Но, к удивлению Препотенского, Термосесов потерял всякую охоту болтать с ним и, вместо того чтоб ответить ему что-нибудь ласково, оторвал весьма нетерпеливо:
– Мне все равны: и мещане, и дворяне, и люди чёрных сотен. Отстаньте вы теперь от меня с политикой, я пить хочу!
– Однако же вы должны согласиться, что люди семинария воспитанского лучше, – пролепетал, путая слова, Варнава.
– Ну вот, – перебил Термосесов, – то была «любимая мозоль», а теперь «семинария воспитанского»! Вот Цицерон!
– Он это часто, когда разгорячится, хочет сказать одно слово, а скажет совсем другое, – вступился за Препотенского Ахилла и при этом пояснил, что учитель за эту свою способность даже чуть не потерял хорошее знакомство, потому что хотел один раз сказать даме: «Матрёна Ивановна, дайте мне лимончика», да вдруг выговорил: «Лимона Ивановна, дайте мне матренчика!» А та это в обиду приняла.
Термосесов так и закатился весёлым смехом, но вдруг схватил Варнаву за руку и, нагнув к себе его голову, прошептал:
– Поди сейчас запиши мне для памяти тот разговор, который мы слышали от попов и дворян. Понимаешь, насчёт того, что и время пришло, и что Александр Первый не мог, и что в остзейском крае и сейчас не удаётся… Одним словом все, все…
– Зачем же распространяться? – удивился учитель.
– Ну, уж это не твоё дело. Ты иди скорей напиши, и там увидишь на что?.. Мы это подпишем и пошлём в надлежащее место…
– Что вы! что вы это? – громко заговорил, отчаянно замотав руками, Препотенский. – Доносить! Да ни за что на свете.
– Да ведь ты же их ненавидишь!
– Ну так что ж такое?
– Ну и режь их, если ненавидишь!
– Да; извольте, я резать извольте, но… я не подлец, чтобы доносы…
– Ну так пошёл вон, – перебил его, толкнув к двери, Термосесов.
– Ага, «вон»! Значит я вас разгадал; вы заодно с Ахилкой.
– Пошёл вон!
– Да-с, да-с. Вы меня позвали на лампопо, а вместо того…
– Да… ну так вот тебе и лампопо! – ответил Термосесов и, щёлкнув Препотенского по затылку, выпихнул его за двери и задвинул щеколду.
Смотревший на всю эту сцену Ахилла смутился и, привстав с места, взял свою шляпу.
– Чего это ты? куда? – спросил его, снова садясь за стол, Термосесов.
– Нет; извините… Я домой.
– Допивай же своё лампопо.
– Нет; исчезни оно совсем, не хочу. Прощайте; моё почтение. – И он протянул Термосесову руку, но тот, не подавая своей руки, вырвал у него шляпу и, бросив её под свой стул, закричал: – Сядь!
– Нет, не хочу, – отвечал дьякон.
– Сядь! тебе говорят! – громче крикнул Термосесов и так подёрнул Ахиллу, что тот плюхнул на табуретку
– Хочешь ты быть попом?
– Нет, не хочу, – отвечал дьякон.
– Отчего же не хочешь?
– А потому, что я к этому не сроден и недостоин.
– Но ведь тебя протопоп обижает?
– Нет, не обижает.
– Да ведь он у тебя, говорят, раз палку отнял?
– Ну так что ж что отнял?
– И глупцом тебя называл.
– Не знаю, может быть и называл
– Донесём на него, что он нынче говорил.
– Что-о-о?
– А вот что!
И Термосесов нагнулся и, взяв из-под стула шляпу Ахиллы, бросил её к порогу.
– Ну так ты, я вижу, петербургский мерзавец, – молвил дьякон, нагибаясь за своею шляпою, но в это же самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой в ту же минуту явилась и его шляпа, а немного подальше сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял, как все это случилось, но, увидав в дверях Термосесова, погрозившего ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул:
– Вот так лампопо! Спасибо, что поучил. И с этим он обратился к Варнаве и сказал:
– Что же? пойдём, брат, теперь по домам!
– Я не могу, – отвечал Варнава.
– Отчего?
– Да у меня, я думаю, на всем теле синевы, и болова голит.
– Ну, «болова голит», пройдёт голова. Пойдём домой: я тебя провожу, – и дьякон сострадательно поднял Варнаву на ноги и повёл его к выходу из сада. На дворе уже рассветало.
Отворяя садовую калитку, Ахилла и Препотенский неожиданно встретились лицом к лицу с Бизюкиным.
Либеральный акцизный чиновник Бизюкин, высокий, очень недурной собой человек, с незначащею, но не злою физиономиею, только что возвратился из уезда. Он посмотрел на Ахиллу и Варнаву Препотенского и весело проговорил:
– Ну, ну, однако, вы, ребята, нарезались?
– Нарезались, брат, – отвечал Ахилла, – могу сказать, что нарезались.
– Чем же это вы так угостились? – запытал Бизюкин.
– Ланпопом, друг, нас там угощали. Иди туда в беседку: там ещё и на твою долю осталось.
– Да кто же там? Жена? и кто с нею?
– Дионис, тиран сиракузский.
– Ну, однако ж, вы нализались!.. Какой там тиран!.. А вы, Варнава Васильич, уже даже как будто и людей не узнаете? – отнёсся акцизник к Варнаве.
– Извините, – отвечал, робко кланяясь, Препотенский. – Не узнаю. Знако лицомое, а где вас помнил, не увижу.
– Вон он даже, как он, бедный, уж совсем плохо заговорил! – произнёс дьякон и потащил Варнаву с гостеприимного двора.
Спустя несколько минут Ахилла благополучно доставил Варнаву до дома и сдал его на руки просвирне, удивлённой неожиданною приязнью дьякона с её сыном и излившейся в безмерных ему благодарностях.
Ахилла ничего ей не отвечал и, придя домой, поскорее потребовал у своей Эсперансы медную гривну.
– Вы, верно, обо что-нибудь ударились, отец дьякон? – полюбопытствовала старуха, видя, как Ахилла жмёт к затылку поданную гривну.
– Да, Эсперанса, я ударился, – отвечал он со вздохом, – но только если ты до теперешнего раза думала, что я на мою силу надеюсь, так больше этого не думай Отец протопоп министр юстиции; он правду мне, Эсперанса, говорил: не хвались, Эсперанса, сильный силою своею, ни крепкий крепостью своею!
И Ахилла, опустив услужающую, присел на корточки к окну и, все вздыхая, держал у себя на затылке гривну и шептал:
– Такое ланпопо вздулось, что по-настоящему дня два показаться на улицу нельзя будет.
Глава 7
Протопоп возвратился домой очень взволнованный и расстроенный. Так как он, по причине празднества, пробыл у исправника довольно долго, то домоседка протопопица Наталья Николаевна, против своего всегдашнего обыкновения, не дождалась его и легла в постель, оставив, однако, дверь из своей спальни в зал, где спал муж, отпертою. Наталья Николаевна непременно хотела проснуться при возвращении мужа.
Туберозов это понял и, увидав отворённую дверь в спальню жены, вошёл к ней и назвал её по имени.
Наталья Николаевна проснулась и отозвалась.
– Не спишь?
– Нет, дружечка Савелий Ефимыч, не сплю.
– Ну и благо; мне хочется с тобой говорить.
И старик присел на краешек её кровати и начал пересказывать жене свою беседу с предводителем, а затем стал жаловаться на общее равнодушие к распространяющемуся повсеместно в России убеждению, что развитому человеку «стыдно веровать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89