другую тему.— Если бы вы лучше знали наши отношения, вы бы поняли, что существенная причина его нынешнего душевного расстройства в том, что он страдает из-за моего ареста, потому что сильно любит меня. Я полагаю, его спасение в уверенности, что я вышел чистым из этой аферы.
Словно заглотив комок слов, Пайзл поперхнулся. Лицо его некрасиво. По щеке сползает слеза, тяжелая, крупная. Желая освободиться от Пайзла, Рашула поднял руку, и слеза капнула прямо на нее. Он делает шаг назад и как грязь вытирает ее о пиджак. Придает лицу невиннейшее выражение, с трудом сдерживаясь, чтобы не прыснуть, не расхохотаться.
— Вы очень сентиментальны, доктор! Ну, а как вы думаете выйти из аферы совершенно чистым?
— То-то и оно,— сонно взглянул на него Пайзл, на самом деле пытливо изучая каждую черточку на лице собеседника.— Ему нужны более убедительные доказательства, нежели мои утверждения, что все обвинения ложны.
— Более убедительные? Что вы имеете в виду? — усмехается Рашула, выходя из себя, ему совершенно ясно, куда метит Пайзл.— Да, в этом мы его можем убедить! Легко убедим, хоть все это неправда. Если хотите, я перед ним сотню раз подряд откажусь от всех своих показаний против вас. Ведь речь идет об этом, не так ли, доктор?
— Слушайте, директор! — Пайзл подчеркнуто ласков.— Мы об этом уже много раз говорили, а сейчас совершенно иная ситуация. Это важно не только для спасения шурина, но и для вас. Видите, у вас сложи
лось ложное представление, что несчастье шурина в моих интересах. Точно так же вы постоянно были в заблуждении другого свойства. Но с сегодняшнего дня, нет, уже со вчерашнего, это заблуждение может более чем когда-либо вам навредить. Скажу вам по секрету, моя свобода не зависит больше ни от вас, ни от нашего национального правительства, а от Вены.
Со вчерашнего дня Рашула допускает возможность такой высокой протекции, но в нем просыпаются новые сомнения:
— Речь идет о том, чтобы я отказался от показаний перед судом, так? Вы этого хотите? Но как объяснить, что сегодня вам вдруг понадобился мой отказ от прежних показаний, а вчера вы заявляли, что это вам не нужно? Неужели вчера вы не думали о Петковиче?
— Думал. Я всегда о нем думаю. Но чего я не мог раньше, со вчерашнего дня могу, могу с того часа, как в Вене стали здраво смотреть на вещи. И только вчера мне стало известно, что есть возможность и его вытащить из тюрьмы. Но имеет ли смысл его вытаскивать, если при этом, хотя бы ради моей жены, я не располагаю даже крошечной надеждой, что приступы у него прекратятся? Я говорил вам...
— Знаю,— Рашула нетерпеливо махнул рукой.— Если бы вы его любили, это было бы заметно не только теперь. Но у меня нет намерения упрекать вас, ибо меня волнует исключительно мое дело. Если вы сейчас снова требуете отказа, то мне совершенно ясно — это нужно не для Петковича, а для вас.
— Совсем не для меня. Я заинтересован в отказе, не скрою, и причину вам сообщил. Ваше дело — верить или нет. Внакладе останетесь только вы. Так уже было. Вы полагаете, что в Вене ничуть не возмущены тем, что вы скомпрометировали лидера партии, на которую в Хорватии только и может опереться двор и монархия? Знайте, это главная помеха, чтобы вы уже сегодня покинули тюрьму.
У Пайзла таинственно сверкнули глаза, в них уже были не слезы, а угроза. Рашула скрещивает руки на груди, отступает шаг назад и вперяет взор в Пайзла. Смех и ненависть борются в нем.
— Вы это слышали? Должно быть, от своей супруги? (Значит, это она была в Вене? — подумал он.) Мне бы это должно льстить, да, видите ли, не льстит.
Я допускаю, что Вена вам хочет помочь выйти на свободу, и, может быть, неприятность состоит лишь в том, что от вас отреклась партия. Именно это вам ставят в упрек, вас считают скомпрометированным, и в этом все дело, в этом, а не в вашем сентиментальном отношении к Петковичу. Потому-то вы и хотите выйти чистым из аферы. А для этого мне надо взять свои показания обратно! Вы настаиваете на этом?
— Слушайте, директор! — протянул руку Пайзл, но Рашула отступил.
— Нет, хватит об этом, доктор. Я думаю, не настолько вам дорог шурин, чтобы вы требовали для него удовлетворения; если сумеете, найдете способ выбраться отсюда один! Меня интересует другое: не отказываетесь ли вы в таком случае от нашего договора, согласно которому я не иду ни на какие отказы от прежних показаний?
— В таком случае,— Пайзл тоже отступил назад,— я, к сожалению, не могу принять этого условия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Думаете, он симулирует?
— Симулирует? — непритворно изумился Пайзл.— Об этом я не подумал. Но, очевидно, и для вас лучше отделаться от него. Мы ведь говорим искренне.
— И я, в сущности, должен вас поздравить.
— С чем поздравить?
— Да с тем, что вы снимаете с себя заботы, вам уже не нужно будет мучиться с опекунством. А потом — наследство.
— Ах, оставьте! Об этом я никогда не думал,— хмурится Пайзл, покоробленный его прямолинейностью, и вздыхает.— Непорядочно было бы даже думать об этом, тем более сейчас!
— Да, да, понимаю, я и не имел в виду ничего плохого.— Рашула делает серьезное лицо и задумывается.— Однако, господин доктор, неужели вы мне так и не можете раскрыть тайну, в чем состоит ваше удовлетворение? — В эту минуту на третьем этаже на площадке тюремной лестницы открылось окно.— Вы не видели, доктор, кто там был?
— Не видел! — Пайзл тоже взглянул вверх и заговорил тише.— Раз вы столь упорны, бог с вами, скажу вам только две вещи — всего я вам открыть не могу: первое, да, я настаиваю, чтобы правительство реабилитировало меня, опубликовав в официальной газете сообщение, и второе... второе уже касается моего шурина.
— Как? — встрепенулся Рашула, продолжавший поглядывать в сторону окна, где в хорошую погоду, как вспомнилось ему, любит греться на солнце Юришич.— Неужели вы для своего шурина требуете удовлетворения? От правительства?
— Да, для него! — твердо сказал Пайзл.— Вы же знаете, сами мне сказали, какую клевету распространили против меня в связи с его арестом. Думаю, я ее
опровергну, не прибегая к неприятным объяснениям с клеветниками, если добьюсь, чтобы и его выпустили на свободу.
— Сейчас? — крепко засомневался Рашула, и что- то похожее на язвительную усмешку пробежало по его лицу, но моментально оно снова превратилось в ледяную маску.— Сейчас, когда он сошел с ума?
— Говорю вам, вероятно, это случайность.— Пайзл вплотную приблизился к Рашуле и ухватился за пуговицу его пиджака. Он возбужденно начинает ее теребить, говорит быстро, взволнованно, готовый разрыдаться.— Вам кажется это странным! А таким он часто бывает. И только поэтому...— он обрывает себя на полуслове и неожиданно перескакивает на другую тему.— Если бы вы лучше знали наши отношения, вы бы поняли, что существенная причина его нынешнего душевного расстройства в том, что он страдает из-за моего ареста, потому что сильно любит меня. Я полагаю, его спасение в уверенности, что я вышел чистым из этой аферы.
Словно заглотив комок слов, Пайзл поперхнулся. Лицо его некрасиво. По щеке сползает слеза, тяжелая, крупная. Желая освободиться от Пайзла, Рашула поднял руку, и слеза капнула прямо на нее. Он делает шаг назад и как грязь вытирает ее о пиджак. Придает лицу невиннейшее выражение, с трудом сдерживаясь, чтобы не прыснуть, не расхохотаться.
— Вы очень сентиментальны, доктор! Ну, а как вы думаете выйти из аферы совершенно чистым?
— То-то и оно,— сонно взглянул на него Пайзл, на самом деле пытливо изучая каждую черточку на лице собеседника.— Ему нужны более убедительные доказательства, нежели мои утверждения, что все обвинения ложны.
— Более убедительные? Что вы имеете в виду? — усмехается Рашула, выходя из себя, ему совершенно ясно, куда метит Пайзл.— Да, в этом мы его можем убедить! Легко убедим, хоть все это неправда. Если хотите, я перед ним сотню раз подряд откажусь от всех своих показаний против вас. Ведь речь идет об этом, не так ли, доктор?
— Слушайте, директор! — Пайзл подчеркнуто ласков.— Мы об этом уже много раз говорили, а сейчас совершенно иная ситуация. Это важно не только для спасения шурина, но и для вас. Видите, у вас сложи
лось ложное представление, что несчастье шурина в моих интересах. Точно так же вы постоянно были в заблуждении другого свойства. Но с сегодняшнего дня, нет, уже со вчерашнего, это заблуждение может более чем когда-либо вам навредить. Скажу вам по секрету, моя свобода не зависит больше ни от вас, ни от нашего национального правительства, а от Вены.
Со вчерашнего дня Рашула допускает возможность такой высокой протекции, но в нем просыпаются новые сомнения:
— Речь идет о том, чтобы я отказался от показаний перед судом, так? Вы этого хотите? Но как объяснить, что сегодня вам вдруг понадобился мой отказ от прежних показаний, а вчера вы заявляли, что это вам не нужно? Неужели вчера вы не думали о Петковиче?
— Думал. Я всегда о нем думаю. Но чего я не мог раньше, со вчерашнего дня могу, могу с того часа, как в Вене стали здраво смотреть на вещи. И только вчера мне стало известно, что есть возможность и его вытащить из тюрьмы. Но имеет ли смысл его вытаскивать, если при этом, хотя бы ради моей жены, я не располагаю даже крошечной надеждой, что приступы у него прекратятся? Я говорил вам...
— Знаю,— Рашула нетерпеливо махнул рукой.— Если бы вы его любили, это было бы заметно не только теперь. Но у меня нет намерения упрекать вас, ибо меня волнует исключительно мое дело. Если вы сейчас снова требуете отказа, то мне совершенно ясно — это нужно не для Петковича, а для вас.
— Совсем не для меня. Я заинтересован в отказе, не скрою, и причину вам сообщил. Ваше дело — верить или нет. Внакладе останетесь только вы. Так уже было. Вы полагаете, что в Вене ничуть не возмущены тем, что вы скомпрометировали лидера партии, на которую в Хорватии только и может опереться двор и монархия? Знайте, это главная помеха, чтобы вы уже сегодня покинули тюрьму.
У Пайзла таинственно сверкнули глаза, в них уже были не слезы, а угроза. Рашула скрещивает руки на груди, отступает шаг назад и вперяет взор в Пайзла. Смех и ненависть борются в нем.
— Вы это слышали? Должно быть, от своей супруги? (Значит, это она была в Вене? — подумал он.) Мне бы это должно льстить, да, видите ли, не льстит.
Я допускаю, что Вена вам хочет помочь выйти на свободу, и, может быть, неприятность состоит лишь в том, что от вас отреклась партия. Именно это вам ставят в упрек, вас считают скомпрометированным, и в этом все дело, в этом, а не в вашем сентиментальном отношении к Петковичу. Потому-то вы и хотите выйти чистым из аферы. А для этого мне надо взять свои показания обратно! Вы настаиваете на этом?
— Слушайте, директор! — протянул руку Пайзл, но Рашула отступил.
— Нет, хватит об этом, доктор. Я думаю, не настолько вам дорог шурин, чтобы вы требовали для него удовлетворения; если сумеете, найдете способ выбраться отсюда один! Меня интересует другое: не отказываетесь ли вы в таком случае от нашего договора, согласно которому я не иду ни на какие отказы от прежних показаний?
— В таком случае,— Пайзл тоже отступил назад,— я, к сожалению, не могу принять этого условия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108