И вообще – что вам от меня надо?! Что мы тут собрались: бутылочку на троих раздавить и побазарить малость, только и всего? Что вы ко мне с родинкой этой пристигались?! Ну не родинка это, ну татуировка, ну и что?! Знак, что ли, это масонский или как?
И Ольгред, и Дуппель одновременно весело уставились на меня. Похоже, я их основательно рассмешил.
– Татуировочка, значит… – усмехнулся Ольгред. – Ну-ну… Ты давай садись, – кивнул он на недавно покинутое мною кресло. – Прими стопаря, пригаси эмоции и поговорим толком…
– Нет бы с этого и начать, – буркнул я и осушил оставленный для меня стакан. (Помирать – так с музыкой…) – И еще – можно бы было начать с того, чтобы познакомиться… Представиться, кто такие.
Ольгред благодушно откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать, как тают остатки льда на дне его стакана. Я, стараясь не скривить физиономию, закусывал лимоном.
– Представиться, говоришь? – осведомился он. – Это несложно. Будем знакомы – капитан Ольгред к твоим услугам. И Советник Дуппельмейер…
– Сергеев, – мрачно ответствовал я. – Сергей Сергеич. Можете смеяться… А вас самих, кстати, как по фамилии-отчеству? И какого флота ты капитан, а ты кому советник?
Капитан и Советник вяло рассмеялись.
– У нас без фамилий. И без отчеств. Настоящее имя у человека одно. И у тебя тоже одно. Только тебя заставили забыть.
– До встречи с вами, господа хорошие, – возразил я, – никто и ничего не заставлял меня делать… разве что в детстве – на горшок проситься…
– А вот это уже, прости, твоя иллюзия, Сережа, – улыбнулся Ольгред. – Ты в армии не в тех частях служил, где народ дурака валяет… В других, в других, Сереженька. – Он похлопал по лежащей на столе папочке. – Да и потом – недавно совсем – кто-то что-то тебя заставил сделать. Например, забыть кое-что важное. Ты и забыл. Вижу – честно забыл. Придется вспоминать. Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
– Давай расскажи-ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя завелась-появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо всем думаешь… Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, – он постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, – на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, – он кивнул на стакан, – закуси и поехали.
Я допил «Тичерс» (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот, развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал – устно и письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про бабку-эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго-Восточной Азии – сначала геологом на контракте, потом – преподавателем, а под старость – специалистом на гранте.
Дуппель – точнее, теперь уже Дуппельмейер – долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое-где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом – цунами – полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер – наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди…
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.
Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять ядовитое молчание.
– Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, – со своим прежним деланным добродушием вразумлял меня Ольгред. – Все совсем не так, как тебе кажется. Считай, что тебе повезло. Ну…
Тут он обрисовал своей сигаретой в воздухе сложной конфигурации загогулину.
– Ну и не повезло в то же время…
Он немного подождал – не задам ли я подходящего вопроса по случаю столь парадоксальной оценки странного поворота моей судьбы. Не дождавшись, он несколько разочарованно продолжил:
– Повезло тебе, Сережа, потому, что из миллиона ты один несешь на себе Знак. Нам с тобой тоже повезло, Сережа: за одного такого, как ты, платят столько, что хватает не только себя, но и потомков своих до седьмого колена обеспечить. Причем очень хорошо обеспечить… Ты не бойся, – спохватился он, – таких, как ты, не на органы для пересадки продают… И не в дома терпимости для педиков. И не в Чечню – на предмет работорговли. Ты… Такие, как ты, как боги живут там… Правда, бывает недолго… Но… Ты же у нас будешь умником?
Я продолжал молчать.
– Понимаешь, – покрутив головой в знак недовольства моей несговорчивостью, продолжил он, – всем нам хочется прожить жизнь, может быть, и короткую, но зато полную приключений и как бы тебе сказать… ну значимую, что ли… Так вот, это будет дано тебе. А нам, грешным, нет!
Он вдруг нервно затянулся сигаретой, словно поймал себя на чем-то, что его как-то выдало, ослабило его позицию.
– А не повезло… Не повезло тебе, Сережа, в том, что раньше, чем мы, на тебя вышли другие…
Снова от меня ждали вопроса. Ну хотя бы о том, кто те, другие?
И снова я промолчал. От напряженного молчания у меня даже во рту пересохло.
– Понимаешь, – задумчиво, чуть более задумчиво, чем всего минуту назад, проговорил Ольгред, – мы тут вне игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
И Ольгред, и Дуппель одновременно весело уставились на меня. Похоже, я их основательно рассмешил.
– Татуировочка, значит… – усмехнулся Ольгред. – Ну-ну… Ты давай садись, – кивнул он на недавно покинутое мною кресло. – Прими стопаря, пригаси эмоции и поговорим толком…
– Нет бы с этого и начать, – буркнул я и осушил оставленный для меня стакан. (Помирать – так с музыкой…) – И еще – можно бы было начать с того, чтобы познакомиться… Представиться, кто такие.
Ольгред благодушно откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать, как тают остатки льда на дне его стакана. Я, стараясь не скривить физиономию, закусывал лимоном.
– Представиться, говоришь? – осведомился он. – Это несложно. Будем знакомы – капитан Ольгред к твоим услугам. И Советник Дуппельмейер…
– Сергеев, – мрачно ответствовал я. – Сергей Сергеич. Можете смеяться… А вас самих, кстати, как по фамилии-отчеству? И какого флота ты капитан, а ты кому советник?
Капитан и Советник вяло рассмеялись.
– У нас без фамилий. И без отчеств. Настоящее имя у человека одно. И у тебя тоже одно. Только тебя заставили забыть.
– До встречи с вами, господа хорошие, – возразил я, – никто и ничего не заставлял меня делать… разве что в детстве – на горшок проситься…
– А вот это уже, прости, твоя иллюзия, Сережа, – улыбнулся Ольгред. – Ты в армии не в тех частях служил, где народ дурака валяет… В других, в других, Сереженька. – Он похлопал по лежащей на столе папочке. – Да и потом – недавно совсем – кто-то что-то тебя заставил сделать. Например, забыть кое-что важное. Ты и забыл. Вижу – честно забыл. Придется вспоминать. Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
– Давай расскажи-ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя завелась-появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо всем думаешь… Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, – он постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, – на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, – он кивнул на стакан, – закуси и поехали.
Я допил «Тичерс» (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот, развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал – устно и письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про бабку-эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго-Восточной Азии – сначала геологом на контракте, потом – преподавателем, а под старость – специалистом на гранте.
Дуппель – точнее, теперь уже Дуппельмейер – долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое-где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом – цунами – полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер – наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди…
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.
Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять ядовитое молчание.
– Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, – со своим прежним деланным добродушием вразумлял меня Ольгред. – Все совсем не так, как тебе кажется. Считай, что тебе повезло. Ну…
Тут он обрисовал своей сигаретой в воздухе сложной конфигурации загогулину.
– Ну и не повезло в то же время…
Он немного подождал – не задам ли я подходящего вопроса по случаю столь парадоксальной оценки странного поворота моей судьбы. Не дождавшись, он несколько разочарованно продолжил:
– Повезло тебе, Сережа, потому, что из миллиона ты один несешь на себе Знак. Нам с тобой тоже повезло, Сережа: за одного такого, как ты, платят столько, что хватает не только себя, но и потомков своих до седьмого колена обеспечить. Причем очень хорошо обеспечить… Ты не бойся, – спохватился он, – таких, как ты, не на органы для пересадки продают… И не в дома терпимости для педиков. И не в Чечню – на предмет работорговли. Ты… Такие, как ты, как боги живут там… Правда, бывает недолго… Но… Ты же у нас будешь умником?
Я продолжал молчать.
– Понимаешь, – покрутив головой в знак недовольства моей несговорчивостью, продолжил он, – всем нам хочется прожить жизнь, может быть, и короткую, но зато полную приключений и как бы тебе сказать… ну значимую, что ли… Так вот, это будет дано тебе. А нам, грешным, нет!
Он вдруг нервно затянулся сигаретой, словно поймал себя на чем-то, что его как-то выдало, ослабило его позицию.
– А не повезло… Не повезло тебе, Сережа, в том, что раньше, чем мы, на тебя вышли другие…
Снова от меня ждали вопроса. Ну хотя бы о том, кто те, другие?
И снова я промолчал. От напряженного молчания у меня даже во рту пересохло.
– Понимаешь, – задумчиво, чуть более задумчиво, чем всего минуту назад, проговорил Ольгред, – мы тут вне игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116