..
– Замолчи, сестра!.. Замолчи!
– У тебя останется Бобино… Поэтому, думаю, вам надо как можно скорее пожениться.
– Мне только семнадцать, а ему двадцать лет.
– Какое это имеет значение, он будет твоей опорой и по закону, а не только по любви. И его постоянное присутствие здесь перестанет вызывать подозрения и злословия.
– Я не возражаю… Но ты, Жермена, почему сама не вышла замуж за Мишеля? Ведь он так тебя просил… до своей болезни.
Жермена ответила в растерянности:
– Нет… Это было невозможно… Если бы ты знала… Прошу! Не говори об этом никогда!.. Никогда!
И, совершенно расстроенная, девушка решительно принялась за работу.
– Я поступлю так, как ты захочешь, сестра, – сказала Берта и, увидев, что будильник показывал уже час пополуночи, добавила: – Как тянется время! Он принесет немного денег, хватит на несколько дней.
– У нас ни единой монетки, сегодня я еще смогла накормить Мишеля обедом.
– К счастью, он сейчас спит.
– Я дала ему лекарства Марии, чтобы он мог немного отдохнуть. А завтра для него нет хотя бы мало-мальски пристойной еды. Представь себе только! Он, проведя всю жизнь в роскоши, теперь сидит нередко на хлебе и воде!
– У Марии кончаются микстуры и пилюли! Какие мы несчастные!
– Да, очень. Не знаю, у кого могли бы мы попросить взаймы.
– Ведь завтра придет мадемуазель Мондье, – сказала Берта, – а потом, мне кажется, что хорошо бы отыскать Владислава. Он предан Мишелю, он бы, возможно, помог.
– Я боюсь сама же всех нас выдать.
– Владислав никому не сболтнет, это не такой человек…
– Ты, вероятно, права, завтра пошлю записку в дом князя, Владислав, скорее всего, живет там.
– Почему бы не поручить разговор Бобино? Мне кажется, это лучше, чем письмо.
– Верно. Я об этом как-то не подумала. Вообще совсем потеряла голову.
Сестры молча работали, время от времени слышался кашель Марии или вздох Мишеля, забывшегося тяжелым сном в комнате, где он помещался вместе с Бобино.
Пробило половину второго, потом – два.
Берта начала тревожиться, так и не услышав на улице знакомых шагов.
Четверть третьего. Уже полчаса прошло с того времени, когда Бобино должен быть дома.
Девушка не знала что подумать, Жермена тоже беспокоилась, хотя старалась не подавать виду. Трудно было понять, почему Бобино так задержался. Ведь он хорошо знал, в каком положении находятся его близкие, и несомненно должен был торопиться домой. Что могло его задержать?
Ничего, кроме несчастного случая!..
Часы отбили четыре. Берта рыдала, не слушая уже утешительных слов Жермены, та и сама находилась в смятении.
Берта собиралась было в типографию, но Жермена отговорила, сказав, что там никого не застанет и только напрасно, рискуя собой, побежит ночью по городу.
Наконец рассвело, и улица постепенно оживилась. Было слышно, как сначала шли рабочие на свои производства, потом загремели повозки, захлопали двери магазинов, зазвякали бидонами торговцы молоком, застучал топором мясник в лавке напротив.
Измученные бессонной ночью, голодом и, главное, страхом за дорогого человека, девушки сидели в полном изнеможении.
Проснулась Мария и стала жалобным голосом звать Бобино, он всегда приходил ее поцеловать, возвращаясь.
Мишель, услышав девочку, оделся и вошел в комнату, где она лежала. Князь был сверх обычного в нервном возбуждении. Жермена предчувствовала очередную сцену и готовилась к ней. Березов смотрел злыми глазами и ворчал. Он удивлялся, почему Марии ничего не дают поесть, и не понимал, что в доме вообще нет провизии.
Мишель напустился на Жермену:
– Вы просто бессердечная! Почему вы оставляете ребенка без всего, что ему нужно? Один я понимаю, в каком она положении… Один я ее люблю… Впрочем, меня не удивляет, что вы так поступаете… Она вам мешает… Хотите от нее избавиться, ведь так? Хотите, чтобы она умерла…
Нелепые, чудовищные упреки возмутили Жермену.
Она подошла к Мишелю вплотную и сказала повелительно:
– Довольно! Я не хочу вас слушать, идите в свою комнату!
Будто укрощенный взглядом девушки, князь сразу утих и покорно отправился к себе.
Девять часов… Берта рыдала, кусая платок, чтобы заглушить звуки и не разбудить Марию и Мишеля, – оба опять заснули.
Послышался стук быстро едущего экипажа, он остановился около их двери. Сестры бросились к окну и успели увидеть лишь край юбки женщины, быстро скрывшейся в подъезде.
Зазвонили в дверь.
Жермена открыла и увидала мадемуазель де Мондье. Она была так бледна, вид у нее был такой убитый, глаза такие заплаканные, что портниха почувствовала сострадание к дочери ненавистного ей человека.
Войдя, гостья не села, а прямо-таки упала на стул.
Вежливо поклонившись, Жермена не решалась ни о чем спросить, а Сюзанна молчала.
Наконец она спросила:
– Вы уже начали?
– Да, мадемуазель, все готово к примерке.
– Оставьте работу, мне не нужен этот туалет, я приехала, чтобы отказаться от заказа.
Жермена, поняв, что теряет последнюю надежду, и сейчас безразличная к чужому горю, не смогла удержаться и воскликнула:
– Какое несчастье!
Это можно было понять по-разному – и как сочувствие заказчице, – но Сюзанна поняла, о чем речь, и, не обидевшись, ответила:
– Но ведь вы трудились, я оплачу работу. – И, видя, что Жермена из гордости намерена отказаться, попросила: – Пожалуйста… Прошу вас… Я так хочу!
При взгляде на прелестный туалет, подготовленный к примерке, в ней пробудилась женщина, она воскликнула:
– Это изумительно красиво! Какой у вас талант! Я бы выглядела неотразимой в таком платье. Но я его не надену… Я не буду больше наряжаться… Никогда…
И Сюзанна горько заплакала.
Несмотря на ненависть к ее отцу, Жермена, тронутая горем девушки, сказала:
– Вы страдаете… скажите, мы не могли бы чем-нибудь вам помочь? Мы сами очень несчастны, но, может быть, все-таки сумели как-нибудь облегчить ваше горе.
Сюзанна совсем пала духом, но все-таки почувствовала искреннее участие этой женщины, участие бедняка, не имеющего ничего, кроме своего доброго сердца, способного сострадать даже богатому виновнику его невзгод.
Мадемуазель судорожно сжала руку Жермены и сказала прерывающимся голосом:
– Благодарю вас!.. Я страдаю… Это правда… Я гораздо… несчастнее вас!
Жермена спокойно спросила:
– Вы так думаете? Ну что ж. Я не скажу вам ничего о своей погибшей юности, о жизни, разбитой ужасным преступлением, какое может заставить возненавидеть все человечество… А сейчас… здесь мой жених, больной… разоренный… безумный; он тоже жертва преступления. В соседней комнате лежит умирающая младшая моя сестра. Берта, третья из нас, плачет о своем возлюбленном, неизвестно куда пропавшем сегодня ночью. И я одна, чтобы их поддерживать, ободрять, помогать им жить, бороться с нуждой, что преследует нас… с безработицей, которая нам угрожает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Замолчи, сестра!.. Замолчи!
– У тебя останется Бобино… Поэтому, думаю, вам надо как можно скорее пожениться.
– Мне только семнадцать, а ему двадцать лет.
– Какое это имеет значение, он будет твоей опорой и по закону, а не только по любви. И его постоянное присутствие здесь перестанет вызывать подозрения и злословия.
– Я не возражаю… Но ты, Жермена, почему сама не вышла замуж за Мишеля? Ведь он так тебя просил… до своей болезни.
Жермена ответила в растерянности:
– Нет… Это было невозможно… Если бы ты знала… Прошу! Не говори об этом никогда!.. Никогда!
И, совершенно расстроенная, девушка решительно принялась за работу.
– Я поступлю так, как ты захочешь, сестра, – сказала Берта и, увидев, что будильник показывал уже час пополуночи, добавила: – Как тянется время! Он принесет немного денег, хватит на несколько дней.
– У нас ни единой монетки, сегодня я еще смогла накормить Мишеля обедом.
– К счастью, он сейчас спит.
– Я дала ему лекарства Марии, чтобы он мог немного отдохнуть. А завтра для него нет хотя бы мало-мальски пристойной еды. Представь себе только! Он, проведя всю жизнь в роскоши, теперь сидит нередко на хлебе и воде!
– У Марии кончаются микстуры и пилюли! Какие мы несчастные!
– Да, очень. Не знаю, у кого могли бы мы попросить взаймы.
– Ведь завтра придет мадемуазель Мондье, – сказала Берта, – а потом, мне кажется, что хорошо бы отыскать Владислава. Он предан Мишелю, он бы, возможно, помог.
– Я боюсь сама же всех нас выдать.
– Владислав никому не сболтнет, это не такой человек…
– Ты, вероятно, права, завтра пошлю записку в дом князя, Владислав, скорее всего, живет там.
– Почему бы не поручить разговор Бобино? Мне кажется, это лучше, чем письмо.
– Верно. Я об этом как-то не подумала. Вообще совсем потеряла голову.
Сестры молча работали, время от времени слышался кашель Марии или вздох Мишеля, забывшегося тяжелым сном в комнате, где он помещался вместе с Бобино.
Пробило половину второго, потом – два.
Берта начала тревожиться, так и не услышав на улице знакомых шагов.
Четверть третьего. Уже полчаса прошло с того времени, когда Бобино должен быть дома.
Девушка не знала что подумать, Жермена тоже беспокоилась, хотя старалась не подавать виду. Трудно было понять, почему Бобино так задержался. Ведь он хорошо знал, в каком положении находятся его близкие, и несомненно должен был торопиться домой. Что могло его задержать?
Ничего, кроме несчастного случая!..
Часы отбили четыре. Берта рыдала, не слушая уже утешительных слов Жермены, та и сама находилась в смятении.
Берта собиралась было в типографию, но Жермена отговорила, сказав, что там никого не застанет и только напрасно, рискуя собой, побежит ночью по городу.
Наконец рассвело, и улица постепенно оживилась. Было слышно, как сначала шли рабочие на свои производства, потом загремели повозки, захлопали двери магазинов, зазвякали бидонами торговцы молоком, застучал топором мясник в лавке напротив.
Измученные бессонной ночью, голодом и, главное, страхом за дорогого человека, девушки сидели в полном изнеможении.
Проснулась Мария и стала жалобным голосом звать Бобино, он всегда приходил ее поцеловать, возвращаясь.
Мишель, услышав девочку, оделся и вошел в комнату, где она лежала. Князь был сверх обычного в нервном возбуждении. Жермена предчувствовала очередную сцену и готовилась к ней. Березов смотрел злыми глазами и ворчал. Он удивлялся, почему Марии ничего не дают поесть, и не понимал, что в доме вообще нет провизии.
Мишель напустился на Жермену:
– Вы просто бессердечная! Почему вы оставляете ребенка без всего, что ему нужно? Один я понимаю, в каком она положении… Один я ее люблю… Впрочем, меня не удивляет, что вы так поступаете… Она вам мешает… Хотите от нее избавиться, ведь так? Хотите, чтобы она умерла…
Нелепые, чудовищные упреки возмутили Жермену.
Она подошла к Мишелю вплотную и сказала повелительно:
– Довольно! Я не хочу вас слушать, идите в свою комнату!
Будто укрощенный взглядом девушки, князь сразу утих и покорно отправился к себе.
Девять часов… Берта рыдала, кусая платок, чтобы заглушить звуки и не разбудить Марию и Мишеля, – оба опять заснули.
Послышался стук быстро едущего экипажа, он остановился около их двери. Сестры бросились к окну и успели увидеть лишь край юбки женщины, быстро скрывшейся в подъезде.
Зазвонили в дверь.
Жермена открыла и увидала мадемуазель де Мондье. Она была так бледна, вид у нее был такой убитый, глаза такие заплаканные, что портниха почувствовала сострадание к дочери ненавистного ей человека.
Войдя, гостья не села, а прямо-таки упала на стул.
Вежливо поклонившись, Жермена не решалась ни о чем спросить, а Сюзанна молчала.
Наконец она спросила:
– Вы уже начали?
– Да, мадемуазель, все готово к примерке.
– Оставьте работу, мне не нужен этот туалет, я приехала, чтобы отказаться от заказа.
Жермена, поняв, что теряет последнюю надежду, и сейчас безразличная к чужому горю, не смогла удержаться и воскликнула:
– Какое несчастье!
Это можно было понять по-разному – и как сочувствие заказчице, – но Сюзанна поняла, о чем речь, и, не обидевшись, ответила:
– Но ведь вы трудились, я оплачу работу. – И, видя, что Жермена из гордости намерена отказаться, попросила: – Пожалуйста… Прошу вас… Я так хочу!
При взгляде на прелестный туалет, подготовленный к примерке, в ней пробудилась женщина, она воскликнула:
– Это изумительно красиво! Какой у вас талант! Я бы выглядела неотразимой в таком платье. Но я его не надену… Я не буду больше наряжаться… Никогда…
И Сюзанна горько заплакала.
Несмотря на ненависть к ее отцу, Жермена, тронутая горем девушки, сказала:
– Вы страдаете… скажите, мы не могли бы чем-нибудь вам помочь? Мы сами очень несчастны, но, может быть, все-таки сумели как-нибудь облегчить ваше горе.
Сюзанна совсем пала духом, но все-таки почувствовала искреннее участие этой женщины, участие бедняка, не имеющего ничего, кроме своего доброго сердца, способного сострадать даже богатому виновнику его невзгод.
Мадемуазель судорожно сжала руку Жермены и сказала прерывающимся голосом:
– Благодарю вас!.. Я страдаю… Это правда… Я гораздо… несчастнее вас!
Жермена спокойно спросила:
– Вы так думаете? Ну что ж. Я не скажу вам ничего о своей погибшей юности, о жизни, разбитой ужасным преступлением, какое может заставить возненавидеть все человечество… А сейчас… здесь мой жених, больной… разоренный… безумный; он тоже жертва преступления. В соседней комнате лежит умирающая младшая моя сестра. Берта, третья из нас, плачет о своем возлюбленном, неизвестно куда пропавшем сегодня ночью. И я одна, чтобы их поддерживать, ободрять, помогать им жить, бороться с нуждой, что преследует нас… с безработицей, которая нам угрожает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116