– Как заместитель Генерального секретаря я не могу поддерживать то, что равносильно государственному перевороту, направленному против установленного порядка прохождения законов.
– Означает ли это, что отныне наши пути расходятся, Чисно?
Он тут же дал задний ход:
– В Сенате действуют определенные правила, процедуры, обычаи…
– Поторопите Сенат. Даю три недели. – Я слишком устал, чтобы разводить дипломатию.
На следующее утро мы были в Ирландии. Я выступал на тренировочной базе Флота неподалеку от атомной электростанции около Белфаста.
– Есть люди, которые будут призывать нас не спешить. Возможно, они руководствуются самыми лучшими побуждениями. Между тем высота приливов увеличивается на два дюйма в год. Промедление для нас просто непозволительно. Необходимо действовать – энергично и решительно.
Этим вечером Ансельм не вернулся в отель. Карен Барнс разбудила меня в три часа ночи и сообщила, что он арестован за скандал во флотском баре. Не намерен ли я его высвободить?
– Нет. – Я снова лег спать.
Утром, отвратительно себя чувствуя, я изменил свое решение на противоположное и, преодолевая отвращение, отправил посыльного, чтобы гардемарина освободили под залог. Когда он предстал передо мной, я послал его на порку, подчеркнув в сопроводительной записке, что наказание не должно быть облегченным. Увидев потом, что стало с Ансельмом, Майкл украдкой посмеялся.
Это, конечно, было неприятно, но времени разбираться не оставалось, нам следовало отправляться в Южную Африку. Сорок семь членов Сената Объединенных Наций заявили, что будут блокировать новое законодательство, если оно пройдет через Ассамблею. Джеренс Бранстэд искал способы заставить их изменить это решение.
Наконец, после пятнадцати изматывающих дней, мы полетели домой. Ожидалась встреча с патриархами.
В суборбитальном лайнере Ансельм сидел рядом со мной. Все дни, прошедшие после его выходки, я с ним почти не разговаривал.
– Я решил отправить тебя обратно в Девон. Он вздрогнул:
– Да, сэр. – Потом добавил:
– Вы не знаете, почему я дрался…
– Меня это не интересует.
– Они назвали вас предателем Флота!
– Кто?
– Лейтенанты и гардемарины с «Севильи», которые; проводят там увольнительную. Они говорили…
– Не хочу это слышать.
– …что вы продались. Что вы перешли к «зеленым»! – Чушь! Пустая болтовня, пьяные оболтусы. И ты – один из них.
– Я – да, – покраснел он.
– Почему ты выпил? Снова те сны?
– Нет. – Он расправил плечи. – Мне стало так жаль себя.
– Ты воображаешь, что оказал мне честь, встав на мою защиту? Я презираю тебя.
Его голос задрожал:
– И я тоже – теперь, когда трезвый. Но когда я их слышал…
– Возможно, на новом месте ты будешь вести себя лучше.
– Да, сэр, – с тоской промолвил он. И последний возглас, с мольбою:
– Я не думаю, что еще хоть когда-нибудь так сделаю.
– Слишком поздно.
– Я готов поклясться…
– Ты уже клялся подчиняться всем законным приказам. Твое слово ничего не стоит.
Это было жестоко, но я не имел времени с ним возиться. Сенаторы оказались неуступчивыми. На меня свалилось слишком много забот и без этого негодяя-гардемарина.
– Лучше бы вы помогли мне, чем уничтожали! – отчаянным голосом воскликнул он.
– Тэд, ты не средоточие моей жизни. Он обхватил голову руками.
Через несколько секунд я угрюмо спросил:
– Как?
В его взгляде мелькнула надежда, он словно боялся в это поверить.
– Займите меня. Пусть будет больше обязанностей. Поручите мне письма к норвежским законодателям. Я их подготовлю. Вы говорили, что хотели бы повидать Чарли Витрека. Я организую его приезд. Сделаю все, что скажете. Только позвольте мне говорить… – Он покрылся румянцем. – Позвольте мне иногда разговаривать с вами и миссис Сифорт. Я чувствую себя таким одиноким.
В Академии или на борту космического корабля гардемарины, как правило, обретаются среди близких им людей. У них есть кают-компания, приятели, дружеское участие и утешение.
Пока я размышлял, он продолжал суетливо говорить:
– Сэр, я не буду больше пить. Я не смогу больше этого выдержать.
– Выпивки?
– Порки. Вы не представляете себе, что это такое.
– Да уж, представляю.
– На следующей неделе мне будет семнадцать. Я ведь стану слишком взрослым для… Прошу прощения, сэр, никаких возражений. Но я не мальчишка. Быть привязанным к скамье, когда какой-то лейтенант меня бьет, знать, что опозорил себя, что я несчастный пьяница… – Он всхлипнул. – Это так ранит. А потом встретиться с посмеивающимся Майклом и вашим презрением, что хуже всего. – Его глаза были в слезах. – Сэр, этого больше… я не знаю, как я себя сдержу, но я сдержу.
Если я не отправлю его в Девон, то буду нести ответственность за последствия. Однако…
– Порка при каждом употреблении спиртного – это не отменяется.
– Да, сэр.
– А если ты не доложишь мне, то будешь уволен из Флота.
Честь превыше всего.
– Понимаю, сэр.
– Скажи мистеру Бранстэду, что будешь помогать с расписанием моих встреч. Вечерами вместе с Уорреном станешь разбирать почту. – Я редко говорил со своим компом в Ротонде, предпочитая, чтобы он сам делал всю рутинную работу. Его голос больше походил на Генсековский, чем мой же собственный.
– Сэр, благодарю вас всем сердцем. – Эта старомодная фраза сильно меня тронула.
Мы пробили облака и влетели в смог северо-востока Америки.
– Все это крайне неразумно. – Епископ Сэйтор бросил на меня сердитый взгляд. Казалось, его коллеги с ним согласны: они смотрели неблагосклонно, даже недружелюбно. Все патриархи, кроме одного, собрались на совет в величественном, устремленном ввысь кафедральном соборе в Чикаго.
Я одиноко сидел перед ними, нервно похлопывая ладонями по креслу.
– Это должно быть сделано, – сказал я.
– Как раз в тот момент, когда наша экономика начала восстанавливаться…
– Сэр, если речь идет об изобилии…
Президент Реорганизованной Церкви Новых Святых воздел палец:
– Не об изобилии, а том, что оно олицетворяет. Это проявление воли Господа Бога, Его воплощение на Земле…
У меня все еще были сбиты суточные ритмы, и я пришел в негодование от такого вызова:
– А не сам ли Иисус?
Епископ Римской церкви рассвирепел:
– Вы осмеливаетесь вступать с нами в теологический спор?
– Нет, сэр, прошу меня извинить. Я был не прав. – Я внутренне обругал себя за собственную глупость. Их дело было высказываться по вопросам веры, а мое – повиноваться.
– Расстраивая благополучие наций, вы угрожаете самой Матери-Церкви, – жестко проговорил Сэйтор. – Жизненно важно, чтобы мы укрепляли доброе имя церкви и на своей планете, и в колониях.
– Что, по-вашему, я должен сделать?
– Умерить свои амбиции. Довести до конца то, что возможно, а не пускаться в опустошительные авантюры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
– Означает ли это, что отныне наши пути расходятся, Чисно?
Он тут же дал задний ход:
– В Сенате действуют определенные правила, процедуры, обычаи…
– Поторопите Сенат. Даю три недели. – Я слишком устал, чтобы разводить дипломатию.
На следующее утро мы были в Ирландии. Я выступал на тренировочной базе Флота неподалеку от атомной электростанции около Белфаста.
– Есть люди, которые будут призывать нас не спешить. Возможно, они руководствуются самыми лучшими побуждениями. Между тем высота приливов увеличивается на два дюйма в год. Промедление для нас просто непозволительно. Необходимо действовать – энергично и решительно.
Этим вечером Ансельм не вернулся в отель. Карен Барнс разбудила меня в три часа ночи и сообщила, что он арестован за скандал во флотском баре. Не намерен ли я его высвободить?
– Нет. – Я снова лег спать.
Утром, отвратительно себя чувствуя, я изменил свое решение на противоположное и, преодолевая отвращение, отправил посыльного, чтобы гардемарина освободили под залог. Когда он предстал передо мной, я послал его на порку, подчеркнув в сопроводительной записке, что наказание не должно быть облегченным. Увидев потом, что стало с Ансельмом, Майкл украдкой посмеялся.
Это, конечно, было неприятно, но времени разбираться не оставалось, нам следовало отправляться в Южную Африку. Сорок семь членов Сената Объединенных Наций заявили, что будут блокировать новое законодательство, если оно пройдет через Ассамблею. Джеренс Бранстэд искал способы заставить их изменить это решение.
Наконец, после пятнадцати изматывающих дней, мы полетели домой. Ожидалась встреча с патриархами.
В суборбитальном лайнере Ансельм сидел рядом со мной. Все дни, прошедшие после его выходки, я с ним почти не разговаривал.
– Я решил отправить тебя обратно в Девон. Он вздрогнул:
– Да, сэр. – Потом добавил:
– Вы не знаете, почему я дрался…
– Меня это не интересует.
– Они назвали вас предателем Флота!
– Кто?
– Лейтенанты и гардемарины с «Севильи», которые; проводят там увольнительную. Они говорили…
– Не хочу это слышать.
– …что вы продались. Что вы перешли к «зеленым»! – Чушь! Пустая болтовня, пьяные оболтусы. И ты – один из них.
– Я – да, – покраснел он.
– Почему ты выпил? Снова те сны?
– Нет. – Он расправил плечи. – Мне стало так жаль себя.
– Ты воображаешь, что оказал мне честь, встав на мою защиту? Я презираю тебя.
Его голос задрожал:
– И я тоже – теперь, когда трезвый. Но когда я их слышал…
– Возможно, на новом месте ты будешь вести себя лучше.
– Да, сэр, – с тоской промолвил он. И последний возглас, с мольбою:
– Я не думаю, что еще хоть когда-нибудь так сделаю.
– Слишком поздно.
– Я готов поклясться…
– Ты уже клялся подчиняться всем законным приказам. Твое слово ничего не стоит.
Это было жестоко, но я не имел времени с ним возиться. Сенаторы оказались неуступчивыми. На меня свалилось слишком много забот и без этого негодяя-гардемарина.
– Лучше бы вы помогли мне, чем уничтожали! – отчаянным голосом воскликнул он.
– Тэд, ты не средоточие моей жизни. Он обхватил голову руками.
Через несколько секунд я угрюмо спросил:
– Как?
В его взгляде мелькнула надежда, он словно боялся в это поверить.
– Займите меня. Пусть будет больше обязанностей. Поручите мне письма к норвежским законодателям. Я их подготовлю. Вы говорили, что хотели бы повидать Чарли Витрека. Я организую его приезд. Сделаю все, что скажете. Только позвольте мне говорить… – Он покрылся румянцем. – Позвольте мне иногда разговаривать с вами и миссис Сифорт. Я чувствую себя таким одиноким.
В Академии или на борту космического корабля гардемарины, как правило, обретаются среди близких им людей. У них есть кают-компания, приятели, дружеское участие и утешение.
Пока я размышлял, он продолжал суетливо говорить:
– Сэр, я не буду больше пить. Я не смогу больше этого выдержать.
– Выпивки?
– Порки. Вы не представляете себе, что это такое.
– Да уж, представляю.
– На следующей неделе мне будет семнадцать. Я ведь стану слишком взрослым для… Прошу прощения, сэр, никаких возражений. Но я не мальчишка. Быть привязанным к скамье, когда какой-то лейтенант меня бьет, знать, что опозорил себя, что я несчастный пьяница… – Он всхлипнул. – Это так ранит. А потом встретиться с посмеивающимся Майклом и вашим презрением, что хуже всего. – Его глаза были в слезах. – Сэр, этого больше… я не знаю, как я себя сдержу, но я сдержу.
Если я не отправлю его в Девон, то буду нести ответственность за последствия. Однако…
– Порка при каждом употреблении спиртного – это не отменяется.
– Да, сэр.
– А если ты не доложишь мне, то будешь уволен из Флота.
Честь превыше всего.
– Понимаю, сэр.
– Скажи мистеру Бранстэду, что будешь помогать с расписанием моих встреч. Вечерами вместе с Уорреном станешь разбирать почту. – Я редко говорил со своим компом в Ротонде, предпочитая, чтобы он сам делал всю рутинную работу. Его голос больше походил на Генсековский, чем мой же собственный.
– Сэр, благодарю вас всем сердцем. – Эта старомодная фраза сильно меня тронула.
Мы пробили облака и влетели в смог северо-востока Америки.
– Все это крайне неразумно. – Епископ Сэйтор бросил на меня сердитый взгляд. Казалось, его коллеги с ним согласны: они смотрели неблагосклонно, даже недружелюбно. Все патриархи, кроме одного, собрались на совет в величественном, устремленном ввысь кафедральном соборе в Чикаго.
Я одиноко сидел перед ними, нервно похлопывая ладонями по креслу.
– Это должно быть сделано, – сказал я.
– Как раз в тот момент, когда наша экономика начала восстанавливаться…
– Сэр, если речь идет об изобилии…
Президент Реорганизованной Церкви Новых Святых воздел палец:
– Не об изобилии, а том, что оно олицетворяет. Это проявление воли Господа Бога, Его воплощение на Земле…
У меня все еще были сбиты суточные ритмы, и я пришел в негодование от такого вызова:
– А не сам ли Иисус?
Епископ Римской церкви рассвирепел:
– Вы осмеливаетесь вступать с нами в теологический спор?
– Нет, сэр, прошу меня извинить. Я был не прав. – Я внутренне обругал себя за собственную глупость. Их дело было высказываться по вопросам веры, а мое – повиноваться.
– Расстраивая благополучие наций, вы угрожаете самой Матери-Церкви, – жестко проговорил Сэйтор. – Жизненно важно, чтобы мы укрепляли доброе имя церкви и на своей планете, и в колониях.
– Что, по-вашему, я должен сделать?
– Умерить свои амбиции. Довести до конца то, что возможно, а не пускаться в опустошительные авантюры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137