Зато потом пусть только кто-нибудь попробует мне сказать: «Не надо грязи!»
— Господи, Шелест, мы с тобой станем самыми страшными монстрами на этом празднике жизни, который творится вокруг! — воскликнул я со смесью страха и восхищения.
— Но постараемся остаться людьми, иначе грош нам цена, — сказал Шелест. — Вводи препараты и ложись отдыхать. Предстоит тяжелая работа.
— А лазер в переносице у меня будет? — спросил я, расстилая на полу собственную одежду, чтобы лечь.
— Спят усталые игрушки, — намекнул Шелест. — Все будет, все, что пожелаешь.
— Спасибо, папочка. Сладких снов.
— И тебе кошмариков. Спи, детка.
Folder ???
Х :\ \ КАТАСТРОФА
\Sturm-und-drang
Двое стояли у края площади, скрываясь в тени домов, и смотрели на возвышавшуюся в полукилометре телебашню. С виду эти двое были людьми.
— Хей, жители неба! — рявкнул Мирослав. — Мы пришли, чтобы взять вас за это самое!
На душе у него скреблись кошки, но он старался не слышать их встревоженного мяуканья.
— Ого! — воскликнул Шелест. — Да ты, я смотрю, настроен по-боевому. Тогда идем. Пусть рокочут боевые барабаны!
— Врубим рок и дадим жару! — в тон ему ответил Мирослав.
На нем был черный кожаный плащ, подобный тому, какие носят Игроки внутри Омнисенса. Глаза казались скрыты под темными очками; но на самом деле на стеклах не было тонировки, просто огромные расширенные зрачки полностью закрыли роговицу. Горло окружал поднятый воротник, а руки прятались в карманах — и то, и другое могло бы произвести шок на неподготовленного человека.
Шелест оделся в черную шинель морского офицера с метками от споротых нашивок и революционной красной лентой в петлице. Непокрытую голову теребил, взъерошивая волосы, резкий холодный ветер, принесший заморозки к началу апреля. Тонкая корочка изморози чуть слышно похрустывала под ногами людей; начинало примораживать, но двое коммандос этого не чувствовали — стимулирующие инъекции превратили их кровь в энергетический коктейль.
Город погрузился во мрак, не придавший даже видимости спокойствия беснующимся улицам. Доносящиеся время от времени с разных сторон крики заставляли вздрагивать; темноту разнообразили многоцветные огни, и было непонятно, где горит ночная иллюминация, а где светятся глаза монстров. Небо на западе окрасилось отблеском зарева — с равным успехом то мог быть закат или же пожар.
«Мы идем на смерть, — подумалось Мирославу. — Нас разорвут клыки и когти, если не прикончат пули». Он вспомнил собаку.
Этого бездомного пса прикармливал Шелест, когда они жили у него на квартире, еще до ограбления банка. Перед тем как съехать с квартиры и отправиться в бега, Шелест купил для дворняги батон колбасы. Кусочки сала сливались по цвету с грязным снегом, и казалось, что ломтики колбасы, исчезающие в пасти торопливо глотающей собаки, изрешечены пулями.
«Ты знаешь, что такое межвидовая конкуренция? — спросил Шелест, сидя на корточках и почесывая пса за ухом. — Биологию в школе учил? Когда-то человек и дикая собака были конкурирующими видами. Вели борьбу за выживание. В такой борьбе убийство было естественно и оправданно».
Он достал пистолет.
«Ты что, сдурел? — воскликнул Мирослав. — Хочешь застрелить пса? Зачем?!»
«А теперь наши с собаками, да и со всей живой природой отношения сменились на доминирование, — продолжал Шелест. — Мы — доминирующий вид. Мы решаем, кому жить и питаться объедками, кому утонуть в ведре, а кому пойти на колбасу. Или на чучело для музея. Истребление животных не считается убийством, потому что у нас есть на это право. Право доминирующего вида. Ну что, Бобик, все съел?»
Пес облизнулся и ласково посмотрел на Шелеста в надежде получить еще.
«Мы берем на себя право распоряжаться жизнью представителей других видов, — сказал Шелест. — У этого пса сломана лапа и вылезает шерсть; он не доживет до конца зимы. Я имею право решить его судьбу. И я считаю, что милосерднее будет убить его сейчас».
Прежде чем Мирослав успел что-либо сказать, Шелест застрелил собаку. Четырехногая фигура отпечаталась в снегу, струйка крови протянулась из раскрытой пасти к парному пятну канализационного люка.
«Какая же ты сволочь! — сплюнул Мирослав. — Ты лишил его шанса выжить».
«Может быть, — ответил Шелест. — А может, и не было у него никакого шанса. В любом случае, это была всего лишь собака. Ты никогда не думал, что на планете могут существовать два доминирующих вида? Две разновидности людей, например. Как сапиенсы и неандертальцы. Тогда нам пришлось бы вспомнить о законах межвидовой борьбы. Съешь или будь съеденным. Что, по-твоему, легче: застрелить пса или человека?»
Мирослав не ответил. Шелест посмотрел ему в глаза.
«Я хотел всего лишь модернизировать хомо сапиенса, а Меченов хочет вывести совершенно иную породу. Если завтра мы встретимся с новой расой существ, стоящих на иной ступени эволюции, чем мы — пусть даже внешне похожих на нас, — нам придется убивать. Без жалости и раздумий. Иначе они станут доминирующим видом. А мы станем — всего лишь собаками».
Мирослав осмыслил эти слова много позже, когда шел через город с дробовиком в потных ладонях, разыскивая Шелеста. «Для них, Новых Людей, которые модифицировали себя, — подумал он, — для них мы собаки. Но и они для нас — тоже».
* * *
Телебашня была освещена бледными, как щупальца глубоководного спрута, лучами прожекторов, установленных по периметру площади. Славе и Тихону предстояло преодолеть пятьсот метров по залитому белым призрачным светом заснеженному газону, минуя несколько рядов деревьев и заграждений из металлической сетки.
На белом полотне, напоминавшем засохшее молоко на дне кастрюли, чернели спины стражей порядка, оцепивших башню, и отражались красно-синие вспышки пульсирующих огней автомобильных мигалок. Радужно светились отражатели на бамперах машин, и тускло поблескивали плексигласовые щиты и забрала шлемов на людях. У подножия башни суетились темные фигурки, которые были так же неприметны, как муравьи в лесной чаще — пока не вглядишься в залежи опавшей хвои по краям тропинки, не увидишь движения крохотных бойцов.
Лишенный поддержки армейских соединений, которые так и не были введены в центр города, полицейский осназ начал штурм телецентра своими силами. Нижние этажи башни скрывались в облаках дыма и газа, которые таяли сизыми завитками в ночном воздухе, от входов доносился надтреснутый звон разбитого стекла, хлопающие, как детские петарды, разрывы шоковых гранат и протяжные завывания «муллы» — ультразвуковой глушилки, теребящей слух где-то на пределе слышимости, с внезапными провалами в беззвучный, но ощутимый брюшным прессом гиперзвук хаоса и паники.
Мирослав и Шелест прошли сквозь оцепление, как уличный свет сквозь щели в жалюзи, оставив лишь растерянность и головную боль десятку оглушенных солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Господи, Шелест, мы с тобой станем самыми страшными монстрами на этом празднике жизни, который творится вокруг! — воскликнул я со смесью страха и восхищения.
— Но постараемся остаться людьми, иначе грош нам цена, — сказал Шелест. — Вводи препараты и ложись отдыхать. Предстоит тяжелая работа.
— А лазер в переносице у меня будет? — спросил я, расстилая на полу собственную одежду, чтобы лечь.
— Спят усталые игрушки, — намекнул Шелест. — Все будет, все, что пожелаешь.
— Спасибо, папочка. Сладких снов.
— И тебе кошмариков. Спи, детка.
Folder ???
Х :\ \ КАТАСТРОФА
\Sturm-und-drang
Двое стояли у края площади, скрываясь в тени домов, и смотрели на возвышавшуюся в полукилометре телебашню. С виду эти двое были людьми.
— Хей, жители неба! — рявкнул Мирослав. — Мы пришли, чтобы взять вас за это самое!
На душе у него скреблись кошки, но он старался не слышать их встревоженного мяуканья.
— Ого! — воскликнул Шелест. — Да ты, я смотрю, настроен по-боевому. Тогда идем. Пусть рокочут боевые барабаны!
— Врубим рок и дадим жару! — в тон ему ответил Мирослав.
На нем был черный кожаный плащ, подобный тому, какие носят Игроки внутри Омнисенса. Глаза казались скрыты под темными очками; но на самом деле на стеклах не было тонировки, просто огромные расширенные зрачки полностью закрыли роговицу. Горло окружал поднятый воротник, а руки прятались в карманах — и то, и другое могло бы произвести шок на неподготовленного человека.
Шелест оделся в черную шинель морского офицера с метками от споротых нашивок и революционной красной лентой в петлице. Непокрытую голову теребил, взъерошивая волосы, резкий холодный ветер, принесший заморозки к началу апреля. Тонкая корочка изморози чуть слышно похрустывала под ногами людей; начинало примораживать, но двое коммандос этого не чувствовали — стимулирующие инъекции превратили их кровь в энергетический коктейль.
Город погрузился во мрак, не придавший даже видимости спокойствия беснующимся улицам. Доносящиеся время от времени с разных сторон крики заставляли вздрагивать; темноту разнообразили многоцветные огни, и было непонятно, где горит ночная иллюминация, а где светятся глаза монстров. Небо на западе окрасилось отблеском зарева — с равным успехом то мог быть закат или же пожар.
«Мы идем на смерть, — подумалось Мирославу. — Нас разорвут клыки и когти, если не прикончат пули». Он вспомнил собаку.
Этого бездомного пса прикармливал Шелест, когда они жили у него на квартире, еще до ограбления банка. Перед тем как съехать с квартиры и отправиться в бега, Шелест купил для дворняги батон колбасы. Кусочки сала сливались по цвету с грязным снегом, и казалось, что ломтики колбасы, исчезающие в пасти торопливо глотающей собаки, изрешечены пулями.
«Ты знаешь, что такое межвидовая конкуренция? — спросил Шелест, сидя на корточках и почесывая пса за ухом. — Биологию в школе учил? Когда-то человек и дикая собака были конкурирующими видами. Вели борьбу за выживание. В такой борьбе убийство было естественно и оправданно».
Он достал пистолет.
«Ты что, сдурел? — воскликнул Мирослав. — Хочешь застрелить пса? Зачем?!»
«А теперь наши с собаками, да и со всей живой природой отношения сменились на доминирование, — продолжал Шелест. — Мы — доминирующий вид. Мы решаем, кому жить и питаться объедками, кому утонуть в ведре, а кому пойти на колбасу. Или на чучело для музея. Истребление животных не считается убийством, потому что у нас есть на это право. Право доминирующего вида. Ну что, Бобик, все съел?»
Пес облизнулся и ласково посмотрел на Шелеста в надежде получить еще.
«Мы берем на себя право распоряжаться жизнью представителей других видов, — сказал Шелест. — У этого пса сломана лапа и вылезает шерсть; он не доживет до конца зимы. Я имею право решить его судьбу. И я считаю, что милосерднее будет убить его сейчас».
Прежде чем Мирослав успел что-либо сказать, Шелест застрелил собаку. Четырехногая фигура отпечаталась в снегу, струйка крови протянулась из раскрытой пасти к парному пятну канализационного люка.
«Какая же ты сволочь! — сплюнул Мирослав. — Ты лишил его шанса выжить».
«Может быть, — ответил Шелест. — А может, и не было у него никакого шанса. В любом случае, это была всего лишь собака. Ты никогда не думал, что на планете могут существовать два доминирующих вида? Две разновидности людей, например. Как сапиенсы и неандертальцы. Тогда нам пришлось бы вспомнить о законах межвидовой борьбы. Съешь или будь съеденным. Что, по-твоему, легче: застрелить пса или человека?»
Мирослав не ответил. Шелест посмотрел ему в глаза.
«Я хотел всего лишь модернизировать хомо сапиенса, а Меченов хочет вывести совершенно иную породу. Если завтра мы встретимся с новой расой существ, стоящих на иной ступени эволюции, чем мы — пусть даже внешне похожих на нас, — нам придется убивать. Без жалости и раздумий. Иначе они станут доминирующим видом. А мы станем — всего лишь собаками».
Мирослав осмыслил эти слова много позже, когда шел через город с дробовиком в потных ладонях, разыскивая Шелеста. «Для них, Новых Людей, которые модифицировали себя, — подумал он, — для них мы собаки. Но и они для нас — тоже».
* * *
Телебашня была освещена бледными, как щупальца глубоководного спрута, лучами прожекторов, установленных по периметру площади. Славе и Тихону предстояло преодолеть пятьсот метров по залитому белым призрачным светом заснеженному газону, минуя несколько рядов деревьев и заграждений из металлической сетки.
На белом полотне, напоминавшем засохшее молоко на дне кастрюли, чернели спины стражей порядка, оцепивших башню, и отражались красно-синие вспышки пульсирующих огней автомобильных мигалок. Радужно светились отражатели на бамперах машин, и тускло поблескивали плексигласовые щиты и забрала шлемов на людях. У подножия башни суетились темные фигурки, которые были так же неприметны, как муравьи в лесной чаще — пока не вглядишься в залежи опавшей хвои по краям тропинки, не увидишь движения крохотных бойцов.
Лишенный поддержки армейских соединений, которые так и не были введены в центр города, полицейский осназ начал штурм телецентра своими силами. Нижние этажи башни скрывались в облаках дыма и газа, которые таяли сизыми завитками в ночном воздухе, от входов доносился надтреснутый звон разбитого стекла, хлопающие, как детские петарды, разрывы шоковых гранат и протяжные завывания «муллы» — ультразвуковой глушилки, теребящей слух где-то на пределе слышимости, с внезапными провалами в беззвучный, но ощутимый брюшным прессом гиперзвук хаоса и паники.
Мирослав и Шелест прошли сквозь оцепление, как уличный свет сквозь щели в жалюзи, оставив лишь растерянность и головную боль десятку оглушенных солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82