Почти весь курс был уверен, что мы переспали, хотя на самом деле это было не так.
И вот - с чего я начал этот кусок моего повествования - подошел к концу семьдесят девятый год, и советские войска вошли в Афганистан, и в день ввода советских войск в Афганистан я получил посылку из Польши. Из Кракова, а не из Познани или Варшавы, как можно было бы ожидать.
В посылке оказалась пластинка с песнями Булата Окуджавы, как следует запакованная с двух сторон в листы пенопласта и, поверх пенопласта, в тонкую фанеру. Все песни на этой пластинке исполнял польский ансамбль, по-польски, все, кроме последней - "Агнешка, или Прощание с Польшей", которую пел сам Окуджава.
Отправительницей значилась некая Каролина Богульская, но к пластинке было приложено письмо от Марии.
"С Новым годом, Дик!
Выполняю свое обещание и дарю тебе песенку о бумажном солдатике песенку в том исполнении, которое должно связать нас с тобой и стать мостиком между нами. Правда, иногда мне кажется, что ты не бумажный, а Стойкий Оловянный солдатик, а я - та самая бумажная балерина, которая порхнула в огонь вслед за ним. Впрочем, не все ли равно, расплавиться в огне или сгореть? Надеюсь, что сам ты в огонь ещё не шагнешь, а вот письмо это огню предашь. Пусть чистым пламенем порхнет тот поцелуй, который я оставляю на бумаге.
Когда я теперь попаду в Москву, я не знаю. Я беременна, и мой муж очень счастлив."
Я так и застыл с письмом в руке. Беременна? Значит, для нас все кончено? Или нет?..
Но письмо я сжег. А что я помню его от слова до слова - так я помню все, связанное с Марией и, если бы начал рассказывать о каждом мгновении наших встреч, отпечатанном в моей памяти предельно ясно, то мы бы никогда и из семьдесят девятого года не вылезли бы.
Я аккуратно взял в руки пластинку. Для верности, название (данное, естественно, по-польски) "Песенка о бумажном солдатике" в перечне песен Мария подчеркнула фломастером.
И я поставил пластинку.
Странно было слышать Окуджаву в переводе на польский. А аранжировки песен были очень красивыми, с сопровождением колокольчиков. А если не колокольчиков, то, может, небольшого ксилофона - в общем, инструмента или инструментов, дающих переливчатый звон.
"Жовнеже быв з папьеру..."
А потом и сам Окуджава запел - и его несильный, но такой проникновенный голос, его слова, в которых за легкостью тянущихся в небе перелетных птиц - одна за другой, за вожаком, в строгом порядке - ощущается трудная работа управляющих крыльями мускулов, до мучительной боли стиснули мне сердце.
...Когда трубач над Краковом возносится с трубою,
Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах...
Я слушал, и сам был "в слезах".
Потертые костюмы сидят на нас прилично,
И плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
Когда под крик гармоник уходим мы привычно
Сражаться за свободу в свои семнадцать лет...
Через два или три года я узнал, что в первом варианте этой песни у Окуджавы был ещё один куплет, который он быстро вычеркнул и больше не пел, не пел и на этой пластинке:
Свободу бить посуду, не спать ночей свободу,
Свободу выбрать поезд и не менять коней!
Нас с детства обделила гармонией природа,
Есть высшая свобода, и мы идем за ней!
Если бы я знал эту строфу тогда! Ведь именно в этой свободе нам и было отказано. Не было у нас свободы "не спать ночей" - на ночь Мария улизнула в гостиницу, а что ей оставалось делать? И где была моя свобода "бить посуду"? Как мне было освободиться настолько, чтобы, вместо наговаривания гадостей Марии, вместо выплесков злобы, порожденных ревностью и отчаянием, начать хватать об пол тарелки, чашки - все, что угодно - и заорать на нее: "Все! Что бы ни было, а ты от меня не уходишь! Я тебя не отпущу!" Возможно - да что там "возможно", скорее всего - вся наша жизнь сложилась бы иначе, потому что на такой призыв она бы откликнулась. И будь у меня "свобода выбрать поезд" - я бы ещё в то время выбрал поезд "Москва-Варшава".
Но - "нас с детства обделила гармонией природа".
Однако - "есть высшая свобода и мы идем за ней". Я иду за ней, сегодня и сейчас, с томиком Ронсара под мышкой - издание восемнадцатого века, только что выловленное в "Мекке букинистов" - и до "высшей свободы", до фонтана со статуей Прозерпины, мне осталось всего несколько шагов...
Каким же долгим оказался путь к этой "высшей свободе"! Хотя, кто знает, возможно, все правильно, потому что, не пройди я сквозь все, что подстерегало меня впереди, не пройди я эти двадцать лет, я бы не только не смог прийти к этой "высшей свободе", но и не узнал бы её, когда она мне встретилась.
Поэтому, можно считать, все, что я совершил на тот Новый год, было необходимым этапом на моем пути.
Пластинка оказала на меня странное воздействие. Возможно, в сочетании с известием о беременности Марии. Боль сделалась нестерпимой, и я мечтал уничтожить эту боль, выдрать её из себя.
"Жовнежу быв з папьеру..."
"Надо убить эту любовь."
"Ты не знаешь, какая боль..."
"Не знаю."
Этот приступ боли перерос в приступ ненависти. Я ненавидел Польшу, все польское, я ненавидел Марию, я думал о том, каких любовников она заведет там, в Варшаве, после рождения ребенка... Что она не сможет прожить без любовников, я не сомневался. Потому что... Да, в тот момент я видел её вероломной настолько, насколько может быть вероломной только соплеменница Марины Мнишек. Вероломной, как Каролина Собаньская, агент Бенкендорфа, которая спала с Пушкиным и Мицкевичем, чтобы докладывать Третьему Отделению их самые заветные и потаенные мысли.
А Пушкин - в то время, когда уже знал об этом! - взял и подарил берет Каролины Собаньской своей Татьяне:
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?..
Почему Татьяна Ларина, "гений чистоты", была увенчана беретом великосветской провокаторши и доносчицы?
Одна из загадок Пушкина, на которые вряд ли когда найдется ответ.
Пушкин сам предлагает ответы на загадки. Перечти я в тот момент "Будрыс и его сыновья", я бы, возможно, постиг истину. Но понадобился долгий и трудный жизненный опыт, чтобы я, только недавно, разглядел простую тайну этой баллады.
"Три у Будрыса сына, как и он, три литвина..."
Почему надо подчеркивать очевидную истину, что у отца-литовца сыновья - тоже литовцы?
А?
В этом-то все и дело!
Но тогда я об этом не думал. Тогда я принял свое решение и договорился с Наташей - так звали племянницу декана (и мою будущую жену, можно и сейчас об этом сказать) - что на Новый год в нашу студенческую компанию мы отправимся вместе. Что такая договоренность означала, объяснять не надо.
Собрались мы у одного парня с итальянского отделения - пассия у него была у нас, в группе с профильным французским, его "предки", как тогда говорили (по-моему, и сейчас так говорят, да?) отвалили на дачу, и он предложил собраться у него, чтобы новый год встретить с Татьяной, и чтобы ему не пришлось никуда тащиться вслед за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
И вот - с чего я начал этот кусок моего повествования - подошел к концу семьдесят девятый год, и советские войска вошли в Афганистан, и в день ввода советских войск в Афганистан я получил посылку из Польши. Из Кракова, а не из Познани или Варшавы, как можно было бы ожидать.
В посылке оказалась пластинка с песнями Булата Окуджавы, как следует запакованная с двух сторон в листы пенопласта и, поверх пенопласта, в тонкую фанеру. Все песни на этой пластинке исполнял польский ансамбль, по-польски, все, кроме последней - "Агнешка, или Прощание с Польшей", которую пел сам Окуджава.
Отправительницей значилась некая Каролина Богульская, но к пластинке было приложено письмо от Марии.
"С Новым годом, Дик!
Выполняю свое обещание и дарю тебе песенку о бумажном солдатике песенку в том исполнении, которое должно связать нас с тобой и стать мостиком между нами. Правда, иногда мне кажется, что ты не бумажный, а Стойкий Оловянный солдатик, а я - та самая бумажная балерина, которая порхнула в огонь вслед за ним. Впрочем, не все ли равно, расплавиться в огне или сгореть? Надеюсь, что сам ты в огонь ещё не шагнешь, а вот письмо это огню предашь. Пусть чистым пламенем порхнет тот поцелуй, который я оставляю на бумаге.
Когда я теперь попаду в Москву, я не знаю. Я беременна, и мой муж очень счастлив."
Я так и застыл с письмом в руке. Беременна? Значит, для нас все кончено? Или нет?..
Но письмо я сжег. А что я помню его от слова до слова - так я помню все, связанное с Марией и, если бы начал рассказывать о каждом мгновении наших встреч, отпечатанном в моей памяти предельно ясно, то мы бы никогда и из семьдесят девятого года не вылезли бы.
Я аккуратно взял в руки пластинку. Для верности, название (данное, естественно, по-польски) "Песенка о бумажном солдатике" в перечне песен Мария подчеркнула фломастером.
И я поставил пластинку.
Странно было слышать Окуджаву в переводе на польский. А аранжировки песен были очень красивыми, с сопровождением колокольчиков. А если не колокольчиков, то, может, небольшого ксилофона - в общем, инструмента или инструментов, дающих переливчатый звон.
"Жовнеже быв з папьеру..."
А потом и сам Окуджава запел - и его несильный, но такой проникновенный голос, его слова, в которых за легкостью тянущихся в небе перелетных птиц - одна за другой, за вожаком, в строгом порядке - ощущается трудная работа управляющих крыльями мускулов, до мучительной боли стиснули мне сердце.
...Когда трубач над Краковом возносится с трубою,
Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах...
Я слушал, и сам был "в слезах".
Потертые костюмы сидят на нас прилично,
И плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
Когда под крик гармоник уходим мы привычно
Сражаться за свободу в свои семнадцать лет...
Через два или три года я узнал, что в первом варианте этой песни у Окуджавы был ещё один куплет, который он быстро вычеркнул и больше не пел, не пел и на этой пластинке:
Свободу бить посуду, не спать ночей свободу,
Свободу выбрать поезд и не менять коней!
Нас с детства обделила гармонией природа,
Есть высшая свобода, и мы идем за ней!
Если бы я знал эту строфу тогда! Ведь именно в этой свободе нам и было отказано. Не было у нас свободы "не спать ночей" - на ночь Мария улизнула в гостиницу, а что ей оставалось делать? И где была моя свобода "бить посуду"? Как мне было освободиться настолько, чтобы, вместо наговаривания гадостей Марии, вместо выплесков злобы, порожденных ревностью и отчаянием, начать хватать об пол тарелки, чашки - все, что угодно - и заорать на нее: "Все! Что бы ни было, а ты от меня не уходишь! Я тебя не отпущу!" Возможно - да что там "возможно", скорее всего - вся наша жизнь сложилась бы иначе, потому что на такой призыв она бы откликнулась. И будь у меня "свобода выбрать поезд" - я бы ещё в то время выбрал поезд "Москва-Варшава".
Но - "нас с детства обделила гармонией природа".
Однако - "есть высшая свобода и мы идем за ней". Я иду за ней, сегодня и сейчас, с томиком Ронсара под мышкой - издание восемнадцатого века, только что выловленное в "Мекке букинистов" - и до "высшей свободы", до фонтана со статуей Прозерпины, мне осталось всего несколько шагов...
Каким же долгим оказался путь к этой "высшей свободе"! Хотя, кто знает, возможно, все правильно, потому что, не пройди я сквозь все, что подстерегало меня впереди, не пройди я эти двадцать лет, я бы не только не смог прийти к этой "высшей свободе", но и не узнал бы её, когда она мне встретилась.
Поэтому, можно считать, все, что я совершил на тот Новый год, было необходимым этапом на моем пути.
Пластинка оказала на меня странное воздействие. Возможно, в сочетании с известием о беременности Марии. Боль сделалась нестерпимой, и я мечтал уничтожить эту боль, выдрать её из себя.
"Жовнежу быв з папьеру..."
"Надо убить эту любовь."
"Ты не знаешь, какая боль..."
"Не знаю."
Этот приступ боли перерос в приступ ненависти. Я ненавидел Польшу, все польское, я ненавидел Марию, я думал о том, каких любовников она заведет там, в Варшаве, после рождения ребенка... Что она не сможет прожить без любовников, я не сомневался. Потому что... Да, в тот момент я видел её вероломной настолько, насколько может быть вероломной только соплеменница Марины Мнишек. Вероломной, как Каролина Собаньская, агент Бенкендорфа, которая спала с Пушкиным и Мицкевичем, чтобы докладывать Третьему Отделению их самые заветные и потаенные мысли.
А Пушкин - в то время, когда уже знал об этом! - взял и подарил берет Каролины Собаньской своей Татьяне:
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?..
Почему Татьяна Ларина, "гений чистоты", была увенчана беретом великосветской провокаторши и доносчицы?
Одна из загадок Пушкина, на которые вряд ли когда найдется ответ.
Пушкин сам предлагает ответы на загадки. Перечти я в тот момент "Будрыс и его сыновья", я бы, возможно, постиг истину. Но понадобился долгий и трудный жизненный опыт, чтобы я, только недавно, разглядел простую тайну этой баллады.
"Три у Будрыса сына, как и он, три литвина..."
Почему надо подчеркивать очевидную истину, что у отца-литовца сыновья - тоже литовцы?
А?
В этом-то все и дело!
Но тогда я об этом не думал. Тогда я принял свое решение и договорился с Наташей - так звали племянницу декана (и мою будущую жену, можно и сейчас об этом сказать) - что на Новый год в нашу студенческую компанию мы отправимся вместе. Что такая договоренность означала, объяснять не надо.
Собрались мы у одного парня с итальянского отделения - пассия у него была у нас, в группе с профильным французским, его "предки", как тогда говорили (по-моему, и сейчас так говорят, да?) отвалили на дачу, и он предложил собраться у него, чтобы новый год встретить с Татьяной, и чтобы ему не пришлось никуда тащиться вслед за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42