– Моя? Художник от коммерции.
Экридж уставился на него, словно хотел пробуравить Алекса глазами насквозь.
– Поточнее.
– Я делаю эскизы для рекламы, – сказал Дойл.
– И вам хорошо платят?
– Вполне прилично.
Экридж по второму разу стал перебирать карточки в бумажнике, останавливаясь на каждой пару-тройку секунд. Его интерес ко всем этим мелочам личного характера был, по меньшей мере, странным. «Дьявол, что происходит? – думал Дойл. – Я пришел сюда заявить о преступлении. Кого тут, черт побери, подозревают?»
Алекс откашлялся.
– Простите, капитан…
Экридж перестал хлопать кармашками бумажника:
– Да?
– Капитан, – Дойл старался говорить уверенно, – я не понимаю, отчего вы так заинтересовались моей персоной. Неужели это важнее, чем, гм, преследовать этого ненормального?
– Я уверен, что следует изучить жертву преступления так же тщательно, как и преступника, – ответил Экридж. И вновь занялся бумажником Дойла.
Все неправильно. Как же неудачно, черт возьми, все складывается, и почему так?
Алекс принялся рассматривать комнату, чтобы не чувствовать себя униженным, наблюдая за копом, перетряхивающим его бумажник. Стены были покрашены в казенный серый цвет, оживляли их только три вещи: портрет президента Соединенных Штатов размером с афишу, в рамке, такая же большая фотография Эдгара Гувера и карта здешних мест примерно два на два фута. Вдоль одной из стен вплотную к ней стояли стеллажи. Между ними – окно и кондиционер. Еще в комнате были три стула с прямыми спинками, стол, за которым сидел Экридж, и застекленный стенд, хранивший шелковый в натуральную величину звездно-полосатый флаг.
– Отказник? – спросил Экридж.
Алекс удивленно посмотрел на него:
– Что это?
– У вас тут карточка отказника от военной службы.
И зачем он вообще таскал ее с собой, эту бумажку? Его никто не обязывал это делать, никаких официальных требований к нему не предъявлялось, тем более теперь, когда ему было тридцать лет. Давным-давно уже прекратили производить набор в армию после двадцати шести. И вообще, набор в армию – все основательно подзабыли, что это такое. Но Алекс продолжал перекладывать карточку из старого бумажника в новый каждый раз, когда менял их. Зачем? Возможно, где-то в закоулках его сознания пряталась вера в то, что этот документ подтверждает его принципиальную позицию, подтверждает то, что его философия «непротивления» основана на убеждении, а не на трусости. А возможно, он просто поддался неврозу, свойственному большинству американцев: подчас они просто не в состоянии выбросить что-либо, имеющее хоть сколько-нибудь официальный вид. И неважно, какое на документе проставлено число, месяц, год.
– Я проходил альтернативную службу в госпитале для ветеранов, – сказал Дойл, хотя чувствовал, что ему вовсе не нужно оправдываться.
– А я оказался слишком молод для Кореи, а для Вьетнама слишком стар, – заметил Экридж. – Но я служил в действующей армии. Как раз между войнами.
Он протянул Алексу через стол водительское удостоверение и бумажник. Дойл положил их обратно в карман и попытался вновь вернуться к волновавшей его проблеме:
– Ну так вот, этот тип в «Шевроле»…
– Когда-нибудь пробовали марихуану? – неожиданно спросил Экридж.
«Спокойно, приятель, – сказал себе Алекс, – будь очень осторожным. И очень вежливым».
– Давно, – ответил он. Алекс уже не пытался направить разговор в нужное ему русло, поближе к фургону и психу в нем. Он понял, что по каким-то причинам Экриджа это совершенно не волновало.
– А сейчас покуриваете?
– Нет.
Экридж улыбнулся. Той самой фальшивой улыбкой.
– Ах да, вы же никогда не признаетесь в этом ворчливому старому болвану копу вроде меня, даже если курите «травку» семь дней в неделю.
– Я говорю правду, – ответил Алекс, чувствуя выступающий на лбу пот.
– Ну а еще что?
– В каком смысле?
Нагнувшись к Алексу через стол и понизив голос до мелодраматического шепота, Экридж пояснил:
– Барбитураты, амфетамины, ЛСД, кокаин…
– Наркотики – это для тех, кто не дорожит жизнью, – произнес Дойл. Он говорил искренне, хотя и понимал, что этот полицейский в его искренность не верит. – Так случилось, что я люблю жизнь и дорожу ею. И мне не нужны наркотики. Я вполне могу чувствовать себя счастливым без них.
Экридж пристально наблюдал за Алексом некоторое время, потом откинулся на спинку стула и скрестил свои тяжелые руки на груди:
– Хотите знать, почему я задаю все эти вопросы?
Алекс не ответил, так как не был уверен, хочет он узнать об этом или нет.
– Я вам объясню, – продолжал Экридж. – У меня есть две версии насчет вашей истории с человеком в фургоне. Первая – ничего этого вообще не было. Это ваши галлюцинации. Вот так. И это вполне возможно. Накачались чем-нибудь вроде ЛСД, вот и явилось вам страшное привидение.
Теперь оставалось только слушать. «Не спорь, Алекс. Пусть он говорит, а твоя задача – выбраться отсюда как можно скорее». Но все же он не смог удержаться и возразил:
– Ну а как же машина? Вмятины, вся краска слетела, кузов просто искорежен. Дверь не открывается, заклинило…
– Я и не говорю, что это тоже плод фантазии, – ответил ему Экридж, – но вы вполне могли зацепиться за подпорную стенку или за выступ скалы – да за что угодно.
– Спросите Колина.
– Мальчика в машине? Вашего, э-э-э, шурина?
– Да.
– Сколько ему лет?
– Одиннадцать.
Экридж отрицательно покачал головой:
– Он еще совсем мал, и я не имею права заставлять его давать показания. К тому же он, вероятнее всего, скажет то, что, по его мнению, вы хотите услышать.
У Алекса вдруг запершило в горле, стало больно глотать, и ему пришлось прокашляться.
– Обыщите нашу машину. В ней нет наркотиков.
– Хорошо, – сказал Экридж, произнося слова с подчеркнутой медлительностью, – вот моя вторая версия, и я изложу ее вам, пока вы окончательно не взбесились. Мне кажется, она получше первой. Догадываетесь, о чем я?
– Нет.
– Я полагаю, что вы, может быть, ехали по шоссе в этой вашей огромной черной машине, выпендриваясь и изображая из себя «короля дорог». И обогнали какого-нибудь местного паренька на старом, разваливающемся на части пикапе, на единственном автомобиле, который он смог себе позволить. – Экридж вновь улыбнулся, теперь уже искренне. – Кто знает, может, он узрел ваши длинные волосы, яркую, кричащую одежду и «утонченные» манеры и подумал: а почему это у вас такая огромная машина, а ему приходится платить за старую развалюху? И разумеется, чем больше он об этом думал, тем сильнее эта мысль изводила его. И вот он догнал вас и устроил небольшое «состязание» на шоссе. И плевать ему на его корыто. А вот вам – нет, было что терять, поэтому вы и беспокоитесь.
– Хорошо, но зачем в таком случае мне понадобилось сообщать вам столько подробностей о фургоне и его водителе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43