Клиника Лотти расположена там, где авеню, уставшая от самой себя, превращается в мешанину разностильных домишек и лавчонок, барахтающихся на краю пропасти и распада. Большинство обитателей – пенсионеры, живущие в хижинах из милости властей, занимающихся социальной помощью. Это довольно спокойный район, кровавые драмы здесь нечасты. И всегда есть место для парковки. Однако не сегодня.
Полицейская машина блокировала перекресток, мигая проблесковыми огнями, когда я хотела свернуть направо. Повсюду стояли толпы людей – на улицах и в переулках, везде! Фургон телевизионщиков преграждал толпе путь к клинике, других автомашин не было. Я подумала, что происходит чествование кого-нибудь из местных святых; возможно, Лотти даже и клинику не открывала.
Высунувшись из окна автомобиля, я спросила водителя полицейской машины:
– Что здесь происходит?
С обычной полицейской готовностью давать информацию он ответил:
– Улица закрыта, мэм. Придется вам ехать вниз, к Сили авеню.
Я остановилась четырьмя кварталами ниже, нашла телефон-автомат. Позвонила Лотти домой и, не дождавшись ответа, набрала номер клиники. Линия была занята.
Подходя к зданию с юга, я увидела, что толпа здесь не такая плотная, зато стоял еще один полицейский автомобиль. Слышались крики, усиленные мегафоном, и какое-то неразличимое пение. Звуки эти знакомы мне с юношеских лет – демонстрация. Я с беспокойством отметила, что чем ближе к клинике, тем гуще толпа.
И речи не могло быть о том, чтобы войти через парадные двери, поэтому я свернула в аллею, которая вела к боковому входу. Толпа, с наслаждением позирующая перед телекамерами у фасада, сюда еще не добралась. Долго я кричала и стучала, пока наконец ко мне не вышла регистратор миссис Колтрейн. Она боязливо сняла дверную цепочку и просияла, увидев, что это я, собственной персоной.
– Никогда не была так рада видеть именно вас, мисс Варшавски! У мисс Хершель рук не хватает, а полиция даже не думает помочь. От них помощи не дождешься, никакой! Хорошо, что я знаю, в чем дело, а то можно подумать, что полицейские присоединились к демонстрантам.
– В чем дело? – спросила я, входя и помогая приладить цепочку.
– Все они там орут ужасные вещи! Что доктор Хершель – убийца, что все мы скоро сгорим в аду. И бедняжка Кэрол, сразу после похорон сестры.
Я нахмурилась.
– Это те, кто выступают за запрещение абортов?
Она озабоченно кивнула.
– Я вырастила шестерых и, если надо, рожу еще столько же. Хорошо, что муж зарабатывает так, что мы можем всех прокормить... Многие женщины, поступающие сюда, по сути, еще маленькие девочки. Им себя бы прокормить, не говоря уж о ребенке... И теперь, выходит, я – убийца?
Я успокаивающе похлопала ее по руке.
– Никакая вы не убийца. Я знаю, что сама идея абортов лично вам не очень-то по душе, и восхищаюсь вами из-за вашей преданности Лотти. Хотя ей и приходится делать аборты. И восхищена вашей готовностью встать на ее защиту... А кто собрался снаружи: выступающие против абортов общества «Орлиный Форум», «Ик-Пифф»?.. Не знаете?
– Ох, не знаю. Сегодня в восемь поступила одна молоденькая пациентка, а они уже были наготове. Ждали! Откуда узнали, что она у нас? И сразу же начали бесноваться...
Задняя часть клиники служила складским помещением, здесь все было аккуратно, стерильно. Я проследовала за миссис Колтрейн в регистраторскую, где отдельные крики различались совсем явственно:
– Наплевать вам, если ребенок умрет! Свобода выбора – это большая ложь!
– Убийцы!
– Нацисты!
Кто-то, по-видимому, миссис Колтрейн, наглухо зашторил окна приемного покоя. Я сделала крохотную щель – понаблюдать что и как.
Перед клиникой болтался тщедушный мужичонка с мегафоном. Его лицо отражало самые неподдельные чувства. Никогда раньше я с ним не встречалась, но много раз видела его фотографию в газетах. Дитер Монкфиш – глава общества «Иллинойский комитет в защиту прав человеческого зародыша». Своих ближайших сторонников он ковал из особей студенческих возрастов. По-видимому, они были готовы довести собственные беременности до славного завершающегося аккорда. Вокруг мужчинки ошивались и женщины средних лет. На их лицах было написано: «Материнство не сделало мою жизнь счастливой, но да будет так у всех».
Лотти подошла ко мне.
– Я рада тебя видеть, Вик. Ну и сволочи! Иногда я сталкивалась с их листовками, но чтобы такое!.. Как ты об этом узнала?
– Я приехала за ключами от квартиры Малькольма. Увидела толпу вокруг клиники, забеспокоилась. Почему здесь собрались? Что-нибудь случилось в клинике?
Ее густые брови сдвинулись над переносицей.
– Сегодня утром я произвела так называемый терапевтический аборт. Ничего особенного. Такое бывает два-три раза в месяц. Девчонка восемнадцати лет, уже имеющая ребенка, хочет устроить свою жизнь... И, конечно, уже на третьем месяце. Что-нибудь сделать можно было только в клинике... Но скажу тебе, Вик, мне страшно. Однажды ночью нацистские ублюдки собрались у нашего дома в Вене. Они были похожи на этих, исходили звериной ненавистью, разбили все окна. Мои родители и я с братишкой пробрались через сад, спрятались у соседей и видели, как наш дом сожгли дотла... Вот уж никогда бы не подумала, что столкнусь с чем-то подобным в Америке...
Я взяла ее за плечо.
– Сейчас позвоню лейтенанту Мэллори. Может, ему удастся прислать сюда более активных коллег. А что с твоими пациентами?
– Миссис Колтрейн всех обзвонила, перенесла встречи. Наверняка завтра этого дерьма здесь и в помине не будет. Срочных больных будем направлять в «Бет Изрейэль». Правда, две женщины с детьми все-таки прорвались сюда. Мне кажется, я не должна закрывать клинику. Мой долг – помогать больным в любом случае. Кроме того, у нас на руках молодая женщина, из-за которой, видимо, и разгорелся весь сыр-бор. Она в порядке, но не настолько, чтобы пробиться сквозь толпу этих бесноватых. А полиция? Сидит себе спокойно! Говорит, что нет особой проблемы, нет нарушения общественного порядка. Ну а жители соседних домов считают, что это зрелище – почище любого цирка.
Из посетительской вышла Кэрол. За последние дни она очень похудела, и медицинский халат болтался на ней бесформенным балахоном.
– Привет, Вик. Видимо, Господь наслал на нас этих демонстрантов, чтобы мы забыли о личных горестях. А ты как думаешь?
– Сейчас они просто задирают, играют перед телекамерой. А предупреждали они вас как-нибудь? Гнусные письма, звонки были?
Лотти покачала головой:
– Пару раз заходил Дитер Монкфиш, раздавал листовки, но, поскольку большинство пациентов – женщины, он, видимо чувствовал себя в глупом положении. Читать им лекции? Ну нет. Некоторые «смельчаки» посылают нам анонимные письма с проклятиями каждый – месяц, но никаких бомб или чего-либо в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Полицейская машина блокировала перекресток, мигая проблесковыми огнями, когда я хотела свернуть направо. Повсюду стояли толпы людей – на улицах и в переулках, везде! Фургон телевизионщиков преграждал толпе путь к клинике, других автомашин не было. Я подумала, что происходит чествование кого-нибудь из местных святых; возможно, Лотти даже и клинику не открывала.
Высунувшись из окна автомобиля, я спросила водителя полицейской машины:
– Что здесь происходит?
С обычной полицейской готовностью давать информацию он ответил:
– Улица закрыта, мэм. Придется вам ехать вниз, к Сили авеню.
Я остановилась четырьмя кварталами ниже, нашла телефон-автомат. Позвонила Лотти домой и, не дождавшись ответа, набрала номер клиники. Линия была занята.
Подходя к зданию с юга, я увидела, что толпа здесь не такая плотная, зато стоял еще один полицейский автомобиль. Слышались крики, усиленные мегафоном, и какое-то неразличимое пение. Звуки эти знакомы мне с юношеских лет – демонстрация. Я с беспокойством отметила, что чем ближе к клинике, тем гуще толпа.
И речи не могло быть о том, чтобы войти через парадные двери, поэтому я свернула в аллею, которая вела к боковому входу. Толпа, с наслаждением позирующая перед телекамерами у фасада, сюда еще не добралась. Долго я кричала и стучала, пока наконец ко мне не вышла регистратор миссис Колтрейн. Она боязливо сняла дверную цепочку и просияла, увидев, что это я, собственной персоной.
– Никогда не была так рада видеть именно вас, мисс Варшавски! У мисс Хершель рук не хватает, а полиция даже не думает помочь. От них помощи не дождешься, никакой! Хорошо, что я знаю, в чем дело, а то можно подумать, что полицейские присоединились к демонстрантам.
– В чем дело? – спросила я, входя и помогая приладить цепочку.
– Все они там орут ужасные вещи! Что доктор Хершель – убийца, что все мы скоро сгорим в аду. И бедняжка Кэрол, сразу после похорон сестры.
Я нахмурилась.
– Это те, кто выступают за запрещение абортов?
Она озабоченно кивнула.
– Я вырастила шестерых и, если надо, рожу еще столько же. Хорошо, что муж зарабатывает так, что мы можем всех прокормить... Многие женщины, поступающие сюда, по сути, еще маленькие девочки. Им себя бы прокормить, не говоря уж о ребенке... И теперь, выходит, я – убийца?
Я успокаивающе похлопала ее по руке.
– Никакая вы не убийца. Я знаю, что сама идея абортов лично вам не очень-то по душе, и восхищаюсь вами из-за вашей преданности Лотти. Хотя ей и приходится делать аборты. И восхищена вашей готовностью встать на ее защиту... А кто собрался снаружи: выступающие против абортов общества «Орлиный Форум», «Ик-Пифф»?.. Не знаете?
– Ох, не знаю. Сегодня в восемь поступила одна молоденькая пациентка, а они уже были наготове. Ждали! Откуда узнали, что она у нас? И сразу же начали бесноваться...
Задняя часть клиники служила складским помещением, здесь все было аккуратно, стерильно. Я проследовала за миссис Колтрейн в регистраторскую, где отдельные крики различались совсем явственно:
– Наплевать вам, если ребенок умрет! Свобода выбора – это большая ложь!
– Убийцы!
– Нацисты!
Кто-то, по-видимому, миссис Колтрейн, наглухо зашторил окна приемного покоя. Я сделала крохотную щель – понаблюдать что и как.
Перед клиникой болтался тщедушный мужичонка с мегафоном. Его лицо отражало самые неподдельные чувства. Никогда раньше я с ним не встречалась, но много раз видела его фотографию в газетах. Дитер Монкфиш – глава общества «Иллинойский комитет в защиту прав человеческого зародыша». Своих ближайших сторонников он ковал из особей студенческих возрастов. По-видимому, они были готовы довести собственные беременности до славного завершающегося аккорда. Вокруг мужчинки ошивались и женщины средних лет. На их лицах было написано: «Материнство не сделало мою жизнь счастливой, но да будет так у всех».
Лотти подошла ко мне.
– Я рада тебя видеть, Вик. Ну и сволочи! Иногда я сталкивалась с их листовками, но чтобы такое!.. Как ты об этом узнала?
– Я приехала за ключами от квартиры Малькольма. Увидела толпу вокруг клиники, забеспокоилась. Почему здесь собрались? Что-нибудь случилось в клинике?
Ее густые брови сдвинулись над переносицей.
– Сегодня утром я произвела так называемый терапевтический аборт. Ничего особенного. Такое бывает два-три раза в месяц. Девчонка восемнадцати лет, уже имеющая ребенка, хочет устроить свою жизнь... И, конечно, уже на третьем месяце. Что-нибудь сделать можно было только в клинике... Но скажу тебе, Вик, мне страшно. Однажды ночью нацистские ублюдки собрались у нашего дома в Вене. Они были похожи на этих, исходили звериной ненавистью, разбили все окна. Мои родители и я с братишкой пробрались через сад, спрятались у соседей и видели, как наш дом сожгли дотла... Вот уж никогда бы не подумала, что столкнусь с чем-то подобным в Америке...
Я взяла ее за плечо.
– Сейчас позвоню лейтенанту Мэллори. Может, ему удастся прислать сюда более активных коллег. А что с твоими пациентами?
– Миссис Колтрейн всех обзвонила, перенесла встречи. Наверняка завтра этого дерьма здесь и в помине не будет. Срочных больных будем направлять в «Бет Изрейэль». Правда, две женщины с детьми все-таки прорвались сюда. Мне кажется, я не должна закрывать клинику. Мой долг – помогать больным в любом случае. Кроме того, у нас на руках молодая женщина, из-за которой, видимо, и разгорелся весь сыр-бор. Она в порядке, но не настолько, чтобы пробиться сквозь толпу этих бесноватых. А полиция? Сидит себе спокойно! Говорит, что нет особой проблемы, нет нарушения общественного порядка. Ну а жители соседних домов считают, что это зрелище – почище любого цирка.
Из посетительской вышла Кэрол. За последние дни она очень похудела, и медицинский халат болтался на ней бесформенным балахоном.
– Привет, Вик. Видимо, Господь наслал на нас этих демонстрантов, чтобы мы забыли о личных горестях. А ты как думаешь?
– Сейчас они просто задирают, играют перед телекамерой. А предупреждали они вас как-нибудь? Гнусные письма, звонки были?
Лотти покачала головой:
– Пару раз заходил Дитер Монкфиш, раздавал листовки, но, поскольку большинство пациентов – женщины, он, видимо чувствовал себя в глупом положении. Читать им лекции? Ну нет. Некоторые «смельчаки» посылают нам анонимные письма с проклятиями каждый – месяц, но никаких бомб или чего-либо в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71