Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко.
Отдавал ли я себе отчёт в том, что, не сохраняя единого правительства в Москве, мы не сохраняем и единую страну?
Да, отдавал. Однако к тому времени я уже давно не связывал судьбу России с судьбой ЦК КПСС, Совмина, съезда народных депутатов, Госснаба и других «исторически» сложившихся ведомств, которым как раз всегда «исторически» было начхать на судьбу России. Россия их интересовала только как поставщик сырья, рабочей силы, пушечного мяса и как главный имперский «магнит», к которому можно «притянуть» все, вплоть до Кубы. Везде и всюду навязать свои порядки!
Конечно, единая империя — это вещь мощная, фундаментальная, внушающая и трепет, и уважение. Но сколько можно было оставаться империей? К тому времени все империи давно рухнули — и британская, и французская, и португальская, ведь не так давно и США пытались контролировать почти впрямую целый ряд государств, на своём и соседнем континенте, но не преуспели в этом…
Итак, это был не «тихий путч», а легальное изменение существующего порядка вещей. Изменение условий договора между тремя главными республиками Союза.
Мы вычленили и сохранили идею сосуществования — причём достаточно жёстко регламентированного — государств в одном экономическом, политическом, военном пространстве. Но мы ушли от старой формулы: союзное правительство и контроль Москвы над всеми. Нам казалось, что это вытекает из духа ново-огаревского процесса, прерванного путчистами.
Идея заключалась в том, чтобы резко изменить политический климат. Вместо того чтобы тащить за уши республики к подписанию нового документа, показать, что мы, славянские государства, уже включили схему объединения, не предоставляя другим возможности долго колебаться и торговаться: хотите — присоединяйтесь, не хотите — ваше право.
Беловежское соглашение, как мне тогда казалось, было нужно прежде всего для того, чтобы резко усилить центростремительную тенденцию в развалившемся Союзе, стимулировать договорный процесс.
Поэтому странно слышать сегодня, что наши действия были направлены на согласованный развал Союза, его внезапное уничтожение. Я знаю, что этот миф нелегко преодолеть, но ещё раз подчёркиваю: СНГ являлось единственной на тот момент возможностью сохранения единого геополитического пространства.
Вспоминал я, стоя среди беловежских сосен, трагедию Тбилиси и Баку, захват телебашни в Вильнюсе, провокацию ОМОНа в Риге.
Все это было так недавно! И следующей фазой всех этих вооружённых акций стала уже Москва, август!.. Неужели опять смиренно ждать новой трагедии, поджав лапки? Нет, больше я этого не допущу.
Ведь начиная с 1990 года в огромном пространстве бывшего Союза возникло это смертельно опасное противостояние, горбачевские «качели». Легально, на словах — национальная свобода разрешалась. И даже приветствовалась. Создавались национальные партии, шли выборы. А на деле — Союз пытался держать ситуацию в своей лапе. Но лапа-то дрожала!.. В Тбилиси хотели «всего лишь» очистить площадь — а погибло девять человек. В Баку, чтобы «остановить погромы», которые уже прекратились к тому времени, — ввели войска.
И обо всех этих акциях Горбачёв, я уверен, не мог не знать.
На мой взгляд, это была безумная политика двойной игры, обманчивого компромисса, которая держала страну на волосок от войны центра и республик. Вот тогда ужасная бойня была бы неминуема.
Для того, чтобы не провоцировать новый путч, новую силовую попытку изменить это положение, «разминировать» ситуацию — необходимо было изменить саму конструкцию, саму схему наших взаимоотношений, а если брать в большом политическом масштабе — взаимоотношений новой суверенной России и СССР.
Я был убеждён, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жёсткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять своё значение, свой авторитет, чтобы провести реформы.
Я был убеждён, что морально-волевой ресурс Горбачёва исчерпан, и им вновь могут воспользоваться злые силы.
Так пришло решение.
Поэтому я оказался в Беловежской пуще.
Когда документы были в основном готовы, мы решили связаться с Назарбаевым, чтобы пригласить его, Президента Казахстана, в учредители содружества. Как раз в этот момент Назарбаев находился в воздухе, в самолёте, на пути к Москве. Это была заманчивая идея — повернуть его самолёт, чтобы он прямо сейчас же прилетел к нам. Мы попытались связаться с его самолётом. Выясняется, что в нем нет такой системы связи, по которой мы могли бы соединиться. Тогда пытаемся это сделать через диспетчерскую Внукова. Это был реальный вариант, Назарбаев в кабине лётчика мог бы переговорить с нами и развернуть самолёт в нашу сторону. Однако вскоре выясняется, что руководство Министерства гражданской авиации Союза запретило диспетчерам аэропорта давать нам служебную радиосвязь. Пришлось дожидаться прилёта Назарбаева, и он позвонил нам уже из Внукова.
Каждый из нас переговорил с ним по телефону. Я прочитал ему подготовленные для подписания документы. «Я поддерживаю идею создания СНГ, — сказал он. — Ждите меня, скоро к вам вылечу».
Однако Назарбаева мы в тот день так и не дождались. Чуть позже мне позвонил кто-то из его секретариата и передал, что Президент Казахстана не сможет прилететь.
Когда Горбачёв узнал от Назарбаева, что тот собрался к нам, он применил всю силу своего красноречия, использовал все влияние, чтобы отговорить его от поездки.
Нам было важно присутствие Назарбаева хотя бы в качестве наблюдателя. Но он решил по-другому. Я думаю, не только потому, что ему было неудобно отказывать Горбачёву. В эти часы Назарбаев должен был оценить тот евроазиатский контекст, в котором находится Казахстан, его республика. Россия — да, с ней у Казахстана протяжённые общие границы, общие связи и интересы. Но все-таки главное — среднеазиатский регион, соседи здесь. Братья по крови, по духу. Что ж, это было независимое решение.
Назарбаев не приехал. И мы втроём закрепили своими подписями историческое беловежское соглашение.
Но ведь была ещё одна возможность, ещё один выход из создавшегося положения! — скажет читатель.
Да, и этот «выход» я тоже не мог не иметь в виду.
Попытаться легально занять место Горбачёва. Встать во главе Союза, начав заново его реформу «сверху». Пройти путь, который не сумел пройти Горбачёв из-за предательства своего ближайшего окружения. Постепенно, планомерно демонтируя имперскую машину, как это пытался делать Михаил Сергеевич.
Возможности для этого были.
Бороться за всенародные выборы Президента СССР. Сделать российский парламент правопреемником распущенного советского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Отдавал ли я себе отчёт в том, что, не сохраняя единого правительства в Москве, мы не сохраняем и единую страну?
Да, отдавал. Однако к тому времени я уже давно не связывал судьбу России с судьбой ЦК КПСС, Совмина, съезда народных депутатов, Госснаба и других «исторически» сложившихся ведомств, которым как раз всегда «исторически» было начхать на судьбу России. Россия их интересовала только как поставщик сырья, рабочей силы, пушечного мяса и как главный имперский «магнит», к которому можно «притянуть» все, вплоть до Кубы. Везде и всюду навязать свои порядки!
Конечно, единая империя — это вещь мощная, фундаментальная, внушающая и трепет, и уважение. Но сколько можно было оставаться империей? К тому времени все империи давно рухнули — и британская, и французская, и португальская, ведь не так давно и США пытались контролировать почти впрямую целый ряд государств, на своём и соседнем континенте, но не преуспели в этом…
Итак, это был не «тихий путч», а легальное изменение существующего порядка вещей. Изменение условий договора между тремя главными республиками Союза.
Мы вычленили и сохранили идею сосуществования — причём достаточно жёстко регламентированного — государств в одном экономическом, политическом, военном пространстве. Но мы ушли от старой формулы: союзное правительство и контроль Москвы над всеми. Нам казалось, что это вытекает из духа ново-огаревского процесса, прерванного путчистами.
Идея заключалась в том, чтобы резко изменить политический климат. Вместо того чтобы тащить за уши республики к подписанию нового документа, показать, что мы, славянские государства, уже включили схему объединения, не предоставляя другим возможности долго колебаться и торговаться: хотите — присоединяйтесь, не хотите — ваше право.
Беловежское соглашение, как мне тогда казалось, было нужно прежде всего для того, чтобы резко усилить центростремительную тенденцию в развалившемся Союзе, стимулировать договорный процесс.
Поэтому странно слышать сегодня, что наши действия были направлены на согласованный развал Союза, его внезапное уничтожение. Я знаю, что этот миф нелегко преодолеть, но ещё раз подчёркиваю: СНГ являлось единственной на тот момент возможностью сохранения единого геополитического пространства.
Вспоминал я, стоя среди беловежских сосен, трагедию Тбилиси и Баку, захват телебашни в Вильнюсе, провокацию ОМОНа в Риге.
Все это было так недавно! И следующей фазой всех этих вооружённых акций стала уже Москва, август!.. Неужели опять смиренно ждать новой трагедии, поджав лапки? Нет, больше я этого не допущу.
Ведь начиная с 1990 года в огромном пространстве бывшего Союза возникло это смертельно опасное противостояние, горбачевские «качели». Легально, на словах — национальная свобода разрешалась. И даже приветствовалась. Создавались национальные партии, шли выборы. А на деле — Союз пытался держать ситуацию в своей лапе. Но лапа-то дрожала!.. В Тбилиси хотели «всего лишь» очистить площадь — а погибло девять человек. В Баку, чтобы «остановить погромы», которые уже прекратились к тому времени, — ввели войска.
И обо всех этих акциях Горбачёв, я уверен, не мог не знать.
На мой взгляд, это была безумная политика двойной игры, обманчивого компромисса, которая держала страну на волосок от войны центра и республик. Вот тогда ужасная бойня была бы неминуема.
Для того, чтобы не провоцировать новый путч, новую силовую попытку изменить это положение, «разминировать» ситуацию — необходимо было изменить саму конструкцию, саму схему наших взаимоотношений, а если брать в большом политическом масштабе — взаимоотношений новой суверенной России и СССР.
Я был убеждён, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жёсткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять своё значение, свой авторитет, чтобы провести реформы.
Я был убеждён, что морально-волевой ресурс Горбачёва исчерпан, и им вновь могут воспользоваться злые силы.
Так пришло решение.
Поэтому я оказался в Беловежской пуще.
Когда документы были в основном готовы, мы решили связаться с Назарбаевым, чтобы пригласить его, Президента Казахстана, в учредители содружества. Как раз в этот момент Назарбаев находился в воздухе, в самолёте, на пути к Москве. Это была заманчивая идея — повернуть его самолёт, чтобы он прямо сейчас же прилетел к нам. Мы попытались связаться с его самолётом. Выясняется, что в нем нет такой системы связи, по которой мы могли бы соединиться. Тогда пытаемся это сделать через диспетчерскую Внукова. Это был реальный вариант, Назарбаев в кабине лётчика мог бы переговорить с нами и развернуть самолёт в нашу сторону. Однако вскоре выясняется, что руководство Министерства гражданской авиации Союза запретило диспетчерам аэропорта давать нам служебную радиосвязь. Пришлось дожидаться прилёта Назарбаева, и он позвонил нам уже из Внукова.
Каждый из нас переговорил с ним по телефону. Я прочитал ему подготовленные для подписания документы. «Я поддерживаю идею создания СНГ, — сказал он. — Ждите меня, скоро к вам вылечу».
Однако Назарбаева мы в тот день так и не дождались. Чуть позже мне позвонил кто-то из его секретариата и передал, что Президент Казахстана не сможет прилететь.
Когда Горбачёв узнал от Назарбаева, что тот собрался к нам, он применил всю силу своего красноречия, использовал все влияние, чтобы отговорить его от поездки.
Нам было важно присутствие Назарбаева хотя бы в качестве наблюдателя. Но он решил по-другому. Я думаю, не только потому, что ему было неудобно отказывать Горбачёву. В эти часы Назарбаев должен был оценить тот евроазиатский контекст, в котором находится Казахстан, его республика. Россия — да, с ней у Казахстана протяжённые общие границы, общие связи и интересы. Но все-таки главное — среднеазиатский регион, соседи здесь. Братья по крови, по духу. Что ж, это было независимое решение.
Назарбаев не приехал. И мы втроём закрепили своими подписями историческое беловежское соглашение.
Но ведь была ещё одна возможность, ещё один выход из создавшегося положения! — скажет читатель.
Да, и этот «выход» я тоже не мог не иметь в виду.
Попытаться легально занять место Горбачёва. Встать во главе Союза, начав заново его реформу «сверху». Пройти путь, который не сумел пройти Горбачёв из-за предательства своего ближайшего окружения. Постепенно, планомерно демонтируя имперскую машину, как это пытался делать Михаил Сергеевич.
Возможности для этого были.
Бороться за всенародные выборы Президента СССР. Сделать российский парламент правопреемником распущенного советского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126