Его исправили в две недели.
Раз, в восьмом часу вечера, к нему подъехали телеги с мебелью и закрытая коляска; приехавшие вошли в дом, сейчас же заперев его за собой. Незадолго до восхода солнца телеги уехали пустые, а коляска с теми, кто в ней был, не выезжала больше. Значит, они там поселились. «Кто же это решился опять жить в таинственном доме?« — спрашивали друг друга жители квартала, но никак не могли разрешить этот вопрос, так как никто не видал новых жильцов. Однако мы, пользуясь правом романиста, покажем их читателю.
Прошло часа два после того, как капитан Ватан слушал разговор отца Жозефа с незнакомцем.
В одной из комнат таинственного дома, в хорошеньком будуаре, сидела в шезлонге молодая женщина, утопавшая в волнах кружев; лицо ее было бледно, похудело и осунулось от страдания; она смотрела вокруг, не глядя в сущности ни на что, и из глаз ее текли слезы, которых она даже не отирала; на полу валялась книга, видимо выпавшая у нее из рук.
Это была Жанна дю Люк де Мовер.
Бедняжка была очень несчастна; ее, чистую, целомудренную, судьба так неожиданно поразила в самой горячей, истинной любви.
Но Жанна плакала не о своем погибшем счастье, а о том, которого по-прежнему любила, несмотря на его вину.
По временам она взглядывала на хорошенького белокурого мальчика, уснувшего, играя, у нее на коленях, и из груди ее вырывалось почти рыдание.
— О Господи! — говорила она разбитым от горя голосом. — Он может не любить меня, но сына, его Жоржа! О нет! Он вернется, я знаю, я чувствую это!
На роскошных часах пробило половину восьмого. Почти в ту же минуту приподнялась портьера и мэтр Ресту доложил:
— Его преподобие отец Грендорж.
Священник почтительно поклонился графине и по ее приглашению сел возле на табурет.
Пристально посмотрев с минуту на молодую женщину, он раза три покачал головой.
— Вы опять плакали, графиня, — сказал он тоном ласкового упрека, с сердечным участием в голосе.
— Да, — отвечала она, — не стану скрывать от вас, отец мой. Сил нет удерживаться. Я так страдаю! Эти слезы почти облегчают меня.
— Плачьте, графиня, — слезы утешают, но не падайте духом. Помните, что несчастье ваше незаслуженно, и поэтому плачьте не над собой — вы невинны и чисты перед Богом, — а над тем, который несправедливо обвинил вас в минуту заблуждения, но непременно вернется и снова будет у ваших ног, я убежден в этом; он сам станет умолять вас о прощении, в котором вы ему тем более не откажете, что он много виноват перед вами.
— Отец мой, у меня силы подламываются, я чувствую, что умираю.
— Не надо так говорить, дочь моя; будьте мужественны; Господь посылает вам испытание — значит, любит вас. Вы женщина и мать, следовательно, ваша жизнь должна быть полна самоотвержения и покорности; она принадлежит не вам, а вот этому прелестному ангелу, который спит у вас на коленях.
— Знаю, отец мой.
— Так покоритесь воле Божией. Кто знает, может быть, за вас когда-то будет слишком хорошо отомщено!
— Что вы хотите этим сказать, отец мой?
— Ничего, графиня; простите меня за эти слова, я сожалею, что сказал их. Бог свидетель, что я пришел сюда не прибавлять вам страдания, а утешить светлым лучом надежды.
— Что такое?
— По вашему приказанию, графиня, я с самого дня нашего переезда сюда отыскивал женщину, молочную сестру вашей матери, воспитанную в особняке Фаржи.
— И вы наконец нашли ее, мою милую Фаншету?
— Да, мне посчастливилось, графиня; сегодня вечером она зайдет к вам.
— О, скажите, пожалуйста…
— Нет, графиня; я могу каким-нибудь нескромным, грубым словом нечаянно испортить вам удовольствие разговора с ней. Позвольте мне пока ничего вам не говорить.
— Благодарю вас, отец мой, вы добры и понимаете мое сердечное горе. Да, лучше мы поговорим с ней вдвоем; женщины понимают друг друга по одному взгляду, по улыбке. В котором часу она придет?
— В девять, графиня.
— Ах, как мне долго покажется время! Я предчувствую, что она скажет мне многое, чего я еще не знаю.
— Мужайтесь, графиня, думайте о вашем бедном муже, целуйте сына, и время пролетит незаметно.
— Отец мой, а вы видели Диану, мою милую Диану?
— Нет, графиня, — несколько сухо отвечал священник.
— Вы ее не любите, отец мой. Бедное дитя! Она теперь совсем одна! По вашему настоянию я уехала, не сказав ей, куда. Знаете, отец мой, я упрекаю себя за это в душе, она ведь была моим постоянным другом, подругой детства. Бедная, милая Диана, как она теперь должна тревожиться!
— Графиня, мой сан велит мне прощать, а не осуждать. Подождите еще несколько дней, умоляю вас; не старайтесь видеться с этой подругой, о которой вы так сожалеете. Скоро, я надеюсь, объяснится многое. Каждый человек может ошибаться. Если я ошибся, поверьте, я первый сознаюсь в своей вине; но до тех пор, графиня, умоляю вас, предоставьте мне полную свободу действовать, как предоставляли до сих пор. Бог нас видит и судит. Еще только несколько дней…
— Хорошо, отец мой, если вам этого непременно хочется. Но когда эти несколько дней пройдут?..
— Я или докажу вам, что я прав, графиня, или откровенно сознаюсь, что ошибся.
Наступила минута молчания.
— Давно вы были в Мовере? — поинтересовалась графиня.
— Сегодня.
— И… ничего нового? — нерешительно спросила она.
— Ничего, графиня; только бедные слуги в отчаянии, что вы так вдруг уехали от них.
Она вздохнула.
— Разве вы больше не думаете вернуться в Моверский замок?
— Нет, я бы умерла в этом доме, где началось и кончилось мое счастье.
Она встала и, не потревожив тихого сна своего младенца, отнесла и уложила его в прелестную колыбельку.
В это время портьера приподнялась и вошел мажордом.
— Что вы, мэтр Ресту? — ласково осведомилась графиня.
— Графиня, там женщина просит позволения войти к вам.
— Вы ее знаете? Она вам сказала свое имя?
— Имени она не говорила, но я ее знаю; это из ваших мест, она замужем за одним из прежних арендаторов господина графа. Ее зовут Фаншета Грипнар.
— О, пусть войдет, пусть войдет!
Мажордом поклонился и вышел. Священник встал.
— Вы уходите, отец мой? — обратилась к нему графиня.
— Да, графиня, — произнес он, улыбаясь. — Есть обстоятельства, когда третье лицо всегда стесняет.
— Ну, идите, отец мой, — сказала она с легкой улыбкой. — Но вы ведь скоро вернетесь?
— О, конечно, графиня! Разве я не вполне предан вашей семье?
Он поклонился и ушел в одну дверь, а Фаншета вошла в другую.
Хозяйка гостиницы была бледна и, видимо, сильно взволнована. Она неподвижно остановилась посреди комнаты, выжидая, пока уйдет мажордом; как только за ним опустилась тяжелая портьера, она мигом очутилась на коленях перед графиней, осыпая ее поцелуями и заливаясь слезами.
— Фаншета, моя добрая Фаншета! — вскричала Жанна, подняв ее, сжимая в объятиях и плача вместе с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Раз, в восьмом часу вечера, к нему подъехали телеги с мебелью и закрытая коляска; приехавшие вошли в дом, сейчас же заперев его за собой. Незадолго до восхода солнца телеги уехали пустые, а коляска с теми, кто в ней был, не выезжала больше. Значит, они там поселились. «Кто же это решился опять жить в таинственном доме?« — спрашивали друг друга жители квартала, но никак не могли разрешить этот вопрос, так как никто не видал новых жильцов. Однако мы, пользуясь правом романиста, покажем их читателю.
Прошло часа два после того, как капитан Ватан слушал разговор отца Жозефа с незнакомцем.
В одной из комнат таинственного дома, в хорошеньком будуаре, сидела в шезлонге молодая женщина, утопавшая в волнах кружев; лицо ее было бледно, похудело и осунулось от страдания; она смотрела вокруг, не глядя в сущности ни на что, и из глаз ее текли слезы, которых она даже не отирала; на полу валялась книга, видимо выпавшая у нее из рук.
Это была Жанна дю Люк де Мовер.
Бедняжка была очень несчастна; ее, чистую, целомудренную, судьба так неожиданно поразила в самой горячей, истинной любви.
Но Жанна плакала не о своем погибшем счастье, а о том, которого по-прежнему любила, несмотря на его вину.
По временам она взглядывала на хорошенького белокурого мальчика, уснувшего, играя, у нее на коленях, и из груди ее вырывалось почти рыдание.
— О Господи! — говорила она разбитым от горя голосом. — Он может не любить меня, но сына, его Жоржа! О нет! Он вернется, я знаю, я чувствую это!
На роскошных часах пробило половину восьмого. Почти в ту же минуту приподнялась портьера и мэтр Ресту доложил:
— Его преподобие отец Грендорж.
Священник почтительно поклонился графине и по ее приглашению сел возле на табурет.
Пристально посмотрев с минуту на молодую женщину, он раза три покачал головой.
— Вы опять плакали, графиня, — сказал он тоном ласкового упрека, с сердечным участием в голосе.
— Да, — отвечала она, — не стану скрывать от вас, отец мой. Сил нет удерживаться. Я так страдаю! Эти слезы почти облегчают меня.
— Плачьте, графиня, — слезы утешают, но не падайте духом. Помните, что несчастье ваше незаслуженно, и поэтому плачьте не над собой — вы невинны и чисты перед Богом, — а над тем, который несправедливо обвинил вас в минуту заблуждения, но непременно вернется и снова будет у ваших ног, я убежден в этом; он сам станет умолять вас о прощении, в котором вы ему тем более не откажете, что он много виноват перед вами.
— Отец мой, у меня силы подламываются, я чувствую, что умираю.
— Не надо так говорить, дочь моя; будьте мужественны; Господь посылает вам испытание — значит, любит вас. Вы женщина и мать, следовательно, ваша жизнь должна быть полна самоотвержения и покорности; она принадлежит не вам, а вот этому прелестному ангелу, который спит у вас на коленях.
— Знаю, отец мой.
— Так покоритесь воле Божией. Кто знает, может быть, за вас когда-то будет слишком хорошо отомщено!
— Что вы хотите этим сказать, отец мой?
— Ничего, графиня; простите меня за эти слова, я сожалею, что сказал их. Бог свидетель, что я пришел сюда не прибавлять вам страдания, а утешить светлым лучом надежды.
— Что такое?
— По вашему приказанию, графиня, я с самого дня нашего переезда сюда отыскивал женщину, молочную сестру вашей матери, воспитанную в особняке Фаржи.
— И вы наконец нашли ее, мою милую Фаншету?
— Да, мне посчастливилось, графиня; сегодня вечером она зайдет к вам.
— О, скажите, пожалуйста…
— Нет, графиня; я могу каким-нибудь нескромным, грубым словом нечаянно испортить вам удовольствие разговора с ней. Позвольте мне пока ничего вам не говорить.
— Благодарю вас, отец мой, вы добры и понимаете мое сердечное горе. Да, лучше мы поговорим с ней вдвоем; женщины понимают друг друга по одному взгляду, по улыбке. В котором часу она придет?
— В девять, графиня.
— Ах, как мне долго покажется время! Я предчувствую, что она скажет мне многое, чего я еще не знаю.
— Мужайтесь, графиня, думайте о вашем бедном муже, целуйте сына, и время пролетит незаметно.
— Отец мой, а вы видели Диану, мою милую Диану?
— Нет, графиня, — несколько сухо отвечал священник.
— Вы ее не любите, отец мой. Бедное дитя! Она теперь совсем одна! По вашему настоянию я уехала, не сказав ей, куда. Знаете, отец мой, я упрекаю себя за это в душе, она ведь была моим постоянным другом, подругой детства. Бедная, милая Диана, как она теперь должна тревожиться!
— Графиня, мой сан велит мне прощать, а не осуждать. Подождите еще несколько дней, умоляю вас; не старайтесь видеться с этой подругой, о которой вы так сожалеете. Скоро, я надеюсь, объяснится многое. Каждый человек может ошибаться. Если я ошибся, поверьте, я первый сознаюсь в своей вине; но до тех пор, графиня, умоляю вас, предоставьте мне полную свободу действовать, как предоставляли до сих пор. Бог нас видит и судит. Еще только несколько дней…
— Хорошо, отец мой, если вам этого непременно хочется. Но когда эти несколько дней пройдут?..
— Я или докажу вам, что я прав, графиня, или откровенно сознаюсь, что ошибся.
Наступила минута молчания.
— Давно вы были в Мовере? — поинтересовалась графиня.
— Сегодня.
— И… ничего нового? — нерешительно спросила она.
— Ничего, графиня; только бедные слуги в отчаянии, что вы так вдруг уехали от них.
Она вздохнула.
— Разве вы больше не думаете вернуться в Моверский замок?
— Нет, я бы умерла в этом доме, где началось и кончилось мое счастье.
Она встала и, не потревожив тихого сна своего младенца, отнесла и уложила его в прелестную колыбельку.
В это время портьера приподнялась и вошел мажордом.
— Что вы, мэтр Ресту? — ласково осведомилась графиня.
— Графиня, там женщина просит позволения войти к вам.
— Вы ее знаете? Она вам сказала свое имя?
— Имени она не говорила, но я ее знаю; это из ваших мест, она замужем за одним из прежних арендаторов господина графа. Ее зовут Фаншета Грипнар.
— О, пусть войдет, пусть войдет!
Мажордом поклонился и вышел. Священник встал.
— Вы уходите, отец мой? — обратилась к нему графиня.
— Да, графиня, — произнес он, улыбаясь. — Есть обстоятельства, когда третье лицо всегда стесняет.
— Ну, идите, отец мой, — сказала она с легкой улыбкой. — Но вы ведь скоро вернетесь?
— О, конечно, графиня! Разве я не вполне предан вашей семье?
Он поклонился и ушел в одну дверь, а Фаншета вошла в другую.
Хозяйка гостиницы была бледна и, видимо, сильно взволнована. Она неподвижно остановилась посреди комнаты, выжидая, пока уйдет мажордом; как только за ним опустилась тяжелая портьера, она мигом очутилась на коленях перед графиней, осыпая ее поцелуями и заливаясь слезами.
— Фаншета, моя добрая Фаншета! — вскричала Жанна, подняв ее, сжимая в объятиях и плача вместе с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127