Я видел,
как в перерывах между стихами она дважды зевнула. Зевок был
благовоспитанный, с закрытым ртом, но все-таки его можно было заметить:
подрагивание ноздрей выдавало ее.
Как только гимн кончился, руководительница хора начала пространно
высказываться о людях, которые во время проповеди не могут держать ноги
вместе, а рот на замке. Из этого я заключил, что спевка закончена, и, не
дожидаясь, пока голос регентши, прозвучавший неприятным диссонансом,
полностью нарушит очарование детского пения, я поднялся и вышел из церкви.
Дождь лил пуще прежнего. Я пошел по улице и заглянул в окно
солдатского клуба Красного Креста, но внутри, у стойки, где отпускали
кофе, люди стояли в три ряда, и даже через стекло было слышно, как
пощелкивают в задней комнате шарики пинг-понга. Перейдя улицу, я вошел в
обычное кафе. Там не было ни души, кроме пожилой официантки, по виду
которой сразу можно было сказать, что она предпочла бы клиента в сухом
дождевике. Я подошел к вешалке и разделся, стараясь действовать как можно
деликатнее, потом сел за столик и заказал себе чай и гренки с корицей. Это
были первые слова, произнесенные мной за весь день. Затем я обшарил все
карманы, заглянул даже в дождевик и нашел наконец два завалявшихся письма,
которые можно было перечитать: одно от жены - о том, как плохо стали
обслуживать в кафетерии Шарфа на Восемьдесят восьмой улице, а другое от
тещи - чтобы я был так добр и прислал ей немного тонкой козьей шерсти для
вязанья, как только мне представится возможность отлучиться из "лагеря".
Я еще не допил первой чашки, когда в кафе вошла та самая юная леди,
которую я только что разглядывал и слушал в церкви. Волосы у нее были
совершенно мокрые, между прядями проглядывали кончики ушей. С ней был
совсем маленький мальчуган, явно ее брат. Она сняла с него шапку, подняв
ее двумя пальцами, словно объект для лабораторного исследования. Шествие
замыкала энергичного вида женщина в фетровой шляпе, по-видимому,
гувернантка. Юная леди из хора, снимая на ходу пальто, выбрала столик, на
мой взгляд, весьма удачно: всего в каких-нибудь восьми-десяти шагах от
моего, прямо у меня перед глазами. Девочка и гувернантка сели, но малыш -
ему было лет пять - садиться не собирался. Он выскользнул из матросской
курточки и сбросил ее, после чего с невозмутимым видом прирожденного
мучителя принялся методически изводить гувернантку: то выдвигал свой стул,
то снова его задвигал и при этом не сводил с нее глаз. Гувернантка раза
три сказала ему приглушенным голосом, чтобы он сел и вообще прекратил свои
фокусы, но только когда к нему обратилась сестра, он обошел свой стул и
развалился на сиденье. После чего схватил салфетку и положил себе на
голову. Сестра сняла салфетку, расправила ее и разостлала у него на
коленях.
К тому времени, когда им принесли чай, девочка из хора успела
заметить, что я рассматриваю из компанию. Она тоже пристально посмотрела
на меня своими оценивающими глазами, потом вдруг улыбнулась мне осторожной
полуулыбкой, как ни странно, радужной и ясной, - это бывает иной раз с
такими осторожными полуулыбками. Я улыбнулся в ответ, но далеко не так
радужно и ясно, стараясь не поднимать верхней губы, чтобы не открылись
угольно-черные солдатские пломбы в двух передних зубах. Не успел я
опомниться, как юная леди ужа стояла около моего столика, держась с
завидной уверенностью. На ней было платье из яркой шерстяной шотландки
(по-моему, это были цвета клана Кемпбеллов), и я нашел, что это чудесный
наряд для девочки-подростка в такой дождливый-дождливый день.
- А я думала, американцы презирают чай, - сказала она.
В этих словах не было развязного самодовольства всезнайки; скорее в
них чувствовалась любовь к точности, к статическим данным. Я ответил, что
некоторые американцы ничего не пьют, _к_р_о_м_е_ чая. Потом спросил, не
присядет ли она за мой столик.
- Благодарю вас, - сказала она. - Пожалуй, но только на какую-то долю
секунды.
Я встал и выдвинул для нее стул - тот, что стоял напротив моего; и
она села на самый краешек, держась очень прямо, - это получалось у нее
естественно и красиво. Я пошел, вернее бросился, к своему стулу, горя
желанием поддержать разговор. Но, сев на место, никак не мог придумать,
что мне сказать. Я снова улыбнулся, стараясь прикрывать угольно-черные
пломбы. Наконец я сообщил, что погода сегодня просто ужасная.
- Да, вполне, - ответила моя гостья таким тоном, который явно
показывал, что она терпеть не может пустых разговоров. Она положила пальцы
на край стола, вытянув их, словно на спиритическом сеансе, но почти тотчас
же спрятала их, сжав кулаки, - ногти у нее были обкусаны до самого мяса.
На руке у нее я увидел часы военного образца, напоминавшие
штурманский хронограф. Циферблат их казался непомерно большим на ее
тоненьком запястье.
- Вы были на спевке, - сказала она деловито, - я вас видела.
Я ответил, что действительно был и что голос ее выделялся из
остальных. Я сказал, что, по-моему, у нее очень красивый голос.
Она кивнула.
- Я знаю. Я собираюсь стать профессиональной певицей.
- Вот как? Оперной?
- Боже, нет, конечно. Я буду выступать с джазом по радио и
зарабатывать кучу денег. Потом, когда мне исполнится тридцать, я все брошу
и уеду в Огайо, буду жить на ранчо. - Она потрогала ладонью макушку:
волосы у нее были совершенно мокрые. - Вы бывали в Огайо? - - спросила
она.
Я ответил, что несколько раз проезжал там поездом, но, по сути дела,
тех краев не знаю. Потом я предложил ей гренок с корицей.
- Нет, благодарю, - сказала она. - Я ем, как птичка, знаете ли.
Тогда я сам откусил кусочек гренка, после чего сказал ей, что Огайо -
суровый край.
- Я знаю. Мне один американец говорил. Вы уже одиннадцатый
американец, которого я встречаю.
Гувернантка усиленно подавала ей знаки, чтобы она вернулась к своему
столику и перестала наконец надоедать человеку. Но моя гостья преспокойно
подвинула стул на несколько дюймов, так что оказалась спиной к своему
столику, устранив этим всякую возможность дальнейшей сигнализации оттуда.
- Вы ходите в эту секретную школу для разведчиков - там, на холме,
да? - осведомилась она.
Памятуя о бдительности, я ответил, что приехал в Девоншир на
поправку.
- В_о_т_ к_а_к, - сказала она, - я, знаете ли, не вчера родилась.
Я сказал, что ясное дело, не вчера - могу за это поручиться.
Некоторое время я молча пил чай. Мне вдруг стало казаться, что сижу я
как-то не так, и я выпрямился.
1 2 3 4 5 6 7 8
как в перерывах между стихами она дважды зевнула. Зевок был
благовоспитанный, с закрытым ртом, но все-таки его можно было заметить:
подрагивание ноздрей выдавало ее.
Как только гимн кончился, руководительница хора начала пространно
высказываться о людях, которые во время проповеди не могут держать ноги
вместе, а рот на замке. Из этого я заключил, что спевка закончена, и, не
дожидаясь, пока голос регентши, прозвучавший неприятным диссонансом,
полностью нарушит очарование детского пения, я поднялся и вышел из церкви.
Дождь лил пуще прежнего. Я пошел по улице и заглянул в окно
солдатского клуба Красного Креста, но внутри, у стойки, где отпускали
кофе, люди стояли в три ряда, и даже через стекло было слышно, как
пощелкивают в задней комнате шарики пинг-понга. Перейдя улицу, я вошел в
обычное кафе. Там не было ни души, кроме пожилой официантки, по виду
которой сразу можно было сказать, что она предпочла бы клиента в сухом
дождевике. Я подошел к вешалке и разделся, стараясь действовать как можно
деликатнее, потом сел за столик и заказал себе чай и гренки с корицей. Это
были первые слова, произнесенные мной за весь день. Затем я обшарил все
карманы, заглянул даже в дождевик и нашел наконец два завалявшихся письма,
которые можно было перечитать: одно от жены - о том, как плохо стали
обслуживать в кафетерии Шарфа на Восемьдесят восьмой улице, а другое от
тещи - чтобы я был так добр и прислал ей немного тонкой козьей шерсти для
вязанья, как только мне представится возможность отлучиться из "лагеря".
Я еще не допил первой чашки, когда в кафе вошла та самая юная леди,
которую я только что разглядывал и слушал в церкви. Волосы у нее были
совершенно мокрые, между прядями проглядывали кончики ушей. С ней был
совсем маленький мальчуган, явно ее брат. Она сняла с него шапку, подняв
ее двумя пальцами, словно объект для лабораторного исследования. Шествие
замыкала энергичного вида женщина в фетровой шляпе, по-видимому,
гувернантка. Юная леди из хора, снимая на ходу пальто, выбрала столик, на
мой взгляд, весьма удачно: всего в каких-нибудь восьми-десяти шагах от
моего, прямо у меня перед глазами. Девочка и гувернантка сели, но малыш -
ему было лет пять - садиться не собирался. Он выскользнул из матросской
курточки и сбросил ее, после чего с невозмутимым видом прирожденного
мучителя принялся методически изводить гувернантку: то выдвигал свой стул,
то снова его задвигал и при этом не сводил с нее глаз. Гувернантка раза
три сказала ему приглушенным голосом, чтобы он сел и вообще прекратил свои
фокусы, но только когда к нему обратилась сестра, он обошел свой стул и
развалился на сиденье. После чего схватил салфетку и положил себе на
голову. Сестра сняла салфетку, расправила ее и разостлала у него на
коленях.
К тому времени, когда им принесли чай, девочка из хора успела
заметить, что я рассматриваю из компанию. Она тоже пристально посмотрела
на меня своими оценивающими глазами, потом вдруг улыбнулась мне осторожной
полуулыбкой, как ни странно, радужной и ясной, - это бывает иной раз с
такими осторожными полуулыбками. Я улыбнулся в ответ, но далеко не так
радужно и ясно, стараясь не поднимать верхней губы, чтобы не открылись
угольно-черные солдатские пломбы в двух передних зубах. Не успел я
опомниться, как юная леди ужа стояла около моего столика, держась с
завидной уверенностью. На ней было платье из яркой шерстяной шотландки
(по-моему, это были цвета клана Кемпбеллов), и я нашел, что это чудесный
наряд для девочки-подростка в такой дождливый-дождливый день.
- А я думала, американцы презирают чай, - сказала она.
В этих словах не было развязного самодовольства всезнайки; скорее в
них чувствовалась любовь к точности, к статическим данным. Я ответил, что
некоторые американцы ничего не пьют, _к_р_о_м_е_ чая. Потом спросил, не
присядет ли она за мой столик.
- Благодарю вас, - сказала она. - Пожалуй, но только на какую-то долю
секунды.
Я встал и выдвинул для нее стул - тот, что стоял напротив моего; и
она села на самый краешек, держась очень прямо, - это получалось у нее
естественно и красиво. Я пошел, вернее бросился, к своему стулу, горя
желанием поддержать разговор. Но, сев на место, никак не мог придумать,
что мне сказать. Я снова улыбнулся, стараясь прикрывать угольно-черные
пломбы. Наконец я сообщил, что погода сегодня просто ужасная.
- Да, вполне, - ответила моя гостья таким тоном, который явно
показывал, что она терпеть не может пустых разговоров. Она положила пальцы
на край стола, вытянув их, словно на спиритическом сеансе, но почти тотчас
же спрятала их, сжав кулаки, - ногти у нее были обкусаны до самого мяса.
На руке у нее я увидел часы военного образца, напоминавшие
штурманский хронограф. Циферблат их казался непомерно большим на ее
тоненьком запястье.
- Вы были на спевке, - сказала она деловито, - я вас видела.
Я ответил, что действительно был и что голос ее выделялся из
остальных. Я сказал, что, по-моему, у нее очень красивый голос.
Она кивнула.
- Я знаю. Я собираюсь стать профессиональной певицей.
- Вот как? Оперной?
- Боже, нет, конечно. Я буду выступать с джазом по радио и
зарабатывать кучу денег. Потом, когда мне исполнится тридцать, я все брошу
и уеду в Огайо, буду жить на ранчо. - Она потрогала ладонью макушку:
волосы у нее были совершенно мокрые. - Вы бывали в Огайо? - - спросила
она.
Я ответил, что несколько раз проезжал там поездом, но, по сути дела,
тех краев не знаю. Потом я предложил ей гренок с корицей.
- Нет, благодарю, - сказала она. - Я ем, как птичка, знаете ли.
Тогда я сам откусил кусочек гренка, после чего сказал ей, что Огайо -
суровый край.
- Я знаю. Мне один американец говорил. Вы уже одиннадцатый
американец, которого я встречаю.
Гувернантка усиленно подавала ей знаки, чтобы она вернулась к своему
столику и перестала наконец надоедать человеку. Но моя гостья преспокойно
подвинула стул на несколько дюймов, так что оказалась спиной к своему
столику, устранив этим всякую возможность дальнейшей сигнализации оттуда.
- Вы ходите в эту секретную школу для разведчиков - там, на холме,
да? - осведомилась она.
Памятуя о бдительности, я ответил, что приехал в Девоншир на
поправку.
- В_о_т_ к_а_к, - сказала она, - я, знаете ли, не вчера родилась.
Я сказал, что ясное дело, не вчера - могу за это поручиться.
Некоторое время я молча пил чай. Мне вдруг стало казаться, что сижу я
как-то не так, и я выпрямился.
1 2 3 4 5 6 7 8