Здоровый парень растерялся, сказал в замешательстве:
— Извините, гражданин прокурор, ошибочка вышла. За кореша я вас принял. Шибко вы на кореша моего смахиваете. Над корешем хотел подшутить. Ну.
Старший лейтенант повернулся к стоявшему у него за спиной сержанту, спросил раздражено:
— Почему прокурорского работника поместили в одну камеру с уголовниками?
— Так Коломиец сказал, — растеряно ответил сержант.
— Кто здесь командует Коломиец или… Срочно перевести Калюжного в другую камеру.
— Слушаюсь! — Сержант попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось, сказывалось отсутствие строевой подготовки.
— И напишите на мое имя объяснение.
— Слушаюсь!
«Кажется пронесло! — с облегчением подумал Калюжный. — Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».
Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.
Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, — Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»
Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она — ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».
Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»
Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь — есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, — говорил я, — полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.
В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.
— Ну и видок у тебя, коллега! — покачал он головой.
— Главное не внешность, а содержание, — парировал я.
— Я и говорю, что ты похож на неандертальца. — Немного подумав, уточнил: — Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.
— Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? — спросил я.
— Не только. Но чтобы ещё и дать задание. — Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. — Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. — И став «серьезным», добавил: — Хорошенько запомни — фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.
И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.
— Да ладно вам, — вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Извините, гражданин прокурор, ошибочка вышла. За кореша я вас принял. Шибко вы на кореша моего смахиваете. Над корешем хотел подшутить. Ну.
Старший лейтенант повернулся к стоявшему у него за спиной сержанту, спросил раздражено:
— Почему прокурорского работника поместили в одну камеру с уголовниками?
— Так Коломиец сказал, — растеряно ответил сержант.
— Кто здесь командует Коломиец или… Срочно перевести Калюжного в другую камеру.
— Слушаюсь! — Сержант попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось, сказывалось отсутствие строевой подготовки.
— И напишите на мое имя объяснение.
— Слушаюсь!
«Кажется пронесло! — с облегчением подумал Калюжный. — Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».
Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.
Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, — Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»
Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она — ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».
Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»
Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь — есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, — говорил я, — полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.
В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.
— Ну и видок у тебя, коллега! — покачал он головой.
— Главное не внешность, а содержание, — парировал я.
— Я и говорю, что ты похож на неандертальца. — Немного подумав, уточнил: — Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.
— Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? — спросил я.
— Не только. Но чтобы ещё и дать задание. — Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. — Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. — И став «серьезным», добавил: — Хорошенько запомни — фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.
И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.
— Да ладно вам, — вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82