Это, ей-богу, приободрило меня: уж там, куда дошел «Калашников», русский человек не пропадет никогда.
А сбоку от кибитки скакал пятый всадник. Скорее всего, начальник отряда. Хотя, как и на всех его подчиненных, на нем не было никаких знаков отличия, он уже одним видом не давал никому сомневаться в том, кто здесь главный. И конь под ним был получше, и осанка погорделивеи, и одежда подороже и поновее – сплошная кожа и фланель, да и сукно потоньше, чем на «рядовом составе». И оружие офицерское, пистолет в кобуре с серебряным гербом-тиснением и короткий меч, скорее, кортик на кожаной портупее из хорошо подогнанных ремней, охватывавших его атлетический торс. Физиономия у командира была брезгливо-озабоченная.
Вся кавалькада замедлила свой ход, сошла на обочину, остановилась и начала спешиваться, дойдя до нашего костерка. Сомнений в том, что прибыли по мою душу, у меня даже не возникло.
Командир, соскочив с коня, не глядя бросил удила поспешно подбежавшему к нему стрелку и решительным шагом двинулся к заторопившемуся ему навстречу карлику. Тот демонстрировал все возможные проявления подобострастия. В исполнении уродливой пародии на человека они, разумеется, и не могли выглядеть иначе чем злой насмешкой над человеческой лестью.
Отношение к гомо сапиенс в здешних краях было явно неоднозначным. На полянке образовался своего рода трехслойный пирог. Чуть поодаль ломали шапки явно «опущенные» под карликов белобрысые парни, а мохнатое гномье отродье, в свою очередь, лебезило перед немногим от тех парней отличающимся спешившимся всадником. После короткого и не слишком, судя по всему, приятного обмена любезностями командир отодвинул своего малорослого собеседника в сторону и двинулся прямо ко мне.
К тому времени я – на каком-то подсознательном уровне, тем чутьем, которое развивается у всякого, кому приходилось соприкоснуться с военной службой, – произвел примерную оценку сложившейся обстановки. Выглядела она так.
На тревогу, вызванную моим появлением в каком-то богом забытом, судя по всему, месте какого-то неведомого мне мира, последовала бурная реакция на местах и немедленная, решительная откуда-то «сверху».
Бессмысленно было даже и задумываться над тем, чем уж я так заинтересовал здесь всех – или все рано или поздно выяснится само собой, или я так и помру, не сподобившись узнать этого. В тот момент это было мне решительно безразлично. Я слишком устал, чтобы размышлять на такие темы. Главное, что никто не держался со мной враждебно. Осторожно – да. Даже опасливо. Если присмотреться, то уважительно. И ясно, что отношение такое связано прежде всего с дурацким, похожим на уродливое лицо пятнышком на локтевом сгибе моей левой руки.
Факт, что разбираться со мной, а точнее – просто доставить меня в те места, где такими разбирательствами есть кому и есть зачем заниматься, поручили первому подвернувшемуся под руку «авторитету», случившемуся окрест. Возможно, человек ехал куда-то по делам со своей небольшой свитой. Возможно, в его планах было провести время куда как лучше, нежели в моем не слишком для него интересном обществе. Кибитку с вооруженными охотничьими стволами мужичонками, похоже, реквизировали где-то по дороге – экспромтом. Вопросов при таком раскладе возникало немного: стоит ли стремиться попасть по назначению – к тем, кто со мной как-то разберется и распорядится, – или же искать способ независимо от этих не видимых мною сил обрести свободу и самостоятельность и попробовать как-то самому справиться с ситуацией? Последнее, честно говоря, представлялось гораздо менее реальным.
Командир тем временем подошел ко мне почти вплотную и четко, по-военному, что-то сказал.
«Черт бы меня побрал, – подумал я, – если это не португальский. И если он не говорит мне, что его зовут Сотеш».
Но вот ничего, кроме этого, я понять решительно не мог – даже под угрозой смерти. Машинально я протянул командиру руку, желая представиться принятым в моем мире образом, но тот в ответ опасливо подался в сторонку. Даже, вздыбив шерсть, попятился, сказал бы я. Конечно, в данном случае я выражаюсь фигурально – в отличие от карликов открытые части тела у офицера шерстью покрыты, разумеется, не были. Впрочем, оно и к лучшему– руки нужны были мне не столько для рукопожатий, сколько для того, чтобы рассовать по немногочисленным карманам вывалившуюся из оброненного мною свертка снедь. Я жалобно оглянулся.
Тут – очень своевременно – понукаемый оживившимися карликами, к нам, ломая в руках шапку, приблизился давешний молоденький белобрысый переводчик. Он честно попытался объяснить мне нечто относящееся к важности личности представшего перед нами господина. Я понял лишь несколько слов, производных от слова «офицер», которые на разные лады повторял парень. Подтверждая его слова, командир отряда со значительной миной на физиономий, окаймленной густой бородой, дотронулся пару раз до почти незаметной со стороны короткой цепи из простой стали, охватывающей его ворот. Его соплеменники, так и оставшиеся благоразумно у своего костра, теперь стоя обратили лица к высокому гостю и тоже старательно ломали свои шапки, судорожно сжимая их несколько ниже пупков.
На них Сотеш не обратил вообще никакого внимания. Он хрипло заорал что-то на застывшего у него за левым плечом стрелка. Тот – чисто автоматом – перекинул сей ор на своего напарника, того, кто, похоже, именно этого и ждал, притулившись к тыльному торцу кибитки. Напарник этот, словно с цепи сорвавшись, заорал на мужичков, кажется задремавших в кибитке, те, ухватив за шиворот, выволокли из нее своего связанного по рукам и ногам пленника. Ноги ему таки пришлось развязать, после чего он вполне самостоятельно, только слегка прихрамывая, приблизился к нам и оказался не кем иным, как Дуппельмейером.
Выглядел он, мягко говоря, неважно: лицом был сер, помят, и шатало его безбожно. Тем не менее присутствие духа у него было на высоте. »
– Ну? – грозно обратился он к офицеру. И добавил что-то уже на том варианте португальского, который, видимо, был понятен им обоим. После этого кивнул мне. – Покажи ему Знак! – приказал он.
Я – который раз за эти сутки – принялся закатывать левый рукав. Давешний коротышка – тот, что бросался встречать дорогого гостя, – тут же принялся что-то возбужденно втолковывать столь пренебрежительно к нему отнесшемуся господину Сотешу. Весь «ареопаг» недомерков не замедлил присоединиться к своему соплеменнику, отчего вид у офицера сделался совсем озверелым.
Дуппельмейер вновь повернулся ко мне.
– Фиал… – спросил он тихо. – Твой фиал где?! Я не сразу вспомнил, о чем это он.
– Флакон тот, что ли? – воззрился я на него недоуменно. – Бутылочка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
А сбоку от кибитки скакал пятый всадник. Скорее всего, начальник отряда. Хотя, как и на всех его подчиненных, на нем не было никаких знаков отличия, он уже одним видом не давал никому сомневаться в том, кто здесь главный. И конь под ним был получше, и осанка погорделивеи, и одежда подороже и поновее – сплошная кожа и фланель, да и сукно потоньше, чем на «рядовом составе». И оружие офицерское, пистолет в кобуре с серебряным гербом-тиснением и короткий меч, скорее, кортик на кожаной портупее из хорошо подогнанных ремней, охватывавших его атлетический торс. Физиономия у командира была брезгливо-озабоченная.
Вся кавалькада замедлила свой ход, сошла на обочину, остановилась и начала спешиваться, дойдя до нашего костерка. Сомнений в том, что прибыли по мою душу, у меня даже не возникло.
Командир, соскочив с коня, не глядя бросил удила поспешно подбежавшему к нему стрелку и решительным шагом двинулся к заторопившемуся ему навстречу карлику. Тот демонстрировал все возможные проявления подобострастия. В исполнении уродливой пародии на человека они, разумеется, и не могли выглядеть иначе чем злой насмешкой над человеческой лестью.
Отношение к гомо сапиенс в здешних краях было явно неоднозначным. На полянке образовался своего рода трехслойный пирог. Чуть поодаль ломали шапки явно «опущенные» под карликов белобрысые парни, а мохнатое гномье отродье, в свою очередь, лебезило перед немногим от тех парней отличающимся спешившимся всадником. После короткого и не слишком, судя по всему, приятного обмена любезностями командир отодвинул своего малорослого собеседника в сторону и двинулся прямо ко мне.
К тому времени я – на каком-то подсознательном уровне, тем чутьем, которое развивается у всякого, кому приходилось соприкоснуться с военной службой, – произвел примерную оценку сложившейся обстановки. Выглядела она так.
На тревогу, вызванную моим появлением в каком-то богом забытом, судя по всему, месте какого-то неведомого мне мира, последовала бурная реакция на местах и немедленная, решительная откуда-то «сверху».
Бессмысленно было даже и задумываться над тем, чем уж я так заинтересовал здесь всех – или все рано или поздно выяснится само собой, или я так и помру, не сподобившись узнать этого. В тот момент это было мне решительно безразлично. Я слишком устал, чтобы размышлять на такие темы. Главное, что никто не держался со мной враждебно. Осторожно – да. Даже опасливо. Если присмотреться, то уважительно. И ясно, что отношение такое связано прежде всего с дурацким, похожим на уродливое лицо пятнышком на локтевом сгибе моей левой руки.
Факт, что разбираться со мной, а точнее – просто доставить меня в те места, где такими разбирательствами есть кому и есть зачем заниматься, поручили первому подвернувшемуся под руку «авторитету», случившемуся окрест. Возможно, человек ехал куда-то по делам со своей небольшой свитой. Возможно, в его планах было провести время куда как лучше, нежели в моем не слишком для него интересном обществе. Кибитку с вооруженными охотничьими стволами мужичонками, похоже, реквизировали где-то по дороге – экспромтом. Вопросов при таком раскладе возникало немного: стоит ли стремиться попасть по назначению – к тем, кто со мной как-то разберется и распорядится, – или же искать способ независимо от этих не видимых мною сил обрести свободу и самостоятельность и попробовать как-то самому справиться с ситуацией? Последнее, честно говоря, представлялось гораздо менее реальным.
Командир тем временем подошел ко мне почти вплотную и четко, по-военному, что-то сказал.
«Черт бы меня побрал, – подумал я, – если это не португальский. И если он не говорит мне, что его зовут Сотеш».
Но вот ничего, кроме этого, я понять решительно не мог – даже под угрозой смерти. Машинально я протянул командиру руку, желая представиться принятым в моем мире образом, но тот в ответ опасливо подался в сторонку. Даже, вздыбив шерсть, попятился, сказал бы я. Конечно, в данном случае я выражаюсь фигурально – в отличие от карликов открытые части тела у офицера шерстью покрыты, разумеется, не были. Впрочем, оно и к лучшему– руки нужны были мне не столько для рукопожатий, сколько для того, чтобы рассовать по немногочисленным карманам вывалившуюся из оброненного мною свертка снедь. Я жалобно оглянулся.
Тут – очень своевременно – понукаемый оживившимися карликами, к нам, ломая в руках шапку, приблизился давешний молоденький белобрысый переводчик. Он честно попытался объяснить мне нечто относящееся к важности личности представшего перед нами господина. Я понял лишь несколько слов, производных от слова «офицер», которые на разные лады повторял парень. Подтверждая его слова, командир отряда со значительной миной на физиономий, окаймленной густой бородой, дотронулся пару раз до почти незаметной со стороны короткой цепи из простой стали, охватывающей его ворот. Его соплеменники, так и оставшиеся благоразумно у своего костра, теперь стоя обратили лица к высокому гостю и тоже старательно ломали свои шапки, судорожно сжимая их несколько ниже пупков.
На них Сотеш не обратил вообще никакого внимания. Он хрипло заорал что-то на застывшего у него за левым плечом стрелка. Тот – чисто автоматом – перекинул сей ор на своего напарника, того, кто, похоже, именно этого и ждал, притулившись к тыльному торцу кибитки. Напарник этот, словно с цепи сорвавшись, заорал на мужичков, кажется задремавших в кибитке, те, ухватив за шиворот, выволокли из нее своего связанного по рукам и ногам пленника. Ноги ему таки пришлось развязать, после чего он вполне самостоятельно, только слегка прихрамывая, приблизился к нам и оказался не кем иным, как Дуппельмейером.
Выглядел он, мягко говоря, неважно: лицом был сер, помят, и шатало его безбожно. Тем не менее присутствие духа у него было на высоте. »
– Ну? – грозно обратился он к офицеру. И добавил что-то уже на том варианте португальского, который, видимо, был понятен им обоим. После этого кивнул мне. – Покажи ему Знак! – приказал он.
Я – который раз за эти сутки – принялся закатывать левый рукав. Давешний коротышка – тот, что бросался встречать дорогого гостя, – тут же принялся что-то возбужденно втолковывать столь пренебрежительно к нему отнесшемуся господину Сотешу. Весь «ареопаг» недомерков не замедлил присоединиться к своему соплеменнику, отчего вид у офицера сделался совсем озверелым.
Дуппельмейер вновь повернулся ко мне.
– Фиал… – спросил он тихо. – Твой фиал где?! Я не сразу вспомнил, о чем это он.
– Флакон тот, что ли? – воззрился я на него недоуменно. – Бутылочка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116