– Я дьякон-с.
Засим оба они пожали друг другу руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на то кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле отца Захарии, меж тем как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошёл как можно дальше и сел напротив отворённой двери в зал.
Таким выбором места он, во-первых, показывал, что не желает иметь общения с миром, а во-вторых, он видел отсюда Бизюкину; она в свою очередь должна была слышать все, что он скажет. Учитель чувствовал и сознавал необходимость поднять свои фонды, заколебавшиеся с приездом Термосесова, и теперь, усевшись, ждал только первого предлога завязать спор и показать Бизюкиной если уже не превосходство своего ума, то по крайней мере чистоту направления. Для искателей спора предлог к этому занятию представляет всякое слово, и Варнава недолго томился молчанием.
Глава 3
При входе новых гостей предводитель Плодомасов рассказывал Туберозову о современных реформах в духовенстве и возобновил этот разговор, когда Термосесов и Варнава уселись.
Уездный предводитель был поборник реформы, Туганов тоже, но последний вставил, что когда он вчера виделся с архиереем, то его преосвященство высказывался очень осторожно и, между прочим, шутил, что прекращением наследственности в духовенстве переведётся у нас самая чистокровная русская порода.
– Это что же значит-с? – любопытствовал Захария.
Туганов ему объяснил, что намёк этот на чистоту несмешанной русской породы в духовенстве касается неупотребительности в этом сословии смешанных браков. Захария не понял, и Туганов должен был ему помочь.
– Просто дело в том, – сказал он, – что духовные все женились на духовных же…
– На духовных-с, на духовных.
– А духовные все русские.
– Русские.
– Ну, и течёт, значит, в духовенстве кровь чистая русская, меж тем как все другие перемешались с инородцами: с поляками, с татарами, с немцами, со шведами и… даже с жидами.
– Ай-ай-ай, даже с жидами! – тпфу, погань, – произнёс Захария и плюнул.
– Да и шведы-то тоже «нерубленые головы», – легко ли дело с кем мешаться! – поддержал Ахилла.
Протопоп, кажется, побоялся, как бы дьякон не сказал чего-нибудь неподлежащего, и, чтобы замять этот разговор о национальностях, вставил:
– Да; владыка наш не бедного ума человек.
– Он даже что-то о каком-то «млеке» написал, – отозвался из своего далека Препотенский, но на его слова никто не ответил.
– И он юморист большой, – продолжал Туганов – Там у нас завёлся новый жандармчик, развязности бесконечной и все для себя считает возможным.
– Да, это так и есть; жандармы все могут, – опять подал голос Препотенский, и его опять не заметили.
– Узнал этот господчик, – продолжал Туганов, – что у вашего архиерея никто никогда не обедал, и пошёл пари в клубе с полицеймейстером, что он пообедает, а старик-то на грех об этом и узнай!..
– Ай-ай-ай! – протянул Захария.
– Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашёл от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!» Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут ещё часок архиерей его продержал и ведёт к столу.
– Ах, вот это уж он напрасно, – сказал Захария. – напрасно!
– Но позвольте же; пришли они в столовую, архиереи стал пред иконой и зачитал, и читает, да и читает молитву за молитвой. Опять час прошёл; тощий гость как с ног не валится.
«Ну, теперь подавайте», – говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит, как владыка уже и опять встаёт. «Ну, возблагодаримте, – говорит, – теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал читать, так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеётся: «Сей дух, – говорит, – ничем же изымается, токмо молитвою и постом».
– Он и остроумен и человек обращения приятного и тонкого, – уронил Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические разговоры.
– Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывём, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на сей случаи бури».
– Слово горькое, – отозвался Туберозов.
– Впрочем, – начал снова Туганов, – про ваш город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой – благочестивый».
– Умный, это отец Савелий, – отозвался Захария.
– Почему же вы уверены, что умный – это непременно отец Савелий?
– Потому что… они мудры, – отвечал, конфузясь, Бенефактов.
– А отец Захария вышли по второму разряду, – подсказал дьякон.
Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла поспешил поправиться и сказал:
– Отец Захария благочестивый, это владыка, должно быть, к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.
– Да, жалоб на меня не было, – вздохнул Захария
– А отец Савелий беспокойный человек, – пошутил Туганов.
Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною, и он, не упуская её, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень жаль, что её у нас нет.
– Да, бедная наша церковь несёт за это отовсюду напрасные порицания, – заметил от себя Туберозов.
– Так на что же вы жалуетесь? – живо обратился к нему Препотенский.
– Жалуемся на неверотерпимость, – сухо ответил ему Туберозов.
– Вы от неё не страдаете.
– Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…
– Да, так вы вот чего хотите? – перебил учитель. – Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!
– Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.
Препотенский не нашёлся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует, что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.
– Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удаётся.
Препотенский улыбнулся.
– Удаётся это потому, – сказал он, – что вера роскошь, которая дорого народу обходится.
– Ну, однако, не дороже его пьянства, – бесстрастно заметил Туганов.
– Да ведь пить-то – это веселие Руси есть, это национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89