Такое определение «нарративной экзегезы», на мой взгляд, слишком претенциозно. Но Вы же прекрасно знаете: к тому, для чего не придумано сложного определения, в научных кругах не станут относиться серьезно.
Кроме того, в «нарративной экзегезе» при использовании материала источников иногда позволяется пренебрегать хронологией. Даже события, случившиеся после смерти Иисуса, могут привлекаться в качестве иллюстрации структурного контекста того, что происходило в его эпоху. Так, например, я не задумываясь и с чистой совестью, переношу на двадцать пять лет назад отшельника «Банна», который, как известно, жил в Иорданской пустыне в пятидесятые годы. Вы отметили это. Для Вас это «анахронизм». Но наука часто допускает такие анахронизмы. Разве не станем мы по праву критиковать такую научную работу об Иоанне Крестителе, где не будет сказано, что ближайшая параллель к Иоанну – отшельник Банн?
С нетерпением жду Вашего отклика на следующую главу!
С пожеланиями всего наилучшего,
искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава III
Андрей принимает решение
Андрей – шпион Пилата? Никогда! Все во мне восставало при этой мысли. Пусть он сгноит меня в этой дыре – никогда и никого не соглашусь я предать в руки римлян! Да, верно: римляне принесли в нашу землю покой и мир. Но что это за мир, насажденный средствами насилия и шантажа! Что это за покой, который только потому и держался, что людям заткнули рты! Голова готова была лопнуть от всех этих мыслей.
Но что же делать? К чему готовиться, если я отвечу «нет»? Как поступит Пилат? Отдаст меня палачам, чтобы я под пыткой рассказал о своих друзьях, о семье, а может быть, и о Варавве? Прикажет тайно умертвить меня, чтобы никто не узнал, что он пытался меня шантажировать? Или решит распять меня на глазах у всех в назидание остальным? Разорит мою семью? Что будет с Тимоном? В моих ушах звучали последние слова Пилата: «Я не чудовище, что бы кто ни говорил!». Разве сказано недостаточно ясно? Разве не должно было это означать: «Берегись – может статься, они правы, и я все-таки чудовище!»
Если бы я только мог сбежать от этой муки! Куда-нибудь, где меня не достал бы никакой шантаж! Где никто не приказывает и не грозит! Где все эти терзающие душу голоса умолкнут, и наступит тишина!
Я страстно желал умереть. Разве философы не научили меня, что даже из самых трудных положений есть выход? Врата, которые не закрываются никогда. Врата смерти. Через них можно ускользнуть от кровожаднейших из тиранов. Но было ли самоубийство и в самом деле верным решением? Римляне восхищались Катоном и Брутом, которые, попав в безвыходное положение, убили себя. Такой взгляд можно встретить и среди евреев. Но все же в основном мы привыкли думать иначе: жизнь – задание, данное нам Богом. Мы не вправе от него отказаться, решив, что жить – это слишком тяжелый труд. Ибо кто может знать, что еще уготовил нам Бог – Он, придающий силы неудачникам и изгоям. Так же и наши предки были оставлены всеми – оставлены множеством богов, которых почитают повсюду в мире, оставлены всеми людьми. Беспомощные и отчаявшиеся, бродили они по пустыне. Но они не сдавались. Они верили Моисею, говорившему, что Бог возложил на них миссию, от которой они не вправе отказаться!
Если бы я был свободен хотя бы бродить по пустыне! Тут меня посетила мысль: почему бы не принять для вида предложения Пилата, а потом не уйти в пустыню и не кануть бесследно? Я знал, что нужно делать, чтобы выжить в пустыне. Когда-то Банн преподал мне эту науку. Я мог бы отправиться к нему. Пожалуй, теперь уже я готов к тому, чтобы понять его учение. Тогда-то оно так и осталось мне чуждо.
Что в то время заставило меня прийти к нему? Какое-то смутное беспокойство, мучившее меня, беспокойство, о причинах которого я мог лишь догадываться. Я вырос в доме, известном свободой взглядов. К еврейским обычаям и убеждениям мы привыкли подходить философски. Мой отец любил повторять: «В Библии говорится то, о чем думают греческие философы». Я помню, как однажды мы любовались восходом солнца. Мы взобрались на гору и стали ждать. Наконец, солнечные лучи разорвали предрассветную мглу, и вся земля преобразилась, превратившись в чудесную игру красок и света. Отец сказал: «Как я понимаю язычников, поклоняющихся солнцу! Но оно лишь отражение истинного Бога. Они чувствуют Бога в его отражении. Они путают Творца с творением и все-таки не лишены способности понимать красоту этого мира».
Отец любил красивые вещи. Потому-то один его друг и подарил ему маленькую статую языческого бога. Для моего отца это была фигура прекрасного человека, не более. Он спрятал идола в одной из пристроек. Отец был уверен: когда мысль о несопоставимости Бога ни с чем утвердится во всех сердцах, можно будет безбоязненно изображать любые вещи этого мира!
В такой семье я вырос. Но потом я с удивлением узнал, что не все думают так же, как мои родители. Я познакомился с верой простых людей, у которых не было потребности доказывать себе, что их вера не хуже мысли греческих философов. Не задаваясь лишними вопросами, как во что-то само собою разумеющееся, они верили в Единого Бога, который не нуждается ни в защите ни в оправдании. Самым главным для них было исполнять его волю изо дня в день и не нарушать его заповедей. Мне открылся новый мир.
Тогда я ощутил страстное желание, начав с азов, изучить свою еврейскую веру. Мне хотелось всей своей жизнью воплотить ее предписания. Я стремился к ясности и определенности. И вот мне рассказали про Банна. Меня привлекло в нем то, что он учил в пустыне – по ту сторону обыденной жизни. Подобно мне, он считал, что мы, евреи, еще раз должны начать все сначала. Как когда-то в незапамятные времена мы шли из Египта через пустыню, стремясь прийти в эту землю, так сейчас нам нужно снова отправиться туда. Мы должны еще раз услышать голос того, кто сказал нам в терновом кусте: «Я есмь Сущий!»
Банн держался крайних взглядов: не только евреи, нет – весь мир должен начать сначала. Наш нынешний мир не удался. Это мир, где царят угнетение и несправедливость, эксплуатация и страх. На великом суде, который устроит Бог, этот мир сокрушится от собственных противоречий. Но потом начнется новый мир. Я словно сейчас еще слышу его голос:
«Тогда восставит Бог вечное царство
Для всех людей,
Тот самый Бог, который когда-то дал Закон.
Все люди станут поклоняться этому Богу
И отовсюду стекаться к его храму.
И будет только один Храм.
Со всех сторон будут вести пути к нему.
Горы все сделаются проходимыми,
По всем морям поплывут корабли.
Все народы станут жить в мире.
Оружие исчезнет.
Власть разделят по справедливости.
И Бог будет между людей.
Волки и овцы вместе
Станут щипать траву на горах,
Барс будет пастись вместе с козленком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Кроме того, в «нарративной экзегезе» при использовании материала источников иногда позволяется пренебрегать хронологией. Даже события, случившиеся после смерти Иисуса, могут привлекаться в качестве иллюстрации структурного контекста того, что происходило в его эпоху. Так, например, я не задумываясь и с чистой совестью, переношу на двадцать пять лет назад отшельника «Банна», который, как известно, жил в Иорданской пустыне в пятидесятые годы. Вы отметили это. Для Вас это «анахронизм». Но наука часто допускает такие анахронизмы. Разве не станем мы по праву критиковать такую научную работу об Иоанне Крестителе, где не будет сказано, что ближайшая параллель к Иоанну – отшельник Банн?
С нетерпением жду Вашего отклика на следующую главу!
С пожеланиями всего наилучшего,
искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава III
Андрей принимает решение
Андрей – шпион Пилата? Никогда! Все во мне восставало при этой мысли. Пусть он сгноит меня в этой дыре – никогда и никого не соглашусь я предать в руки римлян! Да, верно: римляне принесли в нашу землю покой и мир. Но что это за мир, насажденный средствами насилия и шантажа! Что это за покой, который только потому и держался, что людям заткнули рты! Голова готова была лопнуть от всех этих мыслей.
Но что же делать? К чему готовиться, если я отвечу «нет»? Как поступит Пилат? Отдаст меня палачам, чтобы я под пыткой рассказал о своих друзьях, о семье, а может быть, и о Варавве? Прикажет тайно умертвить меня, чтобы никто не узнал, что он пытался меня шантажировать? Или решит распять меня на глазах у всех в назидание остальным? Разорит мою семью? Что будет с Тимоном? В моих ушах звучали последние слова Пилата: «Я не чудовище, что бы кто ни говорил!». Разве сказано недостаточно ясно? Разве не должно было это означать: «Берегись – может статься, они правы, и я все-таки чудовище!»
Если бы я только мог сбежать от этой муки! Куда-нибудь, где меня не достал бы никакой шантаж! Где никто не приказывает и не грозит! Где все эти терзающие душу голоса умолкнут, и наступит тишина!
Я страстно желал умереть. Разве философы не научили меня, что даже из самых трудных положений есть выход? Врата, которые не закрываются никогда. Врата смерти. Через них можно ускользнуть от кровожаднейших из тиранов. Но было ли самоубийство и в самом деле верным решением? Римляне восхищались Катоном и Брутом, которые, попав в безвыходное положение, убили себя. Такой взгляд можно встретить и среди евреев. Но все же в основном мы привыкли думать иначе: жизнь – задание, данное нам Богом. Мы не вправе от него отказаться, решив, что жить – это слишком тяжелый труд. Ибо кто может знать, что еще уготовил нам Бог – Он, придающий силы неудачникам и изгоям. Так же и наши предки были оставлены всеми – оставлены множеством богов, которых почитают повсюду в мире, оставлены всеми людьми. Беспомощные и отчаявшиеся, бродили они по пустыне. Но они не сдавались. Они верили Моисею, говорившему, что Бог возложил на них миссию, от которой они не вправе отказаться!
Если бы я был свободен хотя бы бродить по пустыне! Тут меня посетила мысль: почему бы не принять для вида предложения Пилата, а потом не уйти в пустыню и не кануть бесследно? Я знал, что нужно делать, чтобы выжить в пустыне. Когда-то Банн преподал мне эту науку. Я мог бы отправиться к нему. Пожалуй, теперь уже я готов к тому, чтобы понять его учение. Тогда-то оно так и осталось мне чуждо.
Что в то время заставило меня прийти к нему? Какое-то смутное беспокойство, мучившее меня, беспокойство, о причинах которого я мог лишь догадываться. Я вырос в доме, известном свободой взглядов. К еврейским обычаям и убеждениям мы привыкли подходить философски. Мой отец любил повторять: «В Библии говорится то, о чем думают греческие философы». Я помню, как однажды мы любовались восходом солнца. Мы взобрались на гору и стали ждать. Наконец, солнечные лучи разорвали предрассветную мглу, и вся земля преобразилась, превратившись в чудесную игру красок и света. Отец сказал: «Как я понимаю язычников, поклоняющихся солнцу! Но оно лишь отражение истинного Бога. Они чувствуют Бога в его отражении. Они путают Творца с творением и все-таки не лишены способности понимать красоту этого мира».
Отец любил красивые вещи. Потому-то один его друг и подарил ему маленькую статую языческого бога. Для моего отца это была фигура прекрасного человека, не более. Он спрятал идола в одной из пристроек. Отец был уверен: когда мысль о несопоставимости Бога ни с чем утвердится во всех сердцах, можно будет безбоязненно изображать любые вещи этого мира!
В такой семье я вырос. Но потом я с удивлением узнал, что не все думают так же, как мои родители. Я познакомился с верой простых людей, у которых не было потребности доказывать себе, что их вера не хуже мысли греческих философов. Не задаваясь лишними вопросами, как во что-то само собою разумеющееся, они верили в Единого Бога, который не нуждается ни в защите ни в оправдании. Самым главным для них было исполнять его волю изо дня в день и не нарушать его заповедей. Мне открылся новый мир.
Тогда я ощутил страстное желание, начав с азов, изучить свою еврейскую веру. Мне хотелось всей своей жизнью воплотить ее предписания. Я стремился к ясности и определенности. И вот мне рассказали про Банна. Меня привлекло в нем то, что он учил в пустыне – по ту сторону обыденной жизни. Подобно мне, он считал, что мы, евреи, еще раз должны начать все сначала. Как когда-то в незапамятные времена мы шли из Египта через пустыню, стремясь прийти в эту землю, так сейчас нам нужно снова отправиться туда. Мы должны еще раз услышать голос того, кто сказал нам в терновом кусте: «Я есмь Сущий!»
Банн держался крайних взглядов: не только евреи, нет – весь мир должен начать сначала. Наш нынешний мир не удался. Это мир, где царят угнетение и несправедливость, эксплуатация и страх. На великом суде, который устроит Бог, этот мир сокрушится от собственных противоречий. Но потом начнется новый мир. Я словно сейчас еще слышу его голос:
«Тогда восставит Бог вечное царство
Для всех людей,
Тот самый Бог, который когда-то дал Закон.
Все люди станут поклоняться этому Богу
И отовсюду стекаться к его храму.
И будет только один Храм.
Со всех сторон будут вести пути к нему.
Горы все сделаются проходимыми,
По всем морям поплывут корабли.
Все народы станут жить в мире.
Оружие исчезнет.
Власть разделят по справедливости.
И Бог будет между людей.
Волки и овцы вместе
Станут щипать траву на горах,
Барс будет пастись вместе с козленком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66