– спросил он затем.
– Мне заказывали десятью десять тысяч экземпляров.
– Святой Бонифаций! – Архиепископ принялся считать, призвав на помощь пальцы. – Это если по пять гульденов за полное отпущение, то получается пятьдесят раз по десять тысяч гульденов!
Мельцер пожал плечами.
– Если вы так считаете, Ваше Преосвященство…
– По десять гульденов… – у архиепископа потекли слюнки изо рта, – по десять гульденов за письмо получается сто раз по десять тысяч гульденов. Святая Троица!
Задумавшись, архиепископ отпустил печатника не без удивления и благословения Церкви. Но, высокомерно заметил Его Преосвященство, они в свое время еще к этому вернутся.
Хотя не проходило и дня, чтобы Мельцер не вспоминал о Симонетте, к его тоске постепенно стало примешиваться удивление, что он забывает ее. На краткое время их пути пересеклись благодаря счастливому стечению обстоятельств, но теперь зеркальщик понимал, что это в прошлом. Нужно изгнать прекрасную лютнистку из своей памяти.
Забыть Симонетту ему неожиданно помогла Аделе Вальхаузен, обаяние которой с самого начала растрогало Мельцера. Вдова золотых дел мастера уже из-за одного состояния постоянно подвергалась натиску со стороны мужчин, но приветливо относилась она к одному зеркальщику.
Может быть, дело было как раз в том, что во время их первой встречи Мельцер не предпринял никаких попыток сблизиться с Аделе. Вместо этого он рассказывал любезной вдове о красотах и преимуществах известных городов и нашел в ней прилежную слушательницу.
Во время одной из этих приятных встреч, проходивших попеременно то в доме в Женском переулке, то в доме Аделе, которая считала большой фахверковый дом своим собственным, она спросила, глядя в открытое окно, неожиданно, но очень уверенно:
– Мастер Мельцер, хотите со мной спать?
Зеркальщик как раз рассказывал о празднике при дворе императора Константинополя, об именитых гостях и о прекрасных женщинах, и ему показалось, что он ослышался; поэтому он не ответил и продолжил рассказ.
Тогда Аделе повернулась к зеркальщику и повторила свой вопрос, на этот раз громче:
– Михель Мельцер, ты хочешь спать со мной?
Мельцер уставился в темные глаза Аделе, но его разум, который должен был найти ответ на этот вопрос, отказывался служить. Ни одна честная женщина его сословия не могла произнести таких слов. Только банщицы и шлюхи выражались столь откровенно, поэтому зеркальщика очень удивили такие слова из уст Аделе.
Вдова не спускала с него глаз. Она поймала его взглядом в сети, словно паук, парализующий жертву при помощи укуса. Мельцер был сам не свой под этим взглядом. И все же она дала ему время принять собственное решение.
Мельцер пересилил себя и пробормотал:
– Вы хотите со мной…
– Да, – сказала Аделе так, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Или я тебе не нравлюсь? Я для тебя слишком стара? Или слишком дерзка?
– Я всего лишь удивлен, – ответил Мельцер. – Еще ни одна женщина не обращалась ко мне с таким вопросом.
– И я кажусь тебе бесстыдной? Ты считаешь, что спрашивать позволено только мужчинам?
Мельцер не отвечал. Тогда Аделе сказала:
– Ты наверняка не спросил бы меня об этом. Не сегодня.
– Так оно и есть, – признал Мельцер. – Не то чтобы я этого не хотел, но мне потребовалось бы определенное поощрение. Видите ли, вы порядочная женщина…
– Ты остолоп, Михель. Вот уже несколько дней я внимательно слушаю тебя, не свожу глаз с твоих рук, не решаясь прикоснуться к тебе. Но если нужно поощрение… – Аделе схватила Мельцера за руку и прижала ее к своей груди.
Тело, вздымавшееся под тканью лифа, привело Мельцера в возбуждение. Когда губы Аделе стали медленно приближаться к его губам, зеркальщик прижал женщину к себе и страстно поцеловал, раздвинув при этом коленом ее ноги. Аделе тихонько застонала.
– Возьми меня! – прошептала она, когда Мельцер на мгновение оторвался от ее губ, и зеркальщик выполнил ее требование.
После Рождества Христова – старый год уступил место новому – Мельцеру казалось, что он вознесся на небеса. Страсть Аделе, ее уверенная жажда любви непостижимым образом взволновали его. Эта женщина идеально подходила для того, чтобы помочь ему забыть Симонетту. Их взаимное доверие росло с каждым днем, и словно сама собой возникла мысль о том, чтобы скрепить их связь браком. У камина в доме Аделе, где они проводили большую часть вечеров, влюбленные предавались красивым мечтам, и прошло не так уж много времени, как об их связи заговорили рыночные торговки – что, однако, особо не мешало ни Аделе, ни Михелю.
И в это время возник Глас, о котором Мельцер уже почти забыл. Глас пришел в сопровождении молодого человека (имя которого поначалу также не открыл) и поинтересовался новой мастерской. Тщательно все проверив, Глас спросил, все ли инструменты готовы для того, чтобы приступить к работе.
Да, конечно, ответил Мельцер, разумеется, если речь идет не о подозрительных индульгенциях, от печати которых он решил категорически воздержаться – даже если бы об этом его попросил лично Папа Евгений.
Глас и его спутник рассмеялись, а младший вынул из своей сумки рукопись и протянул ее Гласу. Тот развернул пергамент на столе перед Мельцером и начал:
– Думаю, мастер Мельцер, настало время посвятить вас в наши планы, чтобы вы не так сильно удивлялись нашему поручению.
Что же еще может удивить меня, хотел сказать Мельцер. Я печатал индульгенции Пап, которых вообще в природе не существовало, я вел переговоры с папскими легатами, преследовавшими одну-единственную цель: устранить Папу; мне неоднократно приходилось бояться за собственную жизнь, потому что меня незаслуженно обвиняли в совершении преступления. Что же может теперь меня напутать? Но он промолчал, приняв выжидательный вид.
– Вы, – начал Глас, – наверняка знаете о страданиях крестоносцев, которые принесли человечеству больше горя, чем радости, пытаясь освободить Гроб Господень из рук неверных. Корни этого уходят в события, случившиеся почти четыреста лет назад. Большинство из них окончились катастрофой. Но Папы переживали о своем влиянии и требовали все больше и больше войск. Со словами: «Так хочет Бог!» они посылали на смерть даже детей, которых уговаривали бродячие проповедники.
– Я знаю основы пашей истории, – сказал Мельцер. – При чем тут ваш заказ?
Глас не позволил сбить себя с толку и продолжал:
– Из одного из таких походов, пятого по счету, который происходил при новом кайзере Фридрихе, горстка ученых мужей, которые были в свите своих благородных господ, привезли с собой древние писания, содержавшие отрывки из Ветхого Завета. Один из этих пергамептов – все они были найдены в заброшенном скиту отшельника на берегу Мертвого моря – имел очень странное содержание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Мне заказывали десятью десять тысяч экземпляров.
– Святой Бонифаций! – Архиепископ принялся считать, призвав на помощь пальцы. – Это если по пять гульденов за полное отпущение, то получается пятьдесят раз по десять тысяч гульденов!
Мельцер пожал плечами.
– Если вы так считаете, Ваше Преосвященство…
– По десять гульденов… – у архиепископа потекли слюнки изо рта, – по десять гульденов за письмо получается сто раз по десять тысяч гульденов. Святая Троица!
Задумавшись, архиепископ отпустил печатника не без удивления и благословения Церкви. Но, высокомерно заметил Его Преосвященство, они в свое время еще к этому вернутся.
Хотя не проходило и дня, чтобы Мельцер не вспоминал о Симонетте, к его тоске постепенно стало примешиваться удивление, что он забывает ее. На краткое время их пути пересеклись благодаря счастливому стечению обстоятельств, но теперь зеркальщик понимал, что это в прошлом. Нужно изгнать прекрасную лютнистку из своей памяти.
Забыть Симонетту ему неожиданно помогла Аделе Вальхаузен, обаяние которой с самого начала растрогало Мельцера. Вдова золотых дел мастера уже из-за одного состояния постоянно подвергалась натиску со стороны мужчин, но приветливо относилась она к одному зеркальщику.
Может быть, дело было как раз в том, что во время их первой встречи Мельцер не предпринял никаких попыток сблизиться с Аделе. Вместо этого он рассказывал любезной вдове о красотах и преимуществах известных городов и нашел в ней прилежную слушательницу.
Во время одной из этих приятных встреч, проходивших попеременно то в доме в Женском переулке, то в доме Аделе, которая считала большой фахверковый дом своим собственным, она спросила, глядя в открытое окно, неожиданно, но очень уверенно:
– Мастер Мельцер, хотите со мной спать?
Зеркальщик как раз рассказывал о празднике при дворе императора Константинополя, об именитых гостях и о прекрасных женщинах, и ему показалось, что он ослышался; поэтому он не ответил и продолжил рассказ.
Тогда Аделе повернулась к зеркальщику и повторила свой вопрос, на этот раз громче:
– Михель Мельцер, ты хочешь спать со мной?
Мельцер уставился в темные глаза Аделе, но его разум, который должен был найти ответ на этот вопрос, отказывался служить. Ни одна честная женщина его сословия не могла произнести таких слов. Только банщицы и шлюхи выражались столь откровенно, поэтому зеркальщика очень удивили такие слова из уст Аделе.
Вдова не спускала с него глаз. Она поймала его взглядом в сети, словно паук, парализующий жертву при помощи укуса. Мельцер был сам не свой под этим взглядом. И все же она дала ему время принять собственное решение.
Мельцер пересилил себя и пробормотал:
– Вы хотите со мной…
– Да, – сказала Аделе так, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Или я тебе не нравлюсь? Я для тебя слишком стара? Или слишком дерзка?
– Я всего лишь удивлен, – ответил Мельцер. – Еще ни одна женщина не обращалась ко мне с таким вопросом.
– И я кажусь тебе бесстыдной? Ты считаешь, что спрашивать позволено только мужчинам?
Мельцер не отвечал. Тогда Аделе сказала:
– Ты наверняка не спросил бы меня об этом. Не сегодня.
– Так оно и есть, – признал Мельцер. – Не то чтобы я этого не хотел, но мне потребовалось бы определенное поощрение. Видите ли, вы порядочная женщина…
– Ты остолоп, Михель. Вот уже несколько дней я внимательно слушаю тебя, не свожу глаз с твоих рук, не решаясь прикоснуться к тебе. Но если нужно поощрение… – Аделе схватила Мельцера за руку и прижала ее к своей груди.
Тело, вздымавшееся под тканью лифа, привело Мельцера в возбуждение. Когда губы Аделе стали медленно приближаться к его губам, зеркальщик прижал женщину к себе и страстно поцеловал, раздвинув при этом коленом ее ноги. Аделе тихонько застонала.
– Возьми меня! – прошептала она, когда Мельцер на мгновение оторвался от ее губ, и зеркальщик выполнил ее требование.
После Рождества Христова – старый год уступил место новому – Мельцеру казалось, что он вознесся на небеса. Страсть Аделе, ее уверенная жажда любви непостижимым образом взволновали его. Эта женщина идеально подходила для того, чтобы помочь ему забыть Симонетту. Их взаимное доверие росло с каждым днем, и словно сама собой возникла мысль о том, чтобы скрепить их связь браком. У камина в доме Аделе, где они проводили большую часть вечеров, влюбленные предавались красивым мечтам, и прошло не так уж много времени, как об их связи заговорили рыночные торговки – что, однако, особо не мешало ни Аделе, ни Михелю.
И в это время возник Глас, о котором Мельцер уже почти забыл. Глас пришел в сопровождении молодого человека (имя которого поначалу также не открыл) и поинтересовался новой мастерской. Тщательно все проверив, Глас спросил, все ли инструменты готовы для того, чтобы приступить к работе.
Да, конечно, ответил Мельцер, разумеется, если речь идет не о подозрительных индульгенциях, от печати которых он решил категорически воздержаться – даже если бы об этом его попросил лично Папа Евгений.
Глас и его спутник рассмеялись, а младший вынул из своей сумки рукопись и протянул ее Гласу. Тот развернул пергамент на столе перед Мельцером и начал:
– Думаю, мастер Мельцер, настало время посвятить вас в наши планы, чтобы вы не так сильно удивлялись нашему поручению.
Что же еще может удивить меня, хотел сказать Мельцер. Я печатал индульгенции Пап, которых вообще в природе не существовало, я вел переговоры с папскими легатами, преследовавшими одну-единственную цель: устранить Папу; мне неоднократно приходилось бояться за собственную жизнь, потому что меня незаслуженно обвиняли в совершении преступления. Что же может теперь меня напутать? Но он промолчал, приняв выжидательный вид.
– Вы, – начал Глас, – наверняка знаете о страданиях крестоносцев, которые принесли человечеству больше горя, чем радости, пытаясь освободить Гроб Господень из рук неверных. Корни этого уходят в события, случившиеся почти четыреста лет назад. Большинство из них окончились катастрофой. Но Папы переживали о своем влиянии и требовали все больше и больше войск. Со словами: «Так хочет Бог!» они посылали на смерть даже детей, которых уговаривали бродячие проповедники.
– Я знаю основы пашей истории, – сказал Мельцер. – При чем тут ваш заказ?
Глас не позволил сбить себя с толку и продолжал:
– Из одного из таких походов, пятого по счету, который происходил при новом кайзере Фридрихе, горстка ученых мужей, которые были в свите своих благородных господ, привезли с собой древние писания, содержавшие отрывки из Ветхого Завета. Один из этих пергамептов – все они были найдены в заброшенном скиту отшельника на берегу Мертвого моря – имел очень странное содержание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114