Когда она была готова, они молча посмотрели друг на друга.
«Это все, – подумала она, – я должна запомнить. Его серебряно-золотые волосы; глаза, которые становятся мягче, когда смотрят на меня, и, наоборот, холодными, как сланец, когда смотрят на других; его руки, такие сильные и такие необычайно нежные».
– До свидания, моя любовь, – прошептала она.
– О, Мерни… я… – Ее голос сломался, и она выбежала из комнаты, проскользнув в дверь, словно темный дух.
Он услышал мягкий стук ее ног, сбегающих по лестнице, и увидел из окна, как она подбежала к ожидающей ее карете. Ее тяжелая дверь захлопнулась.
В то время как он медленно отошел от окна, свеча оплыла и погасла. Чувство потери и одиночества, казалось, заполнило угрюмую и темную комнату. Он бросился из дома почти бегом. Он хотел в таверну. Сейчас ему были необходимы большая кружка холодного шипящего эля, компания мужчин, откровенный мужской разговор. Там, возможно, он найдет успокоение и забудется.
Он вошел в таверну как раз, в то время как Аарон вернулся домой, где нашел Теодосию в белой ночной рубашке, собирающуюся лечь спать. Она пожаловалась, что голова еще больше болит, и быстро поцеловала его на ночь. Он отослал ее в постель без всяких подозрений.
Единственный раз в своей жизни Тео удачно обманула своего отца. Она не почувствовала ни триумфа, ни угрызений совести, ни тем более стыда – ничего, кроме физической слабости, такой непреодолимой, что ноги ее заболели, а разум притупился.
Меривезер Льюис покинул Вашингтон на рассвете пятого июля. Он ехал один и так тихо, будто выехал на прогулку. Он должен был встретить Вильяма Кларка у залива Харпера, и впереди у него были долгие месяцы сборов и приготовлений. Нужно тренировать людей, строить лодки и ждать зимы, чтобы попасть в Сент-Луис. И только после этого можно действительно начать подниматься по Миссури.
Мерни придержал своего коня, когда они подошли к броду через Рок-Крик. Он повернулся в седле, чтобы оглянуться на спящий город. Неокрашенный купол Капитолия светился в раннем утреннем тумане, а за ним, не видимый ему, находился дом, где спала Теодосия. Он долго смотрел в этом направлении. «Прощай, моя дорогая», – подумал он и вздохнул. К печали примешивалось и облегчение. Поскольку он прощался не только с Тео, но и с жизнью, которую он вел здесь. Роскошь и утонченность, нежность и интриги – теперь он все оставлял за собой.
Он потянул вожжи, и конь нетерпеливо метнулся вперед.
– Не так быстро, мой друг, – сказал Мерни, придерживая его, – у нас впереди еще длинный путь.
Пораженный уместностью своих слов, он угрюмо засмеялся. Впереди длинный путь: тысячи и тысячи миль, которые закончатся, скорее всего, смертью. Он вспомнил с неожиданным весельем о романтических восторгах Долли Мэдисон по поводу экспедиции. Она упорно продолжала видеть в нем героя.
В сотый раз он проверил цифры в голове. Столько-то фунтов провизии, столько-то амуниции, возможности лодок и каноэ. Он вытащил записную книжку в кожаном переплете и начал писать в ней куском заостренного каменного угля. Конь, привыкший к медленному аллюру, теперь двигался неуправляемый. Тропа вдоль Потомака бежала вверх на запад, куда Мерни предстояло идти три суровых года.
XVIII
Джозеф приехал в назначенное время, и с ним приехали его отец и брат Вильям Алгернон. Все они покинули Вашингтон одновременно: Аарон по своим необходимым делам, а семья Элстонов отправилась в Болстон-Спа пить воды.
В этой общей атмосфере беспокойства о своем здоровье Теодосия обнаружила, что ее собственное самочувствие снова ухудшалось. Аарон присылал обеспокоенные письма с советами. Джозеф консультировался с местным врачом и лично сопровождал ее к источникам, где она пила галлоны соляной сернистой жидкости.
Элеонора наблюдала все происходящее с сочувствием. Если кто-то несчастен и скучает, он будет болеть, а кто не мог не скучать в компании этих трех глупых мужчин. Особенно сейчас, когда уехали красавец-любовник и папа, с его жизнерадостностью и добродушием. Ничего удивительного, что мадам, как потухшая свеча: не было огня вокруг, чтобы зажечь ее. Элстоны были невероятно серьезными и угнетающими. В полном составе они могли кого угодно сделать больным.
Теодосия постепенно поправлялась. Время излечивало ее от отчаянной тоски по Мерни. Она снова приняла образ ее нынешней жизни. Но теперь она была менее податлива, и ей труднее было спрятать свое раздражение.
Элстоны возвращались в Южную Каролину по суше, и длинное неудобное путешествие постоянно рождало разногласия. День за днем они ехали в тяжелой семейной карете, которая прыгала и тряслась по разбитым дорогам. Полковник Элстон и Вильям Алгернон сидели спиной к лошадям, Джозеф, Тео и ребенок – на противоположной стороне. Маленький Гампи в свои полтора года был активным и беспокойным, и Тео мучилась в попытках утихомирить его. Кроме того, у него резались зубки, и его постоянные вопли трудно было выносить. Из-за частых дождей его нельзя было отдать Элеоноре, которая ехала сзади в открытой летней коляске, поэтому каждый в карете мирился с ребенком в соответствии со своей собственной натурой. Полковник и Вильям Алгернон, когда они могли услышать друг друга из-за грохота кареты, говорили о лошадиных скачках; когда не могли – сидели молча, но их длинные лица выражали глубокое неодобрение. Джозеф временами раздраженно качал своего сына на руках, пока его ограниченное терпение не иссякало. И тогда он возвращал его Тео, которая пела ему песни и рассказывала сказки.
Из Ламбертона она написала Аарону двадцать девятого октября: «Благодарение небесам, мой дорогой отец, я в Ламбертоне. На несколько дней передышка. Я больна, еле жива, выхожу из терпения и на пределе своих возможностей».
Это состояние раздражения едва ли уменьшило запоздалое признание Джозефа, что они не могут сразу поехать в Оукс, который еще не был готов принять их.
– Мы проведем несколько дней с моей семьей, затем навестим Джона Эша и Салли, – сказал Джозеф.
– Думаю, что ты мог бы сообщить об этом раньше, – огрызнулась Тео. – Почему наш собственный дом никогда не готов? Ты прекрасно понимаешь, что ребенок и я нуждаемся в отдыхе. Семейные визиты не помогут этому.
– Я не вижу почему, – ответил Джозеф. – Ты все лето была далеко от меня и могла бы для разнообразия уступить моим желаниям.
Чувство справедливости заставило ее замолчать. Джозеф считал себя исключительно терпеливым мужем. Через некоторое время она улыбнулась ему, извиняясь.
– Прости, что я рассердилась. Это путешествие вывело нас всех из себя. – Она вздохнула и решила переменить тему разговора, сказав первое, что пришло ей в голову: – Полагаю, что ты так ничего и не слышал о Венере?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
«Это все, – подумала она, – я должна запомнить. Его серебряно-золотые волосы; глаза, которые становятся мягче, когда смотрят на меня, и, наоборот, холодными, как сланец, когда смотрят на других; его руки, такие сильные и такие необычайно нежные».
– До свидания, моя любовь, – прошептала она.
– О, Мерни… я… – Ее голос сломался, и она выбежала из комнаты, проскользнув в дверь, словно темный дух.
Он услышал мягкий стук ее ног, сбегающих по лестнице, и увидел из окна, как она подбежала к ожидающей ее карете. Ее тяжелая дверь захлопнулась.
В то время как он медленно отошел от окна, свеча оплыла и погасла. Чувство потери и одиночества, казалось, заполнило угрюмую и темную комнату. Он бросился из дома почти бегом. Он хотел в таверну. Сейчас ему были необходимы большая кружка холодного шипящего эля, компания мужчин, откровенный мужской разговор. Там, возможно, он найдет успокоение и забудется.
Он вошел в таверну как раз, в то время как Аарон вернулся домой, где нашел Теодосию в белой ночной рубашке, собирающуюся лечь спать. Она пожаловалась, что голова еще больше болит, и быстро поцеловала его на ночь. Он отослал ее в постель без всяких подозрений.
Единственный раз в своей жизни Тео удачно обманула своего отца. Она не почувствовала ни триумфа, ни угрызений совести, ни тем более стыда – ничего, кроме физической слабости, такой непреодолимой, что ноги ее заболели, а разум притупился.
Меривезер Льюис покинул Вашингтон на рассвете пятого июля. Он ехал один и так тихо, будто выехал на прогулку. Он должен был встретить Вильяма Кларка у залива Харпера, и впереди у него были долгие месяцы сборов и приготовлений. Нужно тренировать людей, строить лодки и ждать зимы, чтобы попасть в Сент-Луис. И только после этого можно действительно начать подниматься по Миссури.
Мерни придержал своего коня, когда они подошли к броду через Рок-Крик. Он повернулся в седле, чтобы оглянуться на спящий город. Неокрашенный купол Капитолия светился в раннем утреннем тумане, а за ним, не видимый ему, находился дом, где спала Теодосия. Он долго смотрел в этом направлении. «Прощай, моя дорогая», – подумал он и вздохнул. К печали примешивалось и облегчение. Поскольку он прощался не только с Тео, но и с жизнью, которую он вел здесь. Роскошь и утонченность, нежность и интриги – теперь он все оставлял за собой.
Он потянул вожжи, и конь нетерпеливо метнулся вперед.
– Не так быстро, мой друг, – сказал Мерни, придерживая его, – у нас впереди еще длинный путь.
Пораженный уместностью своих слов, он угрюмо засмеялся. Впереди длинный путь: тысячи и тысячи миль, которые закончатся, скорее всего, смертью. Он вспомнил с неожиданным весельем о романтических восторгах Долли Мэдисон по поводу экспедиции. Она упорно продолжала видеть в нем героя.
В сотый раз он проверил цифры в голове. Столько-то фунтов провизии, столько-то амуниции, возможности лодок и каноэ. Он вытащил записную книжку в кожаном переплете и начал писать в ней куском заостренного каменного угля. Конь, привыкший к медленному аллюру, теперь двигался неуправляемый. Тропа вдоль Потомака бежала вверх на запад, куда Мерни предстояло идти три суровых года.
XVIII
Джозеф приехал в назначенное время, и с ним приехали его отец и брат Вильям Алгернон. Все они покинули Вашингтон одновременно: Аарон по своим необходимым делам, а семья Элстонов отправилась в Болстон-Спа пить воды.
В этой общей атмосфере беспокойства о своем здоровье Теодосия обнаружила, что ее собственное самочувствие снова ухудшалось. Аарон присылал обеспокоенные письма с советами. Джозеф консультировался с местным врачом и лично сопровождал ее к источникам, где она пила галлоны соляной сернистой жидкости.
Элеонора наблюдала все происходящее с сочувствием. Если кто-то несчастен и скучает, он будет болеть, а кто не мог не скучать в компании этих трех глупых мужчин. Особенно сейчас, когда уехали красавец-любовник и папа, с его жизнерадостностью и добродушием. Ничего удивительного, что мадам, как потухшая свеча: не было огня вокруг, чтобы зажечь ее. Элстоны были невероятно серьезными и угнетающими. В полном составе они могли кого угодно сделать больным.
Теодосия постепенно поправлялась. Время излечивало ее от отчаянной тоски по Мерни. Она снова приняла образ ее нынешней жизни. Но теперь она была менее податлива, и ей труднее было спрятать свое раздражение.
Элстоны возвращались в Южную Каролину по суше, и длинное неудобное путешествие постоянно рождало разногласия. День за днем они ехали в тяжелой семейной карете, которая прыгала и тряслась по разбитым дорогам. Полковник Элстон и Вильям Алгернон сидели спиной к лошадям, Джозеф, Тео и ребенок – на противоположной стороне. Маленький Гампи в свои полтора года был активным и беспокойным, и Тео мучилась в попытках утихомирить его. Кроме того, у него резались зубки, и его постоянные вопли трудно было выносить. Из-за частых дождей его нельзя было отдать Элеоноре, которая ехала сзади в открытой летней коляске, поэтому каждый в карете мирился с ребенком в соответствии со своей собственной натурой. Полковник и Вильям Алгернон, когда они могли услышать друг друга из-за грохота кареты, говорили о лошадиных скачках; когда не могли – сидели молча, но их длинные лица выражали глубокое неодобрение. Джозеф временами раздраженно качал своего сына на руках, пока его ограниченное терпение не иссякало. И тогда он возвращал его Тео, которая пела ему песни и рассказывала сказки.
Из Ламбертона она написала Аарону двадцать девятого октября: «Благодарение небесам, мой дорогой отец, я в Ламбертоне. На несколько дней передышка. Я больна, еле жива, выхожу из терпения и на пределе своих возможностей».
Это состояние раздражения едва ли уменьшило запоздалое признание Джозефа, что они не могут сразу поехать в Оукс, который еще не был готов принять их.
– Мы проведем несколько дней с моей семьей, затем навестим Джона Эша и Салли, – сказал Джозеф.
– Думаю, что ты мог бы сообщить об этом раньше, – огрызнулась Тео. – Почему наш собственный дом никогда не готов? Ты прекрасно понимаешь, что ребенок и я нуждаемся в отдыхе. Семейные визиты не помогут этому.
– Я не вижу почему, – ответил Джозеф. – Ты все лето была далеко от меня и могла бы для разнообразия уступить моим желаниям.
Чувство справедливости заставило ее замолчать. Джозеф считал себя исключительно терпеливым мужем. Через некоторое время она улыбнулась ему, извиняясь.
– Прости, что я рассердилась. Это путешествие вывело нас всех из себя. – Она вздохнула и решила переменить тему разговора, сказав первое, что пришло ей в голову: – Полагаю, что ты так ничего и не слышал о Венере?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91