..
— Как то: Гамлет, — вставил Качевский, — король Лир и Чебурашка.
— ...и серьезных ролей, я попросился у режиссера, имени которого я опять же упоминать не буду — оно слишком известно...
— Не Пупкин ли Пердалион Иваныч? — поинтересовался критик.
— ...оно слишком известно, чтобы трепать его, я попросился отдохнуть. Съездить с ребятами на «выезд», в глубинку. В Новгородскую губернию куда-нибудь. Где белые лежат снега, где сугробы, и воздух звенит от тишины. А ели стоят...
— С похмелья у некоторых... э-э-э... актеров... в голове, бывает, действительно звенит.
— ...а ели стоят неподвижные. Лапы в снегу... Долго уговаривал режиссера. Он меня, разумеется, не отпускал. Играть-то, сами понимаете, некому... Но все же уговорил. Включили меня в труппу выездную. А труппы на «выезд» сколачивали небольшие: пяток актеров, монтировщик, он же осветитель и радист, и администратор — она же костюмер. Таким образом экономили на суточных. Правда, нам доплачивали по полставки за совмещение.
Великий критик вздохнул и сказал негромко, но так, что услышали; все:
— Боже! А кто же зрителю доплатит за пытку смотреть весь этот... э-э-э... кошмар?
Он скорбно покачал головой и налил себе рюмку водки. Соболин замер на миг, но потом продолжил:
— На выезд мы выбрали классику, «Кота в сапогах». Потому что в этом спектакле можно обойтись минимумом актеров и декораций. В общем, собрались и поехали. Но сначала вышла некоторая заминка с погрузкой в поезд... Состав отходил с Московского вокзала, а театр наш находился совсем рядом. Поэтому в голове нашей администраторши созрел гениальный план: отправиться на вокзал, нанять носильщика и подвезти все наше барахлишко прямо к вагону. Декораций и бутафории хоть и немного, но тем не менее набралось: костюмы и разборные конструкции, превращающиеся на сцене то в плетень, то в шалаш Жака в лесу, в трон, в скамью, в дерево и т. д. На театральном жаргоне такие конструкции называются «дрова»... «Дров» набралось прилично плюс две огромные алюминиевые кастрюли. Мы в них барахлишко сложили, а по ходу дела они в спектакле играли роль котлов: в них кровожадный Людоед пытался сварить несчастного Жака.
Итак, администраторша ушла за носильщиком, труппа сидит ждет. Полчаса до отхода поезда, двадцать минут... десять... Нет администраторши! Беда. Наконец она прибегает, вся в слезах. «Ну что? Где носильщик?» — «Не хотят везти... заряжают бешеные деньги». И мы помчались. Прохожие на Лиговке смотрели на нас, навьюченных «дровами», кастрюлями, сумками, с некоторым, мягко говоря, изумлением.
— Разумеется! — сказал с иронией Качевский. — Увидеть великого Соболина... э-э-э... с алюминиевой кастрюлей в руках... Фантастика!
— Настоящий актер, — ответил с достоинством Володя, — не боится никакого труда и даже унижения... Он служит Театру. Околотеатральным крысам, именуемым критиками, этого никогда не понять... Им бы только водку жрать да... (Володя .быстро опрокинул в рот свою рюмку, а потом и рюмку соседа) да исходить злобой от своей творческой импотенции. Итак, мы приехали в Новгород Великий. Там нас встретил автобус Новгородской филармонии...
— А также толпы ликующих... э-э-э... поклонников... э-э-э... телевидение.
— ...который и доставил нас в небольшой сельский клуб, где артистов с восторгом приветствовали дети. О, эти замечательные сельские дети, они так редко имеют возможность соприкоснуться с миром искусства! О, как они были нам рады!
Критик Сергей Всеволодович Качевский поперхнулся водкой.
— Мне, голубчик, — сказал он, когда откашлялся, — как-то раз Лева Додин рассказывал тоже... э-э-э... историю про сельских детей. Выезжал как-то Малый драматический во Францию на гастроли. И там они показывали спектакль «Братья и сестры»... Понимаю, что это, разумеется, не «Кот в сапогах», однако же... Да, так вот — дети. Деревенскую ребятню на сцене обычно изображают, голубчик, дети актеров. Но за границу возить своих детишек накладно, поэтому во время зарубежных гастролей в массовку набирают местных... э-э-э... ребятишек. Ну-с, приехали, приводит местный импресарио юных французов для спектакля. А среди них, голубчик, негритяночка лет десяти. «Помилуйте, — наши говорят, — откуда же в послевоенной российской деревне Пекашино вдруг... э-э-э... негритянское дитя? Извольте заменить!» — «Нельзя, — ответствует им импресарио, — это может быть расценено как расовый предрассудок. Вся Франция осудит вас за нарушение принципов политкорректности. Гастроли... э-э-э... сорвутся... А самое главное, — доверительно говорит импресарио, — девочка — дочь директора театрального центра, в котором вы нынче играете».
— И что? — спросил Соболин.
— А ничего, голубчик, сшили девочке балахон до пят, гримеры лицо... э-э-э... отбелили. Отыграли спектакль весьма достойно.
— Мы, — сказал Соболин, — по Франциям не шастаем.
— О да, — подхватил Сергей Всеволодович, — вам дороже наш зритель!
— Именно так! Актер не боится трудностей и не боится сыграть роль Кота-в-сапогах. Подлинный талант может раскрыть себя в любой роли. И мы приехали в этот сельский клуб, где маленькая сцена, низкий потолок, и все освещение состоит из двух выносных прожекторов! Где холодно! И пар валит изо рта при дыхании! Зрители сидели в зимних пальто и шапках, а мы — актеры — работали в тоненьких костюмах.
— Рецептик от холода... э-э-э... известен. Водочка-с!
— Хрен, — горячо ответил Володя, — магазин уже был закрыт, а мой огуречный лосьон сволочь Людоед весь выжрал. (Тут Володя осекся, а критик коротко хохотнул.) Ну, мне лосьон-то нужен, чтобы грим снимать, понимаете?
— Понимаем, — кивнул головой Качевский, — зачем актеришкам лосьон... э-э-э... огуречный — понимаем. Чего же не понять?
— Но мы играли блестяще! Зритель был наш — весь. Зритель сопереживал. Когда мы с Жаком присели под «деревом», под ноги нам упала бутафорская куропатка... Я должен был ее «поймать» в конце сцены. Дети... замерли...
— Еще бы! — вставил критик и ловко опрокинул в рот рюмку.
— А один мальчик воскликнул: «Дяденька, у вас курица упала!» Вот как переживали дети. Наши, заметьте, дети, не негритянские. И даже, когда я по ошибке назвал Жака Витькой — и у больших актеров бывают ошибки! — дети нам сопереживали.
— Бывают, — качнул головой великий критик, — и у больших артистов. Вот однажды... э-э-э... Розенбаума пригласили выступить в Доме актера. А представлял его, еще малоизвестного, Лев Максович Милиндер из Театра комедии. Лев Максович вышел на сцену и говорит: «Друзья! У нас в гостях знаменитый автор-исполнитель! Знаменитый Александр... (тут Милиндер в бумажку покосился) Александр Розенблюн».
— Ну и что? — с подозрением спросил Володя. Он ожидал какого-то подвоха от критика. О, эти критики! Они такие...
— Да ничего... Розенбаум, э-э-э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Как то: Гамлет, — вставил Качевский, — король Лир и Чебурашка.
— ...и серьезных ролей, я попросился у режиссера, имени которого я опять же упоминать не буду — оно слишком известно...
— Не Пупкин ли Пердалион Иваныч? — поинтересовался критик.
— ...оно слишком известно, чтобы трепать его, я попросился отдохнуть. Съездить с ребятами на «выезд», в глубинку. В Новгородскую губернию куда-нибудь. Где белые лежат снега, где сугробы, и воздух звенит от тишины. А ели стоят...
— С похмелья у некоторых... э-э-э... актеров... в голове, бывает, действительно звенит.
— ...а ели стоят неподвижные. Лапы в снегу... Долго уговаривал режиссера. Он меня, разумеется, не отпускал. Играть-то, сами понимаете, некому... Но все же уговорил. Включили меня в труппу выездную. А труппы на «выезд» сколачивали небольшие: пяток актеров, монтировщик, он же осветитель и радист, и администратор — она же костюмер. Таким образом экономили на суточных. Правда, нам доплачивали по полставки за совмещение.
Великий критик вздохнул и сказал негромко, но так, что услышали; все:
— Боже! А кто же зрителю доплатит за пытку смотреть весь этот... э-э-э... кошмар?
Он скорбно покачал головой и налил себе рюмку водки. Соболин замер на миг, но потом продолжил:
— На выезд мы выбрали классику, «Кота в сапогах». Потому что в этом спектакле можно обойтись минимумом актеров и декораций. В общем, собрались и поехали. Но сначала вышла некоторая заминка с погрузкой в поезд... Состав отходил с Московского вокзала, а театр наш находился совсем рядом. Поэтому в голове нашей администраторши созрел гениальный план: отправиться на вокзал, нанять носильщика и подвезти все наше барахлишко прямо к вагону. Декораций и бутафории хоть и немного, но тем не менее набралось: костюмы и разборные конструкции, превращающиеся на сцене то в плетень, то в шалаш Жака в лесу, в трон, в скамью, в дерево и т. д. На театральном жаргоне такие конструкции называются «дрова»... «Дров» набралось прилично плюс две огромные алюминиевые кастрюли. Мы в них барахлишко сложили, а по ходу дела они в спектакле играли роль котлов: в них кровожадный Людоед пытался сварить несчастного Жака.
Итак, администраторша ушла за носильщиком, труппа сидит ждет. Полчаса до отхода поезда, двадцать минут... десять... Нет администраторши! Беда. Наконец она прибегает, вся в слезах. «Ну что? Где носильщик?» — «Не хотят везти... заряжают бешеные деньги». И мы помчались. Прохожие на Лиговке смотрели на нас, навьюченных «дровами», кастрюлями, сумками, с некоторым, мягко говоря, изумлением.
— Разумеется! — сказал с иронией Качевский. — Увидеть великого Соболина... э-э-э... с алюминиевой кастрюлей в руках... Фантастика!
— Настоящий актер, — ответил с достоинством Володя, — не боится никакого труда и даже унижения... Он служит Театру. Околотеатральным крысам, именуемым критиками, этого никогда не понять... Им бы только водку жрать да... (Володя .быстро опрокинул в рот свою рюмку, а потом и рюмку соседа) да исходить злобой от своей творческой импотенции. Итак, мы приехали в Новгород Великий. Там нас встретил автобус Новгородской филармонии...
— А также толпы ликующих... э-э-э... поклонников... э-э-э... телевидение.
— ...который и доставил нас в небольшой сельский клуб, где артистов с восторгом приветствовали дети. О, эти замечательные сельские дети, они так редко имеют возможность соприкоснуться с миром искусства! О, как они были нам рады!
Критик Сергей Всеволодович Качевский поперхнулся водкой.
— Мне, голубчик, — сказал он, когда откашлялся, — как-то раз Лева Додин рассказывал тоже... э-э-э... историю про сельских детей. Выезжал как-то Малый драматический во Францию на гастроли. И там они показывали спектакль «Братья и сестры»... Понимаю, что это, разумеется, не «Кот в сапогах», однако же... Да, так вот — дети. Деревенскую ребятню на сцене обычно изображают, голубчик, дети актеров. Но за границу возить своих детишек накладно, поэтому во время зарубежных гастролей в массовку набирают местных... э-э-э... ребятишек. Ну-с, приехали, приводит местный импресарио юных французов для спектакля. А среди них, голубчик, негритяночка лет десяти. «Помилуйте, — наши говорят, — откуда же в послевоенной российской деревне Пекашино вдруг... э-э-э... негритянское дитя? Извольте заменить!» — «Нельзя, — ответствует им импресарио, — это может быть расценено как расовый предрассудок. Вся Франция осудит вас за нарушение принципов политкорректности. Гастроли... э-э-э... сорвутся... А самое главное, — доверительно говорит импресарио, — девочка — дочь директора театрального центра, в котором вы нынче играете».
— И что? — спросил Соболин.
— А ничего, голубчик, сшили девочке балахон до пят, гримеры лицо... э-э-э... отбелили. Отыграли спектакль весьма достойно.
— Мы, — сказал Соболин, — по Франциям не шастаем.
— О да, — подхватил Сергей Всеволодович, — вам дороже наш зритель!
— Именно так! Актер не боится трудностей и не боится сыграть роль Кота-в-сапогах. Подлинный талант может раскрыть себя в любой роли. И мы приехали в этот сельский клуб, где маленькая сцена, низкий потолок, и все освещение состоит из двух выносных прожекторов! Где холодно! И пар валит изо рта при дыхании! Зрители сидели в зимних пальто и шапках, а мы — актеры — работали в тоненьких костюмах.
— Рецептик от холода... э-э-э... известен. Водочка-с!
— Хрен, — горячо ответил Володя, — магазин уже был закрыт, а мой огуречный лосьон сволочь Людоед весь выжрал. (Тут Володя осекся, а критик коротко хохотнул.) Ну, мне лосьон-то нужен, чтобы грим снимать, понимаете?
— Понимаем, — кивнул головой Качевский, — зачем актеришкам лосьон... э-э-э... огуречный — понимаем. Чего же не понять?
— Но мы играли блестяще! Зритель был наш — весь. Зритель сопереживал. Когда мы с Жаком присели под «деревом», под ноги нам упала бутафорская куропатка... Я должен был ее «поймать» в конце сцены. Дети... замерли...
— Еще бы! — вставил критик и ловко опрокинул в рот рюмку.
— А один мальчик воскликнул: «Дяденька, у вас курица упала!» Вот как переживали дети. Наши, заметьте, дети, не негритянские. И даже, когда я по ошибке назвал Жака Витькой — и у больших актеров бывают ошибки! — дети нам сопереживали.
— Бывают, — качнул головой великий критик, — и у больших артистов. Вот однажды... э-э-э... Розенбаума пригласили выступить в Доме актера. А представлял его, еще малоизвестного, Лев Максович Милиндер из Театра комедии. Лев Максович вышел на сцену и говорит: «Друзья! У нас в гостях знаменитый автор-исполнитель! Знаменитый Александр... (тут Милиндер в бумажку покосился) Александр Розенблюн».
— Ну и что? — с подозрением спросил Володя. Он ожидал какого-то подвоха от критика. О, эти критики! Они такие...
— Да ничего... Розенбаум, э-э-э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77