Я запомнил весь этот вздор от слова до слова, хотя там не было ни тени смысла и ни капли ясности; и если вы мне дадите тонкое критическое истолкование, вы сделаете мне очаровательный подарок, сударыня.
– Как вы сказали, государь?! – воскликнула Мирзоза. – Пусть я умру, если вы не похитили у кого-то эту фразу!
– Не знаю, как это случилось, – отвечал Мангогул, – ибо сегодня я никому не давал аудиенции, кроме этих двух сокровищ. Когда я направил перстень на последнее из них, оно помолчало с минуту, а затем заговорило, как бы обращаясь к какому-то собранию:
«Господа!
Я не стану выискивать, пренебрегая моим собственным разумом, образцы мышления и выражений. И если мне удастся высказать нечто новое, в этом не будет никакой аффектации; оно явится следствием моей темы; если бы я повторяло то, что уже высказывалось по этому поводу, это значило бы, что я мыслю, как другие.
Пусть не вздумают иронизировать над моим вступлением и обвинять меня в том, что я ничего не читало или же читало без толку, – сокровище, подобное мне, не создано ни для чтения, ни для того, чтобы употреблять его на пользу, ни для того, чтобы предвидеть возражения, ни для того, чтобы на них отвечать.
Я не могу отказаться от замечаний и словесных украшений, соответствующих моей теме, тем более, что сама по себе она чрезвычайно скромна и не разрешит мне напыщенного многословия; но я не стану касаться мелких, ничтожных подробностей, которые являются достоянием пустого болтуна; я было бы в отчаянии, если бы меня заподозрили в пустословии.
Теперь, когда я сообщило вам, господа, о том, чего вы должны ожидать от моих открытий и от моей риторики, будет достаточно нескольких ударов кисти, чтобы обрисовать мой характер.
Вы знаете не хуже меня, господа, что существует две категории сокровищ: сокровища гордые и сокровища скромные; первые хотят всегда быть впереди и занимать высшее положение; вторые, напротив, на все согласны и имеют покорный вид. Эти противоположные наклонности обнаруживаются в их замыслах и заставляют тех и других действовать согласно руководящему ими духу.
Я считаю, будучи во власти предрассудков, внушенных мне воспитанием в юности, что обеспечу себе более прочную, легкую и приятную карьеру, если возьму на себя роль смиренницы; и я отдавалось с ребяческой стыдливостью и кроткими мольбами всем тем, кого имело счастье встретить.
Но какие ужасные времена! Мои услуги были приняты лишь после того, как я выслушало множество всяких «но», «если» и «как», которые могли бы вывести из терпения самое праздное из сокровищ.
Увы! Счастье было непродолжительно. Мой первый обладатель, стремясь к новой, льстившей его самолюбию победе, бросил меня, и я снова оказалось не у дел.
Я потеряло драгоценность и не льстило себя надеждой, что судьба вознаградит меня за эту потерю; в самом деле, вакантное место вскоре было занято, но не все целиком, одним шестидесятилетним старцем, страдавшим не столько недостатком доброй воли, сколько отсутствием данных.
Старик изо всех сил старался заставить меня позабыть прошлое. Он обращался со мной со всей учтивостью и обходительностью, какие приняты в нашем кругу, но, несмотря на все усилия, не мог устранить мои сожаления о потерянном.
Правда, искусство, которое ни перед чем не останавливается, открыло ему в сокровищнице даров природы некоторые средства смягчить мою печаль, – но эта компенсация показалась мне недостаточной; и мое воображение тщетно пыталось найти новые формы отношений и даже создать фантастические. Преимущество первенства так велико, что оно овладевает мыслью и ставит преграды всему, что впоследствии пытается предстать перед нами в других формах; и так велика неблагодарность сокровищ, – скажу это к нашему стыду, – что для них добрая воля никогда не заменяет факта.
Это замечание кажется мне столь справедливым, что, – хотя я и никому не обязано этой мыслью, – я полагаю, что она приходила в голову не мне одному; но если она поражала кого-нибудь и до меня, тем не менее, господа, я первое решаюсь высказать ее вслух и тем самым дать вам оценить все ее значение.
У меня нет ни малейшей склонности вменять в вину говорившим до меня тот факт, что они опустили столь важное обстоятельство, и мое самолюбие вполне удовлетворено тем, что мне удалось после стольких ораторов предложить вам мое наблюдение как нечто совершенно новое»…
– Ах, государь, – воскликнула Мирзоза, – мне кажется, что я слышу хироманта Манимонбанды. Обратитесь к этому человеку, и вы получите от него тонкое критическое истолкование, приятный дар, за которым вы тщетно будете обращаться ко всякому другому.
Африканский автор сообщает, что Мангогул улыбнулся и продолжал говорить. «Но я остерегаюсь, – прибавляет он, – приводить остаток речи сокровища. Ибо если ее начало не было так занимательно, как первые страницы повести о фее Топ, то продолжение ее еще скучнее последних страниц истории феи Мусташ».
Глава сороковая
Сон Мирзозы
Когда Мангогул окончил пересказ академической речи путаника Жиржиро, было уже поздно, и все легли спать.
В эту ночь фаворитка могла ожидать, что крепко уснет, но во время сна ей припомнился вчерашний разговор, вызванные им мысли перемешались с другими, и ее мучил причудливый сон, который она не преминула рассказать султану.
– Я только что заснула, – говорила она, – как почувствовала себя перенесенной в огромную галерею, всю уставленную книгами. Не скажу вам, что это были за книги; я отнеслась к ним так, как относятся многие наяву: я не прочла ни одного названия, моим вниманием завладело нечто более интересное.
На некотором расстоянии друг от друга, между книжными шкафами, стояли на пьедесталах прекрасные мраморные и бронзовые бюсты. Безжалостная рука времени пощадила их, и, если не считать кое-каких мелких повреждений, они были в полной сохранности; на них лежал отпечаток благородства и изящества, какие античность умела придавать своим творениям; у большинства была длинная борода, высокий лоб, подобный вашему, и значительное выражение лица.
Мне захотелось узнать их имена и заслуги, и вот некая женщина вышла из амбразуры окна и приблизилась ко мне; у нее был прекрасный рост, величавая поступь и благородная осанка; ее взгляд был кроток и в то же время горделив, а голос обладал проникающим в душу очарованием; наряд ее составляли шлем, броня и развевающаяся юбка из белого атласа.
«Я вижу ваше недоумение, – сказала она мне, – и сейчас удовлетворю ваше любопытство. Люди, изображения которых так вас поразили, были моими любимцами; они посвящали дни и ночи усовершенствованию изящных искусств, изобретательницей которых я являюсь. Они жили в самых просвещенных странах мира, и их сочинения, доставлявшие наслаждение современникам, вызывают восхищение и поныне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Как вы сказали, государь?! – воскликнула Мирзоза. – Пусть я умру, если вы не похитили у кого-то эту фразу!
– Не знаю, как это случилось, – отвечал Мангогул, – ибо сегодня я никому не давал аудиенции, кроме этих двух сокровищ. Когда я направил перстень на последнее из них, оно помолчало с минуту, а затем заговорило, как бы обращаясь к какому-то собранию:
«Господа!
Я не стану выискивать, пренебрегая моим собственным разумом, образцы мышления и выражений. И если мне удастся высказать нечто новое, в этом не будет никакой аффектации; оно явится следствием моей темы; если бы я повторяло то, что уже высказывалось по этому поводу, это значило бы, что я мыслю, как другие.
Пусть не вздумают иронизировать над моим вступлением и обвинять меня в том, что я ничего не читало или же читало без толку, – сокровище, подобное мне, не создано ни для чтения, ни для того, чтобы употреблять его на пользу, ни для того, чтобы предвидеть возражения, ни для того, чтобы на них отвечать.
Я не могу отказаться от замечаний и словесных украшений, соответствующих моей теме, тем более, что сама по себе она чрезвычайно скромна и не разрешит мне напыщенного многословия; но я не стану касаться мелких, ничтожных подробностей, которые являются достоянием пустого болтуна; я было бы в отчаянии, если бы меня заподозрили в пустословии.
Теперь, когда я сообщило вам, господа, о том, чего вы должны ожидать от моих открытий и от моей риторики, будет достаточно нескольких ударов кисти, чтобы обрисовать мой характер.
Вы знаете не хуже меня, господа, что существует две категории сокровищ: сокровища гордые и сокровища скромные; первые хотят всегда быть впереди и занимать высшее положение; вторые, напротив, на все согласны и имеют покорный вид. Эти противоположные наклонности обнаруживаются в их замыслах и заставляют тех и других действовать согласно руководящему ими духу.
Я считаю, будучи во власти предрассудков, внушенных мне воспитанием в юности, что обеспечу себе более прочную, легкую и приятную карьеру, если возьму на себя роль смиренницы; и я отдавалось с ребяческой стыдливостью и кроткими мольбами всем тем, кого имело счастье встретить.
Но какие ужасные времена! Мои услуги были приняты лишь после того, как я выслушало множество всяких «но», «если» и «как», которые могли бы вывести из терпения самое праздное из сокровищ.
Увы! Счастье было непродолжительно. Мой первый обладатель, стремясь к новой, льстившей его самолюбию победе, бросил меня, и я снова оказалось не у дел.
Я потеряло драгоценность и не льстило себя надеждой, что судьба вознаградит меня за эту потерю; в самом деле, вакантное место вскоре было занято, но не все целиком, одним шестидесятилетним старцем, страдавшим не столько недостатком доброй воли, сколько отсутствием данных.
Старик изо всех сил старался заставить меня позабыть прошлое. Он обращался со мной со всей учтивостью и обходительностью, какие приняты в нашем кругу, но, несмотря на все усилия, не мог устранить мои сожаления о потерянном.
Правда, искусство, которое ни перед чем не останавливается, открыло ему в сокровищнице даров природы некоторые средства смягчить мою печаль, – но эта компенсация показалась мне недостаточной; и мое воображение тщетно пыталось найти новые формы отношений и даже создать фантастические. Преимущество первенства так велико, что оно овладевает мыслью и ставит преграды всему, что впоследствии пытается предстать перед нами в других формах; и так велика неблагодарность сокровищ, – скажу это к нашему стыду, – что для них добрая воля никогда не заменяет факта.
Это замечание кажется мне столь справедливым, что, – хотя я и никому не обязано этой мыслью, – я полагаю, что она приходила в голову не мне одному; но если она поражала кого-нибудь и до меня, тем не менее, господа, я первое решаюсь высказать ее вслух и тем самым дать вам оценить все ее значение.
У меня нет ни малейшей склонности вменять в вину говорившим до меня тот факт, что они опустили столь важное обстоятельство, и мое самолюбие вполне удовлетворено тем, что мне удалось после стольких ораторов предложить вам мое наблюдение как нечто совершенно новое»…
– Ах, государь, – воскликнула Мирзоза, – мне кажется, что я слышу хироманта Манимонбанды. Обратитесь к этому человеку, и вы получите от него тонкое критическое истолкование, приятный дар, за которым вы тщетно будете обращаться ко всякому другому.
Африканский автор сообщает, что Мангогул улыбнулся и продолжал говорить. «Но я остерегаюсь, – прибавляет он, – приводить остаток речи сокровища. Ибо если ее начало не было так занимательно, как первые страницы повести о фее Топ, то продолжение ее еще скучнее последних страниц истории феи Мусташ».
Глава сороковая
Сон Мирзозы
Когда Мангогул окончил пересказ академической речи путаника Жиржиро, было уже поздно, и все легли спать.
В эту ночь фаворитка могла ожидать, что крепко уснет, но во время сна ей припомнился вчерашний разговор, вызванные им мысли перемешались с другими, и ее мучил причудливый сон, который она не преминула рассказать султану.
– Я только что заснула, – говорила она, – как почувствовала себя перенесенной в огромную галерею, всю уставленную книгами. Не скажу вам, что это были за книги; я отнеслась к ним так, как относятся многие наяву: я не прочла ни одного названия, моим вниманием завладело нечто более интересное.
На некотором расстоянии друг от друга, между книжными шкафами, стояли на пьедесталах прекрасные мраморные и бронзовые бюсты. Безжалостная рука времени пощадила их, и, если не считать кое-каких мелких повреждений, они были в полной сохранности; на них лежал отпечаток благородства и изящества, какие античность умела придавать своим творениям; у большинства была длинная борода, высокий лоб, подобный вашему, и значительное выражение лица.
Мне захотелось узнать их имена и заслуги, и вот некая женщина вышла из амбразуры окна и приблизилась ко мне; у нее был прекрасный рост, величавая поступь и благородная осанка; ее взгляд был кроток и в то же время горделив, а голос обладал проникающим в душу очарованием; наряд ее составляли шлем, броня и развевающаяся юбка из белого атласа.
«Я вижу ваше недоумение, – сказала она мне, – и сейчас удовлетворю ваше любопытство. Люди, изображения которых так вас поразили, были моими любимцами; они посвящали дни и ночи усовершенствованию изящных искусств, изобретательницей которых я являюсь. Они жили в самых просвещенных странах мира, и их сочинения, доставлявшие наслаждение современникам, вызывают восхищение и поныне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69