Наша история прозвучит как бред парочки лунатиков.
Колин сел на постель и закутался в одеяло. Теперь он был похож на индейца.
Дойл пошел в ванную, набрал из-под крана стакан холодной воды и медленно выпил ее, глотая с трудом.
Сполоснув стакан и поставив его на туалетную полочку возле раковины, Алекс случайно кинул взгляд в зеркало и увидел свое лицо. Оно было бледным и изможденным. И буквально каждая черточка в уголках рта и каждая складка возле глаз носили печать пережитого ужаса. Алексу не понравилась своя собственная физиономия. Так не понравилась, что он постарался не смотреть самому себе в глаза.
«Святый Боже, – подумал он, – когда-нибудь наконец во мне проявится мужчина? Когда-нибудь уступит ему место этот запуганный маленький мальчик? Когда ты наконец вырастешь и преодолеешь это? Или ты так и собираешься до конца своих дней бояться всего и сразу? И даже теперь, когда у тебя есть женщина, которую нужно защищать и оберегать? Или, может, ты думаешь, что скоро вырастет Колин и будет в состоянии оберегать вас обоих – тебя и Куртни?»
Алекс был наполовину рассержен на себя, наполовину пристыжен и все так же испуган. Этого нельзя было отрицать, поэтому он отвернулся от зеркала и собственной физиономии, обвинявшей его в трусости, и вернулся в комнату.
Колин по-прежнему неподвижно сидел на постели, завернувшись в одеяло. Он взглянул на Дойла. Очки и страх сделали его глаза огромными.
– А если бы ему удалось открыть дверь, не разбудив нас, что бы он сделал?
Алекс молча стоял посреди комнаты. Он не знал, что ответить.
– Что бы он с нами сделал? – продолжал мальчик. – Когда все это началось, ты сказал, что вроде у нас красть нечего.
Дойл глупо кивнул в ответ.
– Лично я думаю, что он – как раз то, о чем ты говорил. Один из тех людей, о которых ты читал в газетах. Маньяк.
Голос Колина понизился до еле слышного шепота.
– Ну… теперь-то он ушел, – сказал Алекс, прекрасно понимая, что лжет и себе, и Колину.
Колин пристально смотрел на него.
Выражение его лица было не таким, как всегда. Алекс уловил в нем сомнение и слабый намек на осуждение. Более того, он почувствовал, что мальчик переоценивал его. Это было так же точно, как то, что за окном шел дождь. И хотя Колин был слишком умен для того, чтобы вешать на кого-либо ярлыки и мыслить категориями «черное – белое», в ту минуту его мнение о Дойле явно начало меняться, и меняться к худшему.
Дойл спросил себя, так ли уж много значит для него мнение одиннадцатилетнего ребенка, и тут же ответил на свой вопрос: да, мнение этого ребенка значит много. Потому что всю свою жизнь Алекс боялся людей, он был очень застенчив, чтобы позволить себе сблизиться с кем-нибудь. И слишком неуверен в самом себе. Он просто не мог рискнуть и полюбить. Пока не познакомился с Куртни. И Колином. Поэтому сейчас мнение этих двух людей о нем значило для Алекса больше, чем всех остальных.
И в следующее мгновение он как бы со стороны услышал собственный голос:
– Пойду-ка я на улицу и посмотрю, что там. И если мне удастся увидеть его хотя бы мельком, запомнить, как он выглядит, или узнать прокатный номер фургона… Тогда мы, может быть, будем знать хоть что-то о нашем противнике. Он уже не будет таким загадочным, таинственным – а значит, настолько пугающим.
– И если он все же попытается предпринять какие-то более серьезные шаги в отношении нас, – подхватил Колин, – мы дадим его описание в полицию.
Дойл вяло кивнул в ответ, потом подошел к шкафу и вытащил из него мятую, запачканную рубаху и брюки, которые он надевал два дня назад. Алекс натянул все это на себя, подошел к двери и в последний момент оглянулся на Колина:
– Ты-то здесь один как – справишься?
Мальчик кивнул и еще плотнее закутался в одеяло.
– Когда я выйду наружу, то захлопну за собой дверь. Ключ я не беру. Не открывай никому, кроме меня. И даже мне, пока не будешь абсолютно уверен, что узнал мой голос.
– Хорошо.
– Я долго не задержусь.
Колин снова кивнул. И потом еще умудрился мрачно пошутить, несмотря на то, что наверняка очень боялся и за себя, и за Алекса:
– Ты, знаешь ли, будь осторожен. Тебе, как художнику, непозволительно было бы дать укокошить себя крайне безвкусно, в такой дешевой и мрачной дыре, как эта.
Дойл грустно улыбнулся:
– Ни в коем случае.
И вышел наружу, убедившись, что дверь за ним захлопнулась на замок.
* * *
В тот же вечер, но чуть раньше детектив Эрни Ховел открыл парадную входную дверь особняка типа «ранчо», находящегося в неплохом районе новых застроек, где жили люди среднего достатка. Район этот находился между Кембриджем и Кадизом, штат Огайо, по двадцать второй магистрали, и около полутора тысяч миль восточнее «Рокиз Мотор отеля». Дом, куда пришел детектив Ховел, был довольно большим, с тремя спальнями, и тянул тысяч эдак на тридцать. Войдя в просторный холл, Эрни увидел, что весь он был запачкан пятнами крови. По стенам протянулись длинные кровавые полосы – видимо, в тех местах, где чьи-то руки в отчаянии пытались за что-нибудь ухватиться. Темные, почти коричневые капли зловещими точками выделялись на бежевом ковре и золотистом парчовом кресле на двоих, стоявшем возле гардероба.
Ховел прикрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Там на софе лежала мертвая женщина. Ей было около пятидесяти лет, но она все еще была довольна привлекательна, даже красива: высокого роста, со смуглой кожей и темными волосами. Женщина была убита выстрелом в живот.
Вокруг трупа волчьей стаей рыскали репортеры и фотографы из экспертного отдела. Четверо из них, похожие на квартет глухонемых, не произнося ни слова, ползали по комнате на четвереньках, измеряя и высчитывая разлет кровавых брызг, которые, казалось, попали в каждый угол и каждую щель.
– О Господи! – произнес Ховел, едва сдерживая тошноту. Затем он пересек гостиную и по узенькому коридору спустился в одну из ванных комнат, где на полу возле шкафчика, неуклюже повернувшись, лежала очень симпатичная девочка-подросток. Здесь тоже все было покрыто пятнами и каплями крови. На девчушке были только узенькие голубые трусики. В нее выстрелили один раз, попав прямо в голову. Ужасно, но в ванной крови было больше, чем в холле и гостиной, вместе взятых.
В самой маленькой спальне на кровати лицом вверх лежал юноша с длинными волосами и бородой, закрытый покрывалом до подбородка. Его руки были мирно сложены на груди. Светлое одеяло насквозь пропиталось кровью, и в центре было порвано дробью, выпущенной из ружья. Ярко-красные полосы расчертили вдоль и поперек плакат с изображением «Роллинг Стоунз», висевший над кроватью, а углы и края его загнулись от липкой влаги.
– А я думал, вы работаете сейчас только с делом Пулхэма.
Ховел резко оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Колин сел на постель и закутался в одеяло. Теперь он был похож на индейца.
Дойл пошел в ванную, набрал из-под крана стакан холодной воды и медленно выпил ее, глотая с трудом.
Сполоснув стакан и поставив его на туалетную полочку возле раковины, Алекс случайно кинул взгляд в зеркало и увидел свое лицо. Оно было бледным и изможденным. И буквально каждая черточка в уголках рта и каждая складка возле глаз носили печать пережитого ужаса. Алексу не понравилась своя собственная физиономия. Так не понравилась, что он постарался не смотреть самому себе в глаза.
«Святый Боже, – подумал он, – когда-нибудь наконец во мне проявится мужчина? Когда-нибудь уступит ему место этот запуганный маленький мальчик? Когда ты наконец вырастешь и преодолеешь это? Или ты так и собираешься до конца своих дней бояться всего и сразу? И даже теперь, когда у тебя есть женщина, которую нужно защищать и оберегать? Или, может, ты думаешь, что скоро вырастет Колин и будет в состоянии оберегать вас обоих – тебя и Куртни?»
Алекс был наполовину рассержен на себя, наполовину пристыжен и все так же испуган. Этого нельзя было отрицать, поэтому он отвернулся от зеркала и собственной физиономии, обвинявшей его в трусости, и вернулся в комнату.
Колин по-прежнему неподвижно сидел на постели, завернувшись в одеяло. Он взглянул на Дойла. Очки и страх сделали его глаза огромными.
– А если бы ему удалось открыть дверь, не разбудив нас, что бы он сделал?
Алекс молча стоял посреди комнаты. Он не знал, что ответить.
– Что бы он с нами сделал? – продолжал мальчик. – Когда все это началось, ты сказал, что вроде у нас красть нечего.
Дойл глупо кивнул в ответ.
– Лично я думаю, что он – как раз то, о чем ты говорил. Один из тех людей, о которых ты читал в газетах. Маньяк.
Голос Колина понизился до еле слышного шепота.
– Ну… теперь-то он ушел, – сказал Алекс, прекрасно понимая, что лжет и себе, и Колину.
Колин пристально смотрел на него.
Выражение его лица было не таким, как всегда. Алекс уловил в нем сомнение и слабый намек на осуждение. Более того, он почувствовал, что мальчик переоценивал его. Это было так же точно, как то, что за окном шел дождь. И хотя Колин был слишком умен для того, чтобы вешать на кого-либо ярлыки и мыслить категориями «черное – белое», в ту минуту его мнение о Дойле явно начало меняться, и меняться к худшему.
Дойл спросил себя, так ли уж много значит для него мнение одиннадцатилетнего ребенка, и тут же ответил на свой вопрос: да, мнение этого ребенка значит много. Потому что всю свою жизнь Алекс боялся людей, он был очень застенчив, чтобы позволить себе сблизиться с кем-нибудь. И слишком неуверен в самом себе. Он просто не мог рискнуть и полюбить. Пока не познакомился с Куртни. И Колином. Поэтому сейчас мнение этих двух людей о нем значило для Алекса больше, чем всех остальных.
И в следующее мгновение он как бы со стороны услышал собственный голос:
– Пойду-ка я на улицу и посмотрю, что там. И если мне удастся увидеть его хотя бы мельком, запомнить, как он выглядит, или узнать прокатный номер фургона… Тогда мы, может быть, будем знать хоть что-то о нашем противнике. Он уже не будет таким загадочным, таинственным – а значит, настолько пугающим.
– И если он все же попытается предпринять какие-то более серьезные шаги в отношении нас, – подхватил Колин, – мы дадим его описание в полицию.
Дойл вяло кивнул в ответ, потом подошел к шкафу и вытащил из него мятую, запачканную рубаху и брюки, которые он надевал два дня назад. Алекс натянул все это на себя, подошел к двери и в последний момент оглянулся на Колина:
– Ты-то здесь один как – справишься?
Мальчик кивнул и еще плотнее закутался в одеяло.
– Когда я выйду наружу, то захлопну за собой дверь. Ключ я не беру. Не открывай никому, кроме меня. И даже мне, пока не будешь абсолютно уверен, что узнал мой голос.
– Хорошо.
– Я долго не задержусь.
Колин снова кивнул. И потом еще умудрился мрачно пошутить, несмотря на то, что наверняка очень боялся и за себя, и за Алекса:
– Ты, знаешь ли, будь осторожен. Тебе, как художнику, непозволительно было бы дать укокошить себя крайне безвкусно, в такой дешевой и мрачной дыре, как эта.
Дойл грустно улыбнулся:
– Ни в коем случае.
И вышел наружу, убедившись, что дверь за ним захлопнулась на замок.
* * *
В тот же вечер, но чуть раньше детектив Эрни Ховел открыл парадную входную дверь особняка типа «ранчо», находящегося в неплохом районе новых застроек, где жили люди среднего достатка. Район этот находился между Кембриджем и Кадизом, штат Огайо, по двадцать второй магистрали, и около полутора тысяч миль восточнее «Рокиз Мотор отеля». Дом, куда пришел детектив Ховел, был довольно большим, с тремя спальнями, и тянул тысяч эдак на тридцать. Войдя в просторный холл, Эрни увидел, что весь он был запачкан пятнами крови. По стенам протянулись длинные кровавые полосы – видимо, в тех местах, где чьи-то руки в отчаянии пытались за что-нибудь ухватиться. Темные, почти коричневые капли зловещими точками выделялись на бежевом ковре и золотистом парчовом кресле на двоих, стоявшем возле гардероба.
Ховел прикрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Там на софе лежала мертвая женщина. Ей было около пятидесяти лет, но она все еще была довольна привлекательна, даже красива: высокого роста, со смуглой кожей и темными волосами. Женщина была убита выстрелом в живот.
Вокруг трупа волчьей стаей рыскали репортеры и фотографы из экспертного отдела. Четверо из них, похожие на квартет глухонемых, не произнося ни слова, ползали по комнате на четвереньках, измеряя и высчитывая разлет кровавых брызг, которые, казалось, попали в каждый угол и каждую щель.
– О Господи! – произнес Ховел, едва сдерживая тошноту. Затем он пересек гостиную и по узенькому коридору спустился в одну из ванных комнат, где на полу возле шкафчика, неуклюже повернувшись, лежала очень симпатичная девочка-подросток. Здесь тоже все было покрыто пятнами и каплями крови. На девчушке были только узенькие голубые трусики. В нее выстрелили один раз, попав прямо в голову. Ужасно, но в ванной крови было больше, чем в холле и гостиной, вместе взятых.
В самой маленькой спальне на кровати лицом вверх лежал юноша с длинными волосами и бородой, закрытый покрывалом до подбородка. Его руки были мирно сложены на груди. Светлое одеяло насквозь пропиталось кровью, и в центре было порвано дробью, выпущенной из ружья. Ярко-красные полосы расчертили вдоль и поперек плакат с изображением «Роллинг Стоунз», висевший над кроватью, а углы и края его загнулись от липкой влаги.
– А я думал, вы работаете сейчас только с делом Пулхэма.
Ховел резко оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43