Один прыжок, другой; я качнулась, закашлявшись, слишком низко и, не удержав равновесия, упала ничком. Теперь я уже не видела Джонатана из-за дыма и языков пламени. Меня охватило чувство горького разочарования: у меня было так мало хорошего в прошлом и столько надежд на будущее…
Кто-то пролетел по воздуху, словно огромная птица. Он грубо схватил меня, так что я очнулась и закричала, все еще задыхаясь от кашля. Птица снова перепрыгнула огонь, я почувствовала запах паленой одежды. Мы находились вне огня, в холле, где воздух был немного чище и пелена дыма менее плотной. Я смогла узнать человека, державшего меня на руках.
— Том, — взмолилась я. — Откуда ты взялся? Ох, Том, он вернулся, вытащи его оттуда…
— Нет, миледи! — ответил Том, сжимая меня так крепко, что я едва могла дышать. Слезы струились по его лицу, возможно, от избытка чувств, но, мне думается, скорее всего от дыма. — Фрэнк вытащит его. Не бойтесь, миледи, мы спасем вас обоих…
Через его плечо я видела еще одно знакомое лицо — Анны. Не будучи сентиментальной, она так двинула Тома в бок, что он пошатнулся и едва не уронил меня.
— Беги ты… дурачок! — Она употребила слово, которое я услышала впервые: — Весь …ный дом в огне.
Как громоздкий неуклюжий куль, я пропутешествовала вниз по лестнице на руках Тома. Это было довольно приятное путешествие. Когда он протопал по нижнему холлу, я увидала языки пламени в гостиной. Огромные клубы дыма выплывали из коридора, ведущего к службам. Том вынес меня на холодный ночной воздух, и я снова закашлялась, прочищая забитые дымом легкие и ничего не видя от слез. Том стоял неподвижно, глядя на горящие «Серые Виселицы», пока не появилась Анна, заставившая его опустить меня на землю. Она стала пилить ножом мои путы, затем освободила меня от веревок и укутала в грубое одеяло, и тут появился Джонатан, которого несли через плечо, словно кусок мяса, и я, можете себе представить, не смогла удержаться от смеха.
Я попыталась встать на ноги, но Анна твердой рукой не дала мне подняться. Я подчинилась и, к своему удивлению, увидела, что нахожусь в середине довольно многочисленной толпы. Здесь собралась почти половина деревни. Первым я узнала старика Дженкинса. Это его угрюмый зять вытащил Джонатана из огня и теперь укутывал его в какое-то одеяло. Я увидала Мэри Питере и ее старшего сына, отца Анны и ее двух братьев.
— Пожалуйста, дайте мне встать, — сказала я Анне. — Земля такая холодная.
Ухмылка расплылась на лице Анны, черном от копоти.
— Потерпите немного, миледи. Он подойдет к вам. Пусть он подойдет сам. Это все, что мы, женщины, можем, — ставить мужчин на место.
Она кивнула в сторону Джонатана. Тот встал на ноги и был похож на грубую детскую игрушку. Голова его возвышалась над завернутой в одеяло бесформенной фигурой. Оттолкнув поддерживающего его Фрэнка, он подошел ко мне.
— Жива, — сказал он.
— Да, но ваша голова…
— Я не в обиде, — Джонатан улыбнулся знакомой кривой ухмылкой. — Могло быть хуже, Люси…
— Только не сейчас. Я не могу еще ни о чем думать. Боже, Джонатан, он все еще там?
Огромная парадная дверь была открыта случайно или по умыслу. Сквозняк, проникавший через нее, лишь раздувал пламя. Все, что я могла видеть, был огонь, огромная оранжевая пелена пламени.
Джонатан обнял меня.
— Он не выходил из дома. Нет, Люси, нет! Я не буду даже просить их войти внутрь. Так, возможно, будет лучше. Он хотел, он стремился к этому.
— Но дом…
— Посмотри, — ответил спокойно Джонатан. Теперь языки пламени, словно развевающиеся ярко-красные занавески, вырывались из верхних окон дома, создавая удивительный контраст с черным небом и медленно падающим снегом. Но Джонатан обратил мое внимание не на зрелище горящего дома: Я взглянула на толпу людей, окружавшую нас. Они стояли совершенно неподвижно, все, все: мужчины и женщины, и даже маленькие дети. Языки пламени, разгоняющие ночную темноту, причудливо озаряли застывших в молчании зрителей. Они стояли, укутавшись в рубища, и на их бледных решительных лицах читалось одно и то же выражение, роднившее их. Толпы крестьян, сжигавших замки во Франции, должно быть, выглядели точно так же. Эти люди, мои люди, не подожгли этот дом, они не были так безжалостны. Но им по душе был этот пожар. И просить их тушить огонь было равнозначно просьбе броситься в воды моря.
— Пусть горит! — сказала я.
Мужчина, стоявший рядом, обернулся на эти слова. Это был старый Дженкинс. С растрепанной белой бородой, с седыми волосами, развевающимися по ветру, на фоне пожара, придававшего им темно-красный оттенок, он казался ветхозаветным пророком.
— Да, миледи. Пусть горит. Это место проклято и остается проклятым с тех пор, как узурпатор захватил наши земли. Пусть горит, и с ним его жестокий хозяин!
Он был очень страшен с воздетыми, словно взывающими к Богу руками. Я перевела взгляд на Анну и увидела тот же блеск в ее глазах… на Тома — увидела окаменевшие черты его лица и поняла их правоту.
Я содрогнулась, несмотря на толстое одеяло, и Джонатан мягко посоветовал:
— Поехали в деревню. Должно быть, он припрятал коляску где-то неподалеку. Попробую найти ее.
— Нет, нет! Я не могу уйти прямо сейчас.
— Люси! А тебе зачем смотреть, как горит этот дом?
— Я думаю. Если он выйдет из дома сейчас, что они сделают? Бросятся к нему на помощь, перевяжут его раны, или они…
— Не знаю. Не могу утешать тебя ложью, Люси. Не знаю, как они поступят. Но он не выйдет, не сейчас. Он умер. И не такой уж плохой смертью, как ты думаешь. Человек теряет сознание от дыма задолго до того, как происходит все остальное.
Мы чуть-чуть прошли вперед и оказались в стороне от других. Их фигуры все еще представлялись темными силуэтами на фоне огня, который вырывался теперь из всех окон и дверей. Мы были с ними и все же мы были другими. Мы не могли понять до конца их чувств, в которых сплелись в сложный клубок ненависть и верность.
— Он отмщен наконец, — сказала я скорее себе. — Наверное, его это очень бы позабавило.
— Кого? Клэра?
— Нет, — улыбнулась я. — Нет. Дикона, Ричарда Глочестерского, короля Англии. Разве Дженкинс не рассказывал тебе о нем? Он жил всего лишь четыреста лет тому назад… У них здесь, в Йоркшире, крепкая память, — крепкая память и верные сердца. Ох, Джонатан, существует ли, как ты считаешь, такая вещь, как проклятие? Могут ли предательство и эгоизм передаваться от отца к сыну?
— Нет.
— Ты снова рассуждаешь как поверенный в делах, — сказала я, беззастенчиво прижимаясь к нему.
— Я прежде всего живой человек, а потом уже адвокат. И нет нужды объяснять поведение Клэра родовым заклятием, если не считать проклятием унаследованные титул и имя.
— А теперь ты рассуждаешь как левеллер.
— Я левеллер и горжусь этим. Взгляни на местных жителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Кто-то пролетел по воздуху, словно огромная птица. Он грубо схватил меня, так что я очнулась и закричала, все еще задыхаясь от кашля. Птица снова перепрыгнула огонь, я почувствовала запах паленой одежды. Мы находились вне огня, в холле, где воздух был немного чище и пелена дыма менее плотной. Я смогла узнать человека, державшего меня на руках.
— Том, — взмолилась я. — Откуда ты взялся? Ох, Том, он вернулся, вытащи его оттуда…
— Нет, миледи! — ответил Том, сжимая меня так крепко, что я едва могла дышать. Слезы струились по его лицу, возможно, от избытка чувств, но, мне думается, скорее всего от дыма. — Фрэнк вытащит его. Не бойтесь, миледи, мы спасем вас обоих…
Через его плечо я видела еще одно знакомое лицо — Анны. Не будучи сентиментальной, она так двинула Тома в бок, что он пошатнулся и едва не уронил меня.
— Беги ты… дурачок! — Она употребила слово, которое я услышала впервые: — Весь …ный дом в огне.
Как громоздкий неуклюжий куль, я пропутешествовала вниз по лестнице на руках Тома. Это было довольно приятное путешествие. Когда он протопал по нижнему холлу, я увидала языки пламени в гостиной. Огромные клубы дыма выплывали из коридора, ведущего к службам. Том вынес меня на холодный ночной воздух, и я снова закашлялась, прочищая забитые дымом легкие и ничего не видя от слез. Том стоял неподвижно, глядя на горящие «Серые Виселицы», пока не появилась Анна, заставившая его опустить меня на землю. Она стала пилить ножом мои путы, затем освободила меня от веревок и укутала в грубое одеяло, и тут появился Джонатан, которого несли через плечо, словно кусок мяса, и я, можете себе представить, не смогла удержаться от смеха.
Я попыталась встать на ноги, но Анна твердой рукой не дала мне подняться. Я подчинилась и, к своему удивлению, увидела, что нахожусь в середине довольно многочисленной толпы. Здесь собралась почти половина деревни. Первым я узнала старика Дженкинса. Это его угрюмый зять вытащил Джонатана из огня и теперь укутывал его в какое-то одеяло. Я увидала Мэри Питере и ее старшего сына, отца Анны и ее двух братьев.
— Пожалуйста, дайте мне встать, — сказала я Анне. — Земля такая холодная.
Ухмылка расплылась на лице Анны, черном от копоти.
— Потерпите немного, миледи. Он подойдет к вам. Пусть он подойдет сам. Это все, что мы, женщины, можем, — ставить мужчин на место.
Она кивнула в сторону Джонатана. Тот встал на ноги и был похож на грубую детскую игрушку. Голова его возвышалась над завернутой в одеяло бесформенной фигурой. Оттолкнув поддерживающего его Фрэнка, он подошел ко мне.
— Жива, — сказал он.
— Да, но ваша голова…
— Я не в обиде, — Джонатан улыбнулся знакомой кривой ухмылкой. — Могло быть хуже, Люси…
— Только не сейчас. Я не могу еще ни о чем думать. Боже, Джонатан, он все еще там?
Огромная парадная дверь была открыта случайно или по умыслу. Сквозняк, проникавший через нее, лишь раздувал пламя. Все, что я могла видеть, был огонь, огромная оранжевая пелена пламени.
Джонатан обнял меня.
— Он не выходил из дома. Нет, Люси, нет! Я не буду даже просить их войти внутрь. Так, возможно, будет лучше. Он хотел, он стремился к этому.
— Но дом…
— Посмотри, — ответил спокойно Джонатан. Теперь языки пламени, словно развевающиеся ярко-красные занавески, вырывались из верхних окон дома, создавая удивительный контраст с черным небом и медленно падающим снегом. Но Джонатан обратил мое внимание не на зрелище горящего дома: Я взглянула на толпу людей, окружавшую нас. Они стояли совершенно неподвижно, все, все: мужчины и женщины, и даже маленькие дети. Языки пламени, разгоняющие ночную темноту, причудливо озаряли застывших в молчании зрителей. Они стояли, укутавшись в рубища, и на их бледных решительных лицах читалось одно и то же выражение, роднившее их. Толпы крестьян, сжигавших замки во Франции, должно быть, выглядели точно так же. Эти люди, мои люди, не подожгли этот дом, они не были так безжалостны. Но им по душе был этот пожар. И просить их тушить огонь было равнозначно просьбе броситься в воды моря.
— Пусть горит! — сказала я.
Мужчина, стоявший рядом, обернулся на эти слова. Это был старый Дженкинс. С растрепанной белой бородой, с седыми волосами, развевающимися по ветру, на фоне пожара, придававшего им темно-красный оттенок, он казался ветхозаветным пророком.
— Да, миледи. Пусть горит. Это место проклято и остается проклятым с тех пор, как узурпатор захватил наши земли. Пусть горит, и с ним его жестокий хозяин!
Он был очень страшен с воздетыми, словно взывающими к Богу руками. Я перевела взгляд на Анну и увидела тот же блеск в ее глазах… на Тома — увидела окаменевшие черты его лица и поняла их правоту.
Я содрогнулась, несмотря на толстое одеяло, и Джонатан мягко посоветовал:
— Поехали в деревню. Должно быть, он припрятал коляску где-то неподалеку. Попробую найти ее.
— Нет, нет! Я не могу уйти прямо сейчас.
— Люси! А тебе зачем смотреть, как горит этот дом?
— Я думаю. Если он выйдет из дома сейчас, что они сделают? Бросятся к нему на помощь, перевяжут его раны, или они…
— Не знаю. Не могу утешать тебя ложью, Люси. Не знаю, как они поступят. Но он не выйдет, не сейчас. Он умер. И не такой уж плохой смертью, как ты думаешь. Человек теряет сознание от дыма задолго до того, как происходит все остальное.
Мы чуть-чуть прошли вперед и оказались в стороне от других. Их фигуры все еще представлялись темными силуэтами на фоне огня, который вырывался теперь из всех окон и дверей. Мы были с ними и все же мы были другими. Мы не могли понять до конца их чувств, в которых сплелись в сложный клубок ненависть и верность.
— Он отмщен наконец, — сказала я скорее себе. — Наверное, его это очень бы позабавило.
— Кого? Клэра?
— Нет, — улыбнулась я. — Нет. Дикона, Ричарда Глочестерского, короля Англии. Разве Дженкинс не рассказывал тебе о нем? Он жил всего лишь четыреста лет тому назад… У них здесь, в Йоркшире, крепкая память, — крепкая память и верные сердца. Ох, Джонатан, существует ли, как ты считаешь, такая вещь, как проклятие? Могут ли предательство и эгоизм передаваться от отца к сыну?
— Нет.
— Ты снова рассуждаешь как поверенный в делах, — сказала я, беззастенчиво прижимаясь к нему.
— Я прежде всего живой человек, а потом уже адвокат. И нет нужды объяснять поведение Клэра родовым заклятием, если не считать проклятием унаследованные титул и имя.
— А теперь ты рассуждаешь как левеллер.
— Я левеллер и горжусь этим. Взгляни на местных жителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70