Он тонул, утопал в этих озерах, желание, охватившее его, причиняло ему физическую боль.
В ее глазах погасли искорки смеха и мелькнул страх. Он увидел это. Совладав с собой, быстро встал и помог подняться Рейвен. Вывод, который мелькнул у него, был неутешителен: ничего не изменилось, противостояние между ними продолжается. И значит, сдерживая себя, он должен будет продолжать мучиться. К чему это приведет в конце концов, никто не знает…
Так оно и продолжалось еще несколько дней: он заставлял себя вставать как можно раньше и ложиться далеко за полночь, чтобы как можно меньше времени проводить с женой на одном ложе. Старался, чтобы их пути реже пересекались, чтобы они меньше разговаривали друг с другом.
Но, увы… Все его уловки, как и раньше, были напрасны. Он должен был честно признаться самому себе, что еще ни одна женщина не притягивала его с такой силой. Ни одна женская улыбка или касание руки не поднимали такую бурю чувств.
Все это так, и тем не менее он не должен совершить ужасную, непоправимую ошибку: позволить себе влюбиться в нее. Это прямая дорога в ад: ведь наверняка она не ответит на его чувства. Оттолкнет — и он окажется в положении своего брата, с той только разницей, что не посчитает возможным и нужным брать реванш, мстить.
Тем утром он снова послал ко всем чертям доводы и резоны, которыми пытался сдерживать свою страсть. Потому что она оказалась сильнее всех на свете доводов.
Это произошло, когда, проснувшись, он обнаружил, что Рейвен во сне крепко прижалась к нему. Такое уже бывало за эти дни, но на сей раз вспыхнувшее в нем желание совершенно сжигало его.
Некоторое время, тщетно стараясь успокоиться, он лежал неподвижно, испытывая одновременно целую гамму чувств: обиду, злость, нежность, беспомощность…
И вот она пошевелилась, открыла глаза… и сразу попыталась отодвинуться от него. Не пытаясь ее удержать, он тихо проговорил:
— Не отстраняйся. Так теплее.
Она уступила его просьбе, но тело ее напряглось, он ощущал это. Погладив ее по волосам, он так же негромко произнес:
— Никак не могу понять, что заставляет тебя так бояться близости со мной?
Она опустила глаза, чтобы не видеть его лица, и ответила:
— Я уже говорила вам. Я боюсь и не хочу следовать по пути моей матери: предаваться чувству, заранее зная его безысходность.
— Но почему… — начал он и осекся, не зная, что сказать. Потом спросил о другом: — Ты никогда не говорила мне о муже твоей матери. Он ведь не был твоим настоящим отцом?
Смятение исказило ее черты.
— Дед уже рассказал вам?
— Он только упомянул о том, что сожалеет, что заставил твою мать выйти замуж за этого человека. За Кендрика. Ты не любила его?
— Он был мне безразличен… И я ему тоже. Но он не давал мне забыть о том, что я не его дочь.
— Был жесток с тобой?
Она ответила не сразу.
— Пожалуй, нет, — сказала потом. — В телесном смысле нет. Он ни разу не поднял на меня руку. Просто постоянно напоминал, что я незаконнорожденная. Прилюдно называл меня дочерью, а дома, когда никто, кроме нас с мамой, не мог его слышать, я была для него внебрачной, побочной. — Голос ее задрожал. — Позднее я поняла: этим он хотел как можно больнее ранить маму, чья постоянная печаль и отрешенность причиняли ему страдания.
Рейвен говорила все это отвернувшись, и Келл, осторожно приподняв ей подбородок, заставил ее посмотреть на него. Он хотел увидеть ее глаза.
— Это было главной причиной того, что вы решили выйти замуж за герцога? — прямо спросил он.
— В значительной степени. — В ее глазах, в искривленных губах чувствовалось презрение к самой себе.
На этот раз она молчала довольно долго, снова отвернув лицо, и Келл не торопил ее.
— «Дитя любви» — так называла меня мать, — проговорила она потом. — Звучит красиво, но я не могла не чувствовать своей ущербности. Ведь я была рождена вне законного брака. Избавиться от этого клейма, как внушала мне мать, а после ее смерти мои родственники, можно было только через замужество. Если обретешь титул…
Голос Рейвен был еле слышен, словно каждое слово давалось с великим трудом.
— Мама считала виноватой во всем только себя, свою несчастную любовь. Она заклинала меня никогда не следовать по ее пути и сделать все, чтобы вернуться в то общество, к которому я принадлежу по рождению… — Голос ее немного окреп. — Я уверяла ее, что для меня это не имеет никакого значения, но она настаивала. Взяла с меня слово… Я держала ее руку, когда мама умирала, и она умоляла меня поклясться, что выйду замуж за человека с титулом… Я не хотела этого, но клятву дала. — Она сделала усилие и слегка улыбнулась, но тут же улыбку сменили слезы. — Вы сами знаете, чем все это кончилось. Я нарушила клятву…
Келл гладил ее по голове, жалея и в то же время ощущая протест: ему было непонятно и неприятно чувство бесконечной вины, охватившей мать Рейвен перед смертью. Ведь, по существу, она принуждала дочь продать себя, свое тело и душу, за титул. Да и дочь тоже… Зачем она дала эту нелепую клятву, если, как сама говорит, для нее все эти сословные штучки не имеют никакого значения?.. Наверное, она такая же, как и они, эти напыщенные аристократы. Ей никогда не вырваться из их круга… А он… при чем тут он?..
И все же он испытывал жалость к ней. Нежность. Хотел помочь ей уйти от прошлого, забыть его и жить… Как? Ну хотя бы быть более спокойной и свободной в своих чувствах.
— Тебе незачем осуждать себя за нарушение обещания, данного матери, — сказал он.
— Я знаю, — ответила она сквозь слезы, — тут нет моей вины. Так сложились обстоятельства. Но еще мама заклинала меня не следовать ее примеру, не отдавать себя целиком мужчине и тому, что называется любовью… Что длится какое-то мгновение, но делает тебя бессильной и беззащитной.
Голова Рейвен прижималась сейчас к плечу Келла, и он сказал, касаясь губами ее волос… сказал неправду:
— Тебе не стоит опасаться, что между нами возникнет любовь. Я уже говорил, это чувство мне незнакомо. Пусть распоряжается только плоть.
Рейвен отстранилась от него, повернулась на левый бок, снова посмотрела ему в лицо. Такие знакомые, чтобы не сказать дорогие, черты: чувственный рот, твердый подбородок, ужасный шрам на скуле, и глаза — пронзительные темные глаза с непомерно длинными, не мужскими, ресницами.
Как хотелось ей ринуться в его объятия, забыв обо всем — о своих клятвах и опасениях, о прошлом своей матери, о сословии, к которому они с ней принадлежат.
Непроизвольно она протянула руку, коснулась его губ, щеки со шрамом, волос.
Она молчала. Он тоже не произносил ни слова. Потом осторожно поднялся с постели. На нем не было рубашки, только исподнее в обтяжку. Она не могла не смотреть на его красивое сильное тело. Подойдя к камину, Келл помешал дрова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87