– Батя, батя, где же ныне дух твой? Где твоё огнеустое слово? Покинь мне, малоумному, духа твоего!
И Ахилла припал на грудь мертвеца и вдруг вздрогнул и отскочил: ему показалось, что его насквозь что-то перебежало. Он оглянулся по сторонам: все тихо, только отяжелевшие веки его глаз липнут, и голову куда-то тянет дремота.
Дьякон отряхнулся, ударил земной поклон и испугался этого звука: ему послышалось, как бы над ним что-то стукнуло, и почудилось, что будто Савелий сидит с закрытым парчою лицом и с Евангелием, которое ему положили в его мёртвые руки.
Ахилла не оробел, но смутился и, тихо отодвигаясь от гроба, приподнялся на колени. И что же? по мере того как повергнутый Ахилла восставал, мертвец по той же мере в его глазах медленно ложился в гроб, не поддерживая себя руками, занятыми крестом и Евангелием.
Ахилла вскочил и, махая рукой, прошептал:
– Мир ти! мир! я тебя тревожу!
И с этим словом он было снова взялся за Евангелие и хотел продолжать чтение, но, к удивлению его, книга была закрыта, и он не помнил, где остановился.
Ахилла развернул книгу наудачу и прочёл: «В мире бе, и мир его не позна…»
«Чего это я ищу?» – подумал он отуманенною головой и развернул безотчётно книгу в другом месте. Здесь стояло: «И возрят нань его же прободоша».
Но в то время, как Ахилла хотел перевернуть ещё страницу, он замечает, что ему непомерно тягостно и что его держит кто-то за руки.
«А что же мне нужно? и что это такое я отыскиваю?.. Какое зачало? Какой ныне день?» – соображает Ахилла и никак не добьётся этого, потому что он восхищён отсюда… В ярко освещённом храме, за престолом, в светлой праздничной ризе и в высокой фиолетовой камилавке стоит Савелий и круглым полным голосом, выпуская как шар каждое слово, читает: «В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово». – «Что это, господи! А мне казалось, что умер отец Савелий. Я проспал пир веры!.. я пропустил святую заутреню».
Ахилла задрожал и, раскрыв глаза, увидал, что он действительно спал, что на дворе уже утро; красный огонь погребальных свеч исчезает в лучах восходящего солнца, в комнате душно от нагару, в воздухе несётся заунывный благовест, а в двери комнаты громко стучат.
Ахилла торопливо провёл сухой рукой по лицу и отпер двери.
– Заснул? – тихо спросил его входящий Бенефактов.
– Воздремал, – ответил дьякон, давая дорогу входившему за отцом Захарией духовенству.
– А я… знаешь… того; я не спал: я сочинял всю ночь надгробное слово, – шепнул дьякону Бенефактов.
– Что же, сочинили?
– Нет; не выходит.
– Ну; это уж так по обыкновению.
– А знаешь ли, может быть ты бы нечто сказал?
– Полноте, отец Захария, разве я учёный!
– Что же… ведь ты в стихаре… ты право имеешь.
– Да что же в том праве, отец Захария, когда дара и понимания не имею?
– А вы, сударь, возьмите-ка да поусерднее о даре помолитесь, он и придёт, – вмешался шёпотом карлик.
– Помолиться! Нет, друг Николаша, разве ты за меня помолись, а я от печали моей обезумел; мне даже наяву видения снятся.
– Что же, извольте, я помолюсь, – отвечал карлик.
Глава 8
Вот весь Старогород сопровождает тело Туберозова в церковь. Обедня и отпевание благодаря Ахилле производили ужасное впечатление; дьякон, что ни начнёт говорить, захлёбывается, останавливается и заливается слезами. Рыдания его, разносясь в толпе, сообщают всем глубочайшую горесть.
Только во время надгробного слова, сказанного одним из священников, Ахилла смирил скорбь свою и, слушая, тихо плакал в платок; но зато, когда он вышел из церкви и увидел те места, где так много лет ходил вместе с Туберозовым, которого теперь несут заключённым в гробе, Ахилла почувствовал необходимость не только рыдать, но вопить и кричать. Дабы дать исход этим рвавшимся из души его воплям, он пел «Святый Бессмертный, помилуй нас», но пел с такой силой, что слепая столетняя старуха, которую при приближении печального шествия внуки вывели за ворота поклониться гробу, вдруг всплеснула руками и, упав на колени, воскликнула:
– Ох, слышит это, слышит господь, как Ахилла под самое небо кричит!
Но вот и обведённое рвом и обсаженное ветлами место упокоения – кладбище, по которому часто любил гулять вечерами Туберозов и о порядке которого он немало заботился. Гроб пронесли под перемёт тёмных тесовых ворот; пропета последняя лития, и белые холсты, перекатившись через насыпь отвала, протянулись над тёмною пропастью могилы. Через секунду раздастся последний «аминь», и гроб опустится в могилу.
Но пред этим ещё надлежало произойти чему-то, чего никто не ожидал. Много раз в жизнь свою всех удивлявший Ахилла почувствовал необходимость ещё раз удивить старогородцев, и притом удивить совсем в новом роде. Бледный и помертвевший, он протянул руку к одному из державших холст могильщиков и, обратясь умилёнными глазами к духовенству, воскликнул:
– Отцы! молю вас… велите повременить немного… я только некое самое малое слово скажу.
Всхлипывающий Захария торопливо остановил могильщиков и, протянув обе руки к дьякону, благословил его.
Весь облитый слезами, Ахилла обтёр бумажным платком покрытый красными пятнами лоб и судорожно пролепетал дрожащими устами: «В мире бе и мир его не позна»… и вдруг, не находя более соответствующих слов, дьякон побагровел и, как бы ловя высохшими глазами звуки, начертанные для него в воздухе, грозно воскликнул: «Но возрят нань его же прободоша», – и с этим он бросил горсть земли на гроб, снял торопливо стихарь и пошёл с кладбища.
– Превосходно говорили государь отец дьякон! прошептал сквозь слезы карлик.
– Се дух Савелиев бе на нем, – ответил ему разоблачавшийся Захария.
Глава 9
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых, умереть, будучи, по словам Савелия, «живым отрицанием смерти». Он непосредственно и торопливо принялся приближать к себе и то и другое. Освободившись от хлопот за погребальным обедом, Ахилла лёг на своём войлоке в сеничном чулане и не подымался.
Прошёл день, два и три, Ахилла все лежал и не показывался. Дом отца Туберозова совсем глядел мёртвым домом: взойдёт яркое солнце и осветит его пустынный двор – мертво; набежат грядой облачка и отразятся в стёклах его окон, словно замогильные тени, и опять ничего.
Наблюдая эту тишь, соседи стали жаловаться, что им даже жутко; а дьякон все не показывался. Стало сомнительно, что с ним такое?
Захария пошёл его навещать. Долго кроткий старичок ходил из комнаты в комнату и звал:
– Дьякон, где ты? Послушай, дьякон!
Но дьякон не откликался. Наконец, отец Захария приотворил дверь в тёмный чуланчик.
– Чего вы, отец Захария, так гласно стужаетесь? – отозвался откуда-то из темноты Ахилла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89