Веля в перерыве жадно считал деньги, а потом «крутил» особым образом валторну, выдувал из нее последние капельки и чувствовал себя абсолютно нормально. Правда, стоять в строю рядом с ним приходилось только воспитонам. Попахивало все-таки.
Такова история появления первого в истории Дворцовой площади платного туалета.
* * *
Тут самое время рассказать о вышеупомянутом спирте и его применении. Любой, кто попадал на ночную репетицию впервые, недоуменно втягивал носом исходящий от оркестрового полка стойкий запах перегара. Оркестр действительно сильно пах. Как я уже говорил, с наступлением холодного времени года все оркестры получали спирт — только он мог спасти влажные от слюны вентили духовых инструментов от замерзания и последующего заклинивания.
Выглядело вышеупомянутое «отогревание» таким образом: перед игрой оркестр выстраивался в цепочку, и старшина всем по очереди заливал в «дудку» немного спирта из заветной фляжки. Дальше «оплодотворенный» отваливал в сторонку и, по идее, должен был покрутить инструмент таким образом, чтобы спирт попал во все изгибы и вентили, немного в него подуть и успокоиться. Но, сами понимаете, обидно — продукт пропадает. Поэтому у заинтересованных товарищей всегда были наготове различные приспособления для принятия указанного продукта внутрь. Причем без всякого риска — кто к запаху придерется? Если что — виноват: наглотался воздуха из инструмента...
Так вот о приспособлениях. Лучшее из виденного мной — мундштук для баритона нашего дяди Лени Михайлова. Сам мундштук длиной сантиметров восемь. Но когда в него ввернут небольшой, сантиметров на двенадцать, узкий стаканчик, это уже не мундштук, это емкость. Подходит наш дядя Леня к старшине, тот ему наливает спирту в мундштук, Ленчик отходит. Дальнейшее — дело техники. А в баритон он антифриз из тещиных «Жигулей» подливал. И все были довольны. Кроме нас, барабанщиков, — нам спирт не полагался.
* * *
И вот стоим как-то на ночной репетиции. Только что «отлабали» очередной прогон. Вдруг слышим голос нового коменданта, генерала Волкова, из динамиков доносится:
— Начальнику оркестра срочно прибыть на трибуну!
Павлов, понятное дело, скатывается со своего «гроба на колесиках» <Так мы называли дирижерскую подставку на колесах — застеленную красным ковром лесенку в человеческий рост, которую вкатывали и выкатывали два офицера> и бежит на трибуну, вытирая седой загривок.
— Товарищ подполковник, — доносится до нас скрипучий голос генерала, — а что это от оркестра так водярой несет?
Павлов что-то тихо отвечает.
— Да-а?! — издевательски тянет Волков. — А вот этому майору, на левом фланге, в какой инструмент вливали?
А «этим майором» был легендарный дирижер Трефов, трезвым которого может кто когда и видел, но никому не говорил. За въедливый характер Трефова прозвали Дустом, и качался этот Дуст на левом фланге с совершенно пугающей амплитудой. Павлов, багровея, спустился вниз и поманил Трефова пальцем. Дуст собрал в кулак все свои силы и, печатая шаг, промаршировал к «гробу».
— Товарищ подполковник, майор Трефов по вашему приказанию... — бодро начал он и залихватски отдал честь.
В этот самый момент из-под мышки у него выскочил «малек» и с дребезгом разбился прямо под носом у всего начальства. Многократно усиленный звук разлетелся по площади, и парадные полки так разоржались, что ни о каком строе еще минут десять не могло быть и речи. Дворцовая рыдала...
* * *
Мое же парадное крещение проходило так. Я стоял рядом с огромным старым «сундуком»-тромбонистом из оркестра училища имени Дзержинского, которого все называли Андреичем.
— Сколько времени, сынок? — осведомился он у меня минут через десять после начала репетиции.
— Без пятнадцати двенадцать, товарищ старшина, — робко сказал я, посмотрев на огромный циферблат, мерцающий у нас перед носом — на Эрмитаже.
— А скока время, а? — спросил Андреич минут через пять слегка заплетающимся голосом.
— Без десяти, — недоуменно ответил я.
— Сы... сынок! — громко обратился он ко мне еще через пять минут и икнул. — С-сколь-ко се... сейчас? Ну это... Скока? А?
Взлянув на его уже абсолютно бессмысленное лицо, я хихикнул:
— Без пяти минут двенадцать.
— Во бля, как время-то летит... — философски заметил он и мотнул тромбоном на вытянутой руке, причем абсолютно синхронно со всеми, кто описывал в это время полукруг инструментом — играли фанфару.
Меня терзало любопытство. Я не понимал, как человек, стоя в строю, на виду у начальства мог так «укиряться», не поднося к губам ничего крепче тромбона.
Приглядевшись, я все понял. Во внутреннем кармане шинели Андреича явно проступала плоская фляга. Из-под воротника торчала коктейльная трубочка. Поднося к губам мундштук, старшина спокойно посасывал то, что было заботливо налито во флягу. Внимательно следя за Андреичем, я прикинул, что пока играли какую-нибудь фанфару или встречный марш, он успевал «наиграть» граммов пятьдесят. Зато во время прохождения торжественным маршем ему спокойно удавалось дососать всю флягу. В перерыве Андреич ее поменял — пустая отправилась в карман брюк, полная заняла ее почетное место. Но кончилось это печально. Проходивший мимо начальник военно-морской оркестровой службы, майор Ватнер решил поприветствовать ветерана.
— Здорово, Андреич! — крикнул Ватнер и хлопнул старшину по плечу.
Андреич икнул, округлил глаза и быстро сориентировался — понимая, что ответив, он выдаст такой выхлоп, что никакое «отогревание» его не спасет, старшина заговорил «в обратную сторону», то есть втягивая воздух в себя:
— Здравия желаю, Владимир Михалыч!
Опытный Ватнер понял все. И Андреич поехал на «губу» без всякого спирта. Благо рядышком, на Певческом мосту дежурили два «уазика» из комендатуры, где по случаю репетиций к параду была, вероятно, открыта бронь.
* * *
Я уже говорил, что основной проблемой ночных репетиций был холод. Щеголеватые музыканты в офицерских шинелях и фуражках особенно страдали. Жуткие мучения доставляли ботинки — ясное дело, тоже офицерские — на кожаной подошве.
Громче всех стонал от холода Меря. Отказаться от узконосых офицерских ботинок ему не позволяла дембельская честь, но ноги мерзли, и он был просто счастлив, когда его матушка выпросила у знакомого тренера специальную согревающую мазь для горнолыжников. Канадский тюбик был немедленно опробован. Извлекая ее из футляра для «альтушки», Меря похвастался перед «сундуками», которые его высмеяли и посоветовали сперва опробовать ее «на кроликах», то есть на воспитонах. Ближайшим кроликом был я. Фальшиво улыбаясь, Меря протянул мне мазь и посоветовал намазать ноги. Я, не долго думая, скинул ботинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Такова история появления первого в истории Дворцовой площади платного туалета.
* * *
Тут самое время рассказать о вышеупомянутом спирте и его применении. Любой, кто попадал на ночную репетицию впервые, недоуменно втягивал носом исходящий от оркестрового полка стойкий запах перегара. Оркестр действительно сильно пах. Как я уже говорил, с наступлением холодного времени года все оркестры получали спирт — только он мог спасти влажные от слюны вентили духовых инструментов от замерзания и последующего заклинивания.
Выглядело вышеупомянутое «отогревание» таким образом: перед игрой оркестр выстраивался в цепочку, и старшина всем по очереди заливал в «дудку» немного спирта из заветной фляжки. Дальше «оплодотворенный» отваливал в сторонку и, по идее, должен был покрутить инструмент таким образом, чтобы спирт попал во все изгибы и вентили, немного в него подуть и успокоиться. Но, сами понимаете, обидно — продукт пропадает. Поэтому у заинтересованных товарищей всегда были наготове различные приспособления для принятия указанного продукта внутрь. Причем без всякого риска — кто к запаху придерется? Если что — виноват: наглотался воздуха из инструмента...
Так вот о приспособлениях. Лучшее из виденного мной — мундштук для баритона нашего дяди Лени Михайлова. Сам мундштук длиной сантиметров восемь. Но когда в него ввернут небольшой, сантиметров на двенадцать, узкий стаканчик, это уже не мундштук, это емкость. Подходит наш дядя Леня к старшине, тот ему наливает спирту в мундштук, Ленчик отходит. Дальнейшее — дело техники. А в баритон он антифриз из тещиных «Жигулей» подливал. И все были довольны. Кроме нас, барабанщиков, — нам спирт не полагался.
* * *
И вот стоим как-то на ночной репетиции. Только что «отлабали» очередной прогон. Вдруг слышим голос нового коменданта, генерала Волкова, из динамиков доносится:
— Начальнику оркестра срочно прибыть на трибуну!
Павлов, понятное дело, скатывается со своего «гроба на колесиках» <Так мы называли дирижерскую подставку на колесах — застеленную красным ковром лесенку в человеческий рост, которую вкатывали и выкатывали два офицера> и бежит на трибуну, вытирая седой загривок.
— Товарищ подполковник, — доносится до нас скрипучий голос генерала, — а что это от оркестра так водярой несет?
Павлов что-то тихо отвечает.
— Да-а?! — издевательски тянет Волков. — А вот этому майору, на левом фланге, в какой инструмент вливали?
А «этим майором» был легендарный дирижер Трефов, трезвым которого может кто когда и видел, но никому не говорил. За въедливый характер Трефова прозвали Дустом, и качался этот Дуст на левом фланге с совершенно пугающей амплитудой. Павлов, багровея, спустился вниз и поманил Трефова пальцем. Дуст собрал в кулак все свои силы и, печатая шаг, промаршировал к «гробу».
— Товарищ подполковник, майор Трефов по вашему приказанию... — бодро начал он и залихватски отдал честь.
В этот самый момент из-под мышки у него выскочил «малек» и с дребезгом разбился прямо под носом у всего начальства. Многократно усиленный звук разлетелся по площади, и парадные полки так разоржались, что ни о каком строе еще минут десять не могло быть и речи. Дворцовая рыдала...
* * *
Мое же парадное крещение проходило так. Я стоял рядом с огромным старым «сундуком»-тромбонистом из оркестра училища имени Дзержинского, которого все называли Андреичем.
— Сколько времени, сынок? — осведомился он у меня минут через десять после начала репетиции.
— Без пятнадцати двенадцать, товарищ старшина, — робко сказал я, посмотрев на огромный циферблат, мерцающий у нас перед носом — на Эрмитаже.
— А скока время, а? — спросил Андреич минут через пять слегка заплетающимся голосом.
— Без десяти, — недоуменно ответил я.
— Сы... сынок! — громко обратился он ко мне еще через пять минут и икнул. — С-сколь-ко се... сейчас? Ну это... Скока? А?
Взлянув на его уже абсолютно бессмысленное лицо, я хихикнул:
— Без пяти минут двенадцать.
— Во бля, как время-то летит... — философски заметил он и мотнул тромбоном на вытянутой руке, причем абсолютно синхронно со всеми, кто описывал в это время полукруг инструментом — играли фанфару.
Меня терзало любопытство. Я не понимал, как человек, стоя в строю, на виду у начальства мог так «укиряться», не поднося к губам ничего крепче тромбона.
Приглядевшись, я все понял. Во внутреннем кармане шинели Андреича явно проступала плоская фляга. Из-под воротника торчала коктейльная трубочка. Поднося к губам мундштук, старшина спокойно посасывал то, что было заботливо налито во флягу. Внимательно следя за Андреичем, я прикинул, что пока играли какую-нибудь фанфару или встречный марш, он успевал «наиграть» граммов пятьдесят. Зато во время прохождения торжественным маршем ему спокойно удавалось дососать всю флягу. В перерыве Андреич ее поменял — пустая отправилась в карман брюк, полная заняла ее почетное место. Но кончилось это печально. Проходивший мимо начальник военно-морской оркестровой службы, майор Ватнер решил поприветствовать ветерана.
— Здорово, Андреич! — крикнул Ватнер и хлопнул старшину по плечу.
Андреич икнул, округлил глаза и быстро сориентировался — понимая, что ответив, он выдаст такой выхлоп, что никакое «отогревание» его не спасет, старшина заговорил «в обратную сторону», то есть втягивая воздух в себя:
— Здравия желаю, Владимир Михалыч!
Опытный Ватнер понял все. И Андреич поехал на «губу» без всякого спирта. Благо рядышком, на Певческом мосту дежурили два «уазика» из комендатуры, где по случаю репетиций к параду была, вероятно, открыта бронь.
* * *
Я уже говорил, что основной проблемой ночных репетиций был холод. Щеголеватые музыканты в офицерских шинелях и фуражках особенно страдали. Жуткие мучения доставляли ботинки — ясное дело, тоже офицерские — на кожаной подошве.
Громче всех стонал от холода Меря. Отказаться от узконосых офицерских ботинок ему не позволяла дембельская честь, но ноги мерзли, и он был просто счастлив, когда его матушка выпросила у знакомого тренера специальную согревающую мазь для горнолыжников. Канадский тюбик был немедленно опробован. Извлекая ее из футляра для «альтушки», Меря похвастался перед «сундуками», которые его высмеяли и посоветовали сперва опробовать ее «на кроликах», то есть на воспитонах. Ближайшим кроликом был я. Фальшиво улыбаясь, Меря протянул мне мазь и посоветовал намазать ноги. Я, не долго думая, скинул ботинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77