Все они одинаково глупо и тошнотворно разглагольствовали об этой «загадке». Ортель, хотя и знал русский язык не хуже, чем Кузнецов немецкий, не составлял в данном случае исключения. И, вероятно, Кузнецов пропустил бы эту фразу мимо ушей, если бы его не интересовала душа самого фон Ортеля. Эта душа была для Кузнецова действительно загадкой, и он задался целью ее постичь.
Компания между тем расширялась. Остроумный, общительный, а главное — щедрый, лейтенант Зиберт был поистине ее душой. Среди фашистских офицеров нашлось немало любителей погулять и повеселиться на чужой счет. В немецких оккупационных марках, которые мы целыми транспортами забирали у противника, у Кузнецова недостатка не было, и Николай Иванович действовал согласно русской пословице: «Было бы корыто, а свиньи найдутся».
«Общество», в котором они вращались, доставляло Кузнецову и Вале новые и новые муки. Нестерпимо было слышать циничные признания фон Ортеля, рассказы Герхарда, Петера, Ясковца о пытках, которым подвергаются мирные люди, наши люди. Каждый раз после таких «дружеских» вечеров хотелось стонать от ненависти и бессилия. Кузнецов становился еще более замкнутым, сумрачным, целыми днями мог сидеть, не проронив ни слова.
…Валя и Майя продолжали ненавидеть одна другую. Майя не знала, что Валя разведчица партизанского отряда, а Вале, в свою очередь, не могло быть известно, что Майя уже второй месяц работает по заданию Коли Гнидюка.
Вскоре случилось событие, едва не заставившее нас отозвать в отряд Валю Довгер. Николай Иванович, зайдя к ней однажды поутру, застал ее в тревоге.
— Случилось что-нибудь?
— Да. Я получила повестку…
— Какую?
— Мобилизуют в Германию. — Голос ее дрогнул.
— Надо возвращаться в отряд, — сказал Кузнецов.
— Спасибо, — вспыхнула Валя. — Вернуться в отряд и потерять квартиру!
— А что поделаешь! — задумчиво произнес Кузнецов. И тут же предложил: — А что, если попробовать освободиться от мобилизации?
— Да, но как?
— Надо подумать…
— А если ты попросишь своего друга фон Ортеля?
— Можно и Ортеля. Но постой!..
Неожиданная мысль осенила Кузнецова. Он поднялся и зашагал по комнате.
— Есть другой человек. Попробую с ним встретиться. Во всяком случае, в Германию мы тебя не отпустим. При встрече с Ортелем или с кем-либо еще из «наших» офицеров на всякий случай намекни об этой повестке как о недоразумении, о смешном анекдоте.
— Обидно, если придется вернуться в отряд. С таким трудом все устроилось. Да и что я буду делать в отряде?
— Подожди. Отчаиваться рано. И потом, не забывайте, фрейлейн, что вы невеста офицера немецкой армии. Грош цена этому офицеру, если он не сумеет оградить свою невесту от неприятностей.
С этого дня Кузнецов стал завсегдатаем казино на «Фридрихштрассе», где, по словам Яна Каминского, постоянно бывал некто Шмидт, дрессировщик служебных собак при рейхскомиссариате. Шмидт приходился земляком адъютанту Коха гауптману Бабаху и хвалился Каминскому, что они с гауптманом на короткой ноге. Каминский настоятельно советовал Николаю Ивановичу поговорить по душам с этим Шмидтом.
…Шмидт, рыжий, веснушчатый обер-ефрейтор, подобострастно смотрел на лейтенанта, удостоившего его чести обедать вместе в казино, и жалобным голосом рассказал о своей невеселой работе.
— Собаки любят меня, но они плохо меня кормят, герр лейтенант Зиберт. Я ничего не имел, так и вернусь домой. Другой откроет лавчонку, женится, — глядишь, у него и уют, и хозяйство, и дети.
— Положитесь на меня, я возьму вас в имение к отцу! — с готовностью обещал лейтенант.
— Какое благородство души! — твердил Шмидт. — Какое благородство души!
Шмидт рассказал Кузнецову, что за время своей работы на псарне гаулейтера он успел сдать семь дрессированных овчарок. Сейчас он готовил восьмую. Эта восьмая лежала у ног «имперского дрессировщика», вызывая его восхищение. Впрочем, лейтенант тоже весьма благосклонно отнесся к овчарке.
— Это лучшая из всех восьми, — захлебывался от восторга Шмидт. — Она нюхом чувствует неарийца, клянусь вам!
— Что вы говорите! А партизана?
— О!.. Партизана — за километр!
Но и это не доставляло облегчения обер-ефрейтору. Он продолжал жаловаться на свою горькую судьбину:
— Есть у меня в Ровно девочка, ну просто объедение. Полька. Хищная девочка. Я, герр лейтенант, с детства люблю все хищное… Но она причиняет мне жестокие страдания. Верите ли, ходит к ней гестаповец, рябой, подарки носит. То отрез на платье, то часики, то еще что-нибудь золотое. Ему дешево достается. Сделал обыск — и готово! Вот моя полечка и липнет к гестаповцу.
— У каждого, дорогой мой, свое несчастье, — сказал Кузнецов со вздохом. — Вот у меня и денег достаточно, — он сделал многозначительную паузу, — и вещички кое-какие найдутся…
— Да?
— А вы заходите ко мне. Я вам кое-что дам для вашей красавицы. Серьезно…
— Зачем же?!
— По-дружески, Шмидт. Вы мне нравитесь. Выпьем за здоровье вашей необыкновенной овчарки!
У каждого, Шмидт, свое несчастье, — продолжал Кузнецов с тяжелым вздохом. — Моя невеста никак не может оформиться как фольксдойче. Ее отца убили бандиты, все документы попали к ним в руки. Попробуй докажи свое арийское происхождение…
— Да, да, — сочувственно закачал головой Шмидт.
— Но я вам еще не все рассказал. — Кузнецов наклонился к самому уху обер-ефрейтора. — Мою невесту мобилизуют в Германию!
— Ах, какая неприятность!
— Видите, у каждого свое!
— Да, да, — сокрушенно бормотал Шмидт. — Вот если бы фрейлейн работала в рейхскомиссариате!
— Разве найдется добрая душа, которая бы мне это устроила!
— Это так трудно сделать. Если бы фрейлейн имела документы.
— Не правда ли, — осведомился Кузнецов, — это может решить один человек — гаулейтер Кох?
— Да, он один, — подтвердил «имперский дрессировщик». И тут же вспомнил о своем земляке: — Адъютант Бабах — мой личный друг. Мы с ним в таких отношениях… Пусть фрейлейн напишет заявление, мы его и подсунем…
— Спасибо вам, Шмидт, — ответил лейтенант. — Я о вас позабочусь, можете быть спокойным. Я возьму вас к себе в имение. Может быть, вам нужны деньги? — И Кузнецов достал довольно внушительную пачку, ту самую, что накануне привез из отряда Коля Маленький.
— Но позвольте… — Шмидт изобразил на лице сильное возмущение.
— Ах, к чему эти церемонии! Наш святой долг помогать ближнему. Разве вы не христианин?
— Я понимаю эти высокие чувства! — в волнении произнес дрессировщик и поспешно спрятал пачку в карман.
Они условились о следующей встрече. Она состоялась на другой день в том же казино, где «имперского дрессировщика» снова ждало обильное угощение. Шмидт сообщил, что гаулейтер находится в отъезде и прибудет в Ровно в первых числах мая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Компания между тем расширялась. Остроумный, общительный, а главное — щедрый, лейтенант Зиберт был поистине ее душой. Среди фашистских офицеров нашлось немало любителей погулять и повеселиться на чужой счет. В немецких оккупационных марках, которые мы целыми транспортами забирали у противника, у Кузнецова недостатка не было, и Николай Иванович действовал согласно русской пословице: «Было бы корыто, а свиньи найдутся».
«Общество», в котором они вращались, доставляло Кузнецову и Вале новые и новые муки. Нестерпимо было слышать циничные признания фон Ортеля, рассказы Герхарда, Петера, Ясковца о пытках, которым подвергаются мирные люди, наши люди. Каждый раз после таких «дружеских» вечеров хотелось стонать от ненависти и бессилия. Кузнецов становился еще более замкнутым, сумрачным, целыми днями мог сидеть, не проронив ни слова.
…Валя и Майя продолжали ненавидеть одна другую. Майя не знала, что Валя разведчица партизанского отряда, а Вале, в свою очередь, не могло быть известно, что Майя уже второй месяц работает по заданию Коли Гнидюка.
Вскоре случилось событие, едва не заставившее нас отозвать в отряд Валю Довгер. Николай Иванович, зайдя к ней однажды поутру, застал ее в тревоге.
— Случилось что-нибудь?
— Да. Я получила повестку…
— Какую?
— Мобилизуют в Германию. — Голос ее дрогнул.
— Надо возвращаться в отряд, — сказал Кузнецов.
— Спасибо, — вспыхнула Валя. — Вернуться в отряд и потерять квартиру!
— А что поделаешь! — задумчиво произнес Кузнецов. И тут же предложил: — А что, если попробовать освободиться от мобилизации?
— Да, но как?
— Надо подумать…
— А если ты попросишь своего друга фон Ортеля?
— Можно и Ортеля. Но постой!..
Неожиданная мысль осенила Кузнецова. Он поднялся и зашагал по комнате.
— Есть другой человек. Попробую с ним встретиться. Во всяком случае, в Германию мы тебя не отпустим. При встрече с Ортелем или с кем-либо еще из «наших» офицеров на всякий случай намекни об этой повестке как о недоразумении, о смешном анекдоте.
— Обидно, если придется вернуться в отряд. С таким трудом все устроилось. Да и что я буду делать в отряде?
— Подожди. Отчаиваться рано. И потом, не забывайте, фрейлейн, что вы невеста офицера немецкой армии. Грош цена этому офицеру, если он не сумеет оградить свою невесту от неприятностей.
С этого дня Кузнецов стал завсегдатаем казино на «Фридрихштрассе», где, по словам Яна Каминского, постоянно бывал некто Шмидт, дрессировщик служебных собак при рейхскомиссариате. Шмидт приходился земляком адъютанту Коха гауптману Бабаху и хвалился Каминскому, что они с гауптманом на короткой ноге. Каминский настоятельно советовал Николаю Ивановичу поговорить по душам с этим Шмидтом.
…Шмидт, рыжий, веснушчатый обер-ефрейтор, подобострастно смотрел на лейтенанта, удостоившего его чести обедать вместе в казино, и жалобным голосом рассказал о своей невеселой работе.
— Собаки любят меня, но они плохо меня кормят, герр лейтенант Зиберт. Я ничего не имел, так и вернусь домой. Другой откроет лавчонку, женится, — глядишь, у него и уют, и хозяйство, и дети.
— Положитесь на меня, я возьму вас в имение к отцу! — с готовностью обещал лейтенант.
— Какое благородство души! — твердил Шмидт. — Какое благородство души!
Шмидт рассказал Кузнецову, что за время своей работы на псарне гаулейтера он успел сдать семь дрессированных овчарок. Сейчас он готовил восьмую. Эта восьмая лежала у ног «имперского дрессировщика», вызывая его восхищение. Впрочем, лейтенант тоже весьма благосклонно отнесся к овчарке.
— Это лучшая из всех восьми, — захлебывался от восторга Шмидт. — Она нюхом чувствует неарийца, клянусь вам!
— Что вы говорите! А партизана?
— О!.. Партизана — за километр!
Но и это не доставляло облегчения обер-ефрейтору. Он продолжал жаловаться на свою горькую судьбину:
— Есть у меня в Ровно девочка, ну просто объедение. Полька. Хищная девочка. Я, герр лейтенант, с детства люблю все хищное… Но она причиняет мне жестокие страдания. Верите ли, ходит к ней гестаповец, рябой, подарки носит. То отрез на платье, то часики, то еще что-нибудь золотое. Ему дешево достается. Сделал обыск — и готово! Вот моя полечка и липнет к гестаповцу.
— У каждого, дорогой мой, свое несчастье, — сказал Кузнецов со вздохом. — Вот у меня и денег достаточно, — он сделал многозначительную паузу, — и вещички кое-какие найдутся…
— Да?
— А вы заходите ко мне. Я вам кое-что дам для вашей красавицы. Серьезно…
— Зачем же?!
— По-дружески, Шмидт. Вы мне нравитесь. Выпьем за здоровье вашей необыкновенной овчарки!
У каждого, Шмидт, свое несчастье, — продолжал Кузнецов с тяжелым вздохом. — Моя невеста никак не может оформиться как фольксдойче. Ее отца убили бандиты, все документы попали к ним в руки. Попробуй докажи свое арийское происхождение…
— Да, да, — сочувственно закачал головой Шмидт.
— Но я вам еще не все рассказал. — Кузнецов наклонился к самому уху обер-ефрейтора. — Мою невесту мобилизуют в Германию!
— Ах, какая неприятность!
— Видите, у каждого свое!
— Да, да, — сокрушенно бормотал Шмидт. — Вот если бы фрейлейн работала в рейхскомиссариате!
— Разве найдется добрая душа, которая бы мне это устроила!
— Это так трудно сделать. Если бы фрейлейн имела документы.
— Не правда ли, — осведомился Кузнецов, — это может решить один человек — гаулейтер Кох?
— Да, он один, — подтвердил «имперский дрессировщик». И тут же вспомнил о своем земляке: — Адъютант Бабах — мой личный друг. Мы с ним в таких отношениях… Пусть фрейлейн напишет заявление, мы его и подсунем…
— Спасибо вам, Шмидт, — ответил лейтенант. — Я о вас позабочусь, можете быть спокойным. Я возьму вас к себе в имение. Может быть, вам нужны деньги? — И Кузнецов достал довольно внушительную пачку, ту самую, что накануне привез из отряда Коля Маленький.
— Но позвольте… — Шмидт изобразил на лице сильное возмущение.
— Ах, к чему эти церемонии! Наш святой долг помогать ближнему. Разве вы не христианин?
— Я понимаю эти высокие чувства! — в волнении произнес дрессировщик и поспешно спрятал пачку в карман.
Они условились о следующей встрече. Она состоялась на другой день в том же казино, где «имперского дрессировщика» снова ждало обильное угощение. Шмидт сообщил, что гаулейтер находится в отъезде и прибудет в Ровно в первых числах мая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135