Ты разбираешься как в вопросах иудаизма, так и в нашей религии. Ты происходишь из семьи, сочувственно настроенной к римлянам. Ты не фанатик. Ты сторонник мира. Одно то, что у вас в пристройке стоит маленькая статуя божества, располагает в вашу пользу. Я уже давно велел найти такого, как ты. Ты – именно тот, кто нам нужен!
– Но я не хочу!
Я и в самом деле не хотел. Для меня это была бы невыносимая двойная игра. Моя дружба с Вараввой и моя работа на римлян: как прикажете привести их к общему знаменателю? Так легко можно попасть между двух стульев. Пилат же спокойно сказал:
– Подумай: в любом случае, тебе это с рук не сойдет. Даже если тебя оправдают. Мне стоит лишь обмолвиться в Кесарии, что мы подозреваем тебя в связях с террористами. Вряд ли это пойдет на пользу твоей торговле. Ты разоришься. И твой отец тоже.
Шантаж, в чистом виде шантаж! Я поймал себя на том, что мной овладевает глубокое чувство презрения. У власть имущих все сплошная тактика. Один голый расчет. Их истинные чувства и точка зрения всегда остаются в тени. Ясно только одно, что они всегда стремятся удержаться у власти! Угадал ли Пилат мои мысли? Он заговорил снова:
– Попробуй найди в этой стране человека, который что-то сделает для нас без шантажа! Ты, скорее всего, считаешь меня страшным человеком. Вот и другие тоже принимают меня за чудовище. Недавно я слышал, что александрийские евреи так говорят о моем правлении; что это, дескать, сплошная цепь подкупов, насилия, разбоя, злоупотреблений, оскорблений, казней без суда и следствия, беспрерывных и невыносимых жестокостей. Признаю: ради мира я иду на многое. Но все-таки не такое же я чудовище!
Он усмехнулся. Наверное, сам заметил, что его слова прозвучали не очень-то убедительно. Хотя, может быть, и тут был свой расчет. Я попытался выиграть время:
– Но с какой стороны мне подобраться ко всем этим религиозным движениям?
– У него ни в коем случае не должно было складываться мнение, что у меня уже есть необходимые связи.
– Не беспокойся. Пока ты некоторое время еще пробудешь в тюрьме. С тобой будут хорошо обращаться. Ты получишь все, что нужно. Одновременно мы позаботимся о том, чтобы кругом поползли слухи: римляне держат в тюрьме юношу, удивляющего всех своей стойкостью и верностью иудейской вере. Ему приходится несладко, но он, несмотря ни на что, открыто заявляет, что римляне не по праву находятся в этой стране, принадлежащей одному Богу. Короче говоря, создадим тебе ореол святого мученика. Потом мы тебя выпустим, и тогда все благочестивые евреи проникнутся к тебе доверием. Ты должен будешь всего-навсего поездить по стране и написать отчет о религиозных настроениях в народе. Нас интересует все, что может как-то угрожать политической стабильности, все, что ставит под угрозу нашу власть. Мой помощник Метилий, с которым ты уже познакомился, разъяснит тебе твою задачу. Он поделится с тобой сведениями, которыми мы на данный момент располагаем. Ну как, по рукам?
– Я бы хотел еще подумать.
– Хорошо! Думай. До завтра. И помни: что бы там ни говорили обо мне, я не чудовище.
Его лицо вновь исказила усмешка. Неужели разговор на этом закончится? Нет: помолчав, Пилат снова обратился ко мне.
– В протоколе я читал о статуях во дворце Антипы. Ты видел их своими глазами?
– Да, но есть и другие люди, которые их видели.
– Ну и лицемер! Ставит у себя изображения зверей и тут же протестует, когда я в своей резиденции в Иерусалиме велю установить щиты с именем императора. Это, видите ли, идет вразрез с вашими законами! Во всем сплошное лицемерие: вокруг моих монет с безобидной жертвенной символикой подняли крик, зато храмовый налог требуют платить одной только тирской монетой! И что же мы видим на этих монетах? Бога Мелькарта! Идола! Во дворе Храма все деньги меняют на эти монеты с божком. Порой, проходя храмовым двором, мне хочется опрокинуть столы менял! И по поводу этих денег никто не поднимает шума! Вокруг же моих безобидных медяков они устраивают страшный скандал!
Говоря, Пилат все больше распалялся гневом. Он словно забыл о моем присутствии. Но в следующую же минуту он опять повернулся ко мне. Его голос снова зазвучал рассудочно, холодно и мертво. От его голоса мне стало страшно:
– Хорошенько подумай, перед тем как решать! И не забывай: я не чудовище, что бы кто ни говорил. Я всего лишь римский префект, который хочет, чтобы во вверенной ему стране царил мир.
Меня увели, и я снова оказался в своей темной камере Мне показали путь наружу. Но путь кончался тупиком. Я сидел в ловушке. Я проклинал свое бессилие и в отчаянии вновь воззвал к Богу своих отцов:
«Избавь нас, Боже, от этих проходимцев!
Порядочных людей не осталось.
Нет больше ничего человеческого.
Сильные мира сего морочат нам голову пропагандой.
Они смеются над нами.
С их губ сходят прекрасные речи,
Но мысли их – о том, как поработить нас.
Они говорят о мире и грозят оружием.
Они произносят слова о терпимости
и думают о своей власти.
Сделай так, чтобы они захлебнулись своими речами,
Своими продуманными словами,
Которые звучат так по-государственному
И нацелены переломить нам хребет.
Уничтожь дерзость их власти
И цинизм их правления.
Скажи, Господи:
«На защиту угнетенных,
На защиту заключенных в тюрьмы
Хочу Я подняться,
Хочу спасти тех,
Кто тщетно вздыхает по свободе!»
Боже, Ты охранишь и защитишь нас
От преступников и диктаторов!
Ты наша опора
Между людьми, для которых ничто не свято!
Наглость ширится среди людей.
Но Твое слово твердо,
Свет во тьме!».
* * *
Многоуважаемый коллега Кратцингер,
Вас «восхищает» смелость, с которой я выдумываю истории о Пилате. У Вас как у историка и экзегета, по Вашим словам, не достало бы на это совести.
Разумеется, Пилат никогда не вел тех разговоров, которые я приписываю ему. Но общий контекст его деятельности, ясный из этого разговора, – тот самый, анализу которого я посвящаю лекцию об историческом фоне Нового Завета. Ведь предмет исторического исследования – это не только события сами по себе, но еще и типичные конфликты и структуры. Они создают ту «канву», по которой развивается придуманное мною действие.
Если позволите, хотел бы здесь прибегнуть к нашему специальному языку, которым мы пользуемся в академических кругах. Итак, условием «нарративной экзегезы» – так в наше время принято называть мой роман об Иисусе и похожие тексты – является отход от событийной истории в сторону структурной истории. Глубинная структура нарративной экзегезы состоит и з исторически реконструируемых образцов поведения, конфликтов и трений, ее поверхностная структура – из вымышленных событий, где исторический материал, полученный из источников, подвергается художественной переработке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Но я не хочу!
Я и в самом деле не хотел. Для меня это была бы невыносимая двойная игра. Моя дружба с Вараввой и моя работа на римлян: как прикажете привести их к общему знаменателю? Так легко можно попасть между двух стульев. Пилат же спокойно сказал:
– Подумай: в любом случае, тебе это с рук не сойдет. Даже если тебя оправдают. Мне стоит лишь обмолвиться в Кесарии, что мы подозреваем тебя в связях с террористами. Вряд ли это пойдет на пользу твоей торговле. Ты разоришься. И твой отец тоже.
Шантаж, в чистом виде шантаж! Я поймал себя на том, что мной овладевает глубокое чувство презрения. У власть имущих все сплошная тактика. Один голый расчет. Их истинные чувства и точка зрения всегда остаются в тени. Ясно только одно, что они всегда стремятся удержаться у власти! Угадал ли Пилат мои мысли? Он заговорил снова:
– Попробуй найди в этой стране человека, который что-то сделает для нас без шантажа! Ты, скорее всего, считаешь меня страшным человеком. Вот и другие тоже принимают меня за чудовище. Недавно я слышал, что александрийские евреи так говорят о моем правлении; что это, дескать, сплошная цепь подкупов, насилия, разбоя, злоупотреблений, оскорблений, казней без суда и следствия, беспрерывных и невыносимых жестокостей. Признаю: ради мира я иду на многое. Но все-таки не такое же я чудовище!
Он усмехнулся. Наверное, сам заметил, что его слова прозвучали не очень-то убедительно. Хотя, может быть, и тут был свой расчет. Я попытался выиграть время:
– Но с какой стороны мне подобраться ко всем этим религиозным движениям?
– У него ни в коем случае не должно было складываться мнение, что у меня уже есть необходимые связи.
– Не беспокойся. Пока ты некоторое время еще пробудешь в тюрьме. С тобой будут хорошо обращаться. Ты получишь все, что нужно. Одновременно мы позаботимся о том, чтобы кругом поползли слухи: римляне держат в тюрьме юношу, удивляющего всех своей стойкостью и верностью иудейской вере. Ему приходится несладко, но он, несмотря ни на что, открыто заявляет, что римляне не по праву находятся в этой стране, принадлежащей одному Богу. Короче говоря, создадим тебе ореол святого мученика. Потом мы тебя выпустим, и тогда все благочестивые евреи проникнутся к тебе доверием. Ты должен будешь всего-навсего поездить по стране и написать отчет о религиозных настроениях в народе. Нас интересует все, что может как-то угрожать политической стабильности, все, что ставит под угрозу нашу власть. Мой помощник Метилий, с которым ты уже познакомился, разъяснит тебе твою задачу. Он поделится с тобой сведениями, которыми мы на данный момент располагаем. Ну как, по рукам?
– Я бы хотел еще подумать.
– Хорошо! Думай. До завтра. И помни: что бы там ни говорили обо мне, я не чудовище.
Его лицо вновь исказила усмешка. Неужели разговор на этом закончится? Нет: помолчав, Пилат снова обратился ко мне.
– В протоколе я читал о статуях во дворце Антипы. Ты видел их своими глазами?
– Да, но есть и другие люди, которые их видели.
– Ну и лицемер! Ставит у себя изображения зверей и тут же протестует, когда я в своей резиденции в Иерусалиме велю установить щиты с именем императора. Это, видите ли, идет вразрез с вашими законами! Во всем сплошное лицемерие: вокруг моих монет с безобидной жертвенной символикой подняли крик, зато храмовый налог требуют платить одной только тирской монетой! И что же мы видим на этих монетах? Бога Мелькарта! Идола! Во дворе Храма все деньги меняют на эти монеты с божком. Порой, проходя храмовым двором, мне хочется опрокинуть столы менял! И по поводу этих денег никто не поднимает шума! Вокруг же моих безобидных медяков они устраивают страшный скандал!
Говоря, Пилат все больше распалялся гневом. Он словно забыл о моем присутствии. Но в следующую же минуту он опять повернулся ко мне. Его голос снова зазвучал рассудочно, холодно и мертво. От его голоса мне стало страшно:
– Хорошенько подумай, перед тем как решать! И не забывай: я не чудовище, что бы кто ни говорил. Я всего лишь римский префект, который хочет, чтобы во вверенной ему стране царил мир.
Меня увели, и я снова оказался в своей темной камере Мне показали путь наружу. Но путь кончался тупиком. Я сидел в ловушке. Я проклинал свое бессилие и в отчаянии вновь воззвал к Богу своих отцов:
«Избавь нас, Боже, от этих проходимцев!
Порядочных людей не осталось.
Нет больше ничего человеческого.
Сильные мира сего морочат нам голову пропагандой.
Они смеются над нами.
С их губ сходят прекрасные речи,
Но мысли их – о том, как поработить нас.
Они говорят о мире и грозят оружием.
Они произносят слова о терпимости
и думают о своей власти.
Сделай так, чтобы они захлебнулись своими речами,
Своими продуманными словами,
Которые звучат так по-государственному
И нацелены переломить нам хребет.
Уничтожь дерзость их власти
И цинизм их правления.
Скажи, Господи:
«На защиту угнетенных,
На защиту заключенных в тюрьмы
Хочу Я подняться,
Хочу спасти тех,
Кто тщетно вздыхает по свободе!»
Боже, Ты охранишь и защитишь нас
От преступников и диктаторов!
Ты наша опора
Между людьми, для которых ничто не свято!
Наглость ширится среди людей.
Но Твое слово твердо,
Свет во тьме!».
* * *
Многоуважаемый коллега Кратцингер,
Вас «восхищает» смелость, с которой я выдумываю истории о Пилате. У Вас как у историка и экзегета, по Вашим словам, не достало бы на это совести.
Разумеется, Пилат никогда не вел тех разговоров, которые я приписываю ему. Но общий контекст его деятельности, ясный из этого разговора, – тот самый, анализу которого я посвящаю лекцию об историческом фоне Нового Завета. Ведь предмет исторического исследования – это не только события сами по себе, но еще и типичные конфликты и структуры. Они создают ту «канву», по которой развивается придуманное мною действие.
Если позволите, хотел бы здесь прибегнуть к нашему специальному языку, которым мы пользуемся в академических кругах. Итак, условием «нарративной экзегезы» – так в наше время принято называть мой роман об Иисусе и похожие тексты – является отход от событийной истории в сторону структурной истории. Глубинная структура нарративной экзегезы состоит и з исторически реконструируемых образцов поведения, конфликтов и трений, ее поверхностная структура – из вымышленных событий, где исторический материал, полученный из источников, подвергается художественной переработке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66