Словом, и здесь отчуждаемое на периферии «союза» столь же исправно аккумулируется в его политическом центре. И точно так же не одним только оружием, но и авторитетом права (в частности, имеющей силу закона формулой договора).
Впрочем, нужно заметить и другое. Известно, что свободный труд свободных людей эффективен в гораздо большей мере, нежели труд рабов. Именно это важное обстоятельство, замеченное приверженным рационализму трезвым и прагматическим Римом, породило в своё время волну освобождений целых толпищ рабов, ибо вольноотпущенник, выплачивающий проценты своему былому хозяину, много прибыльней безразличного ко всему невольника. Однако это наблюдение фиксирует не только объективную истину, – явственно различимый отголосок государственного мифа о роли свободы прослеживается здесь. Античное право и в особенности римское право – это не только форма закрепления того положения вещей, которое обеспечивает постоянное отчуждение (в пределах города – в пользу привилегированных граждан, а за городскими стенами – в пользу метрополии) какой-то доли труда, энергии, таланта всех тех, на кого распространяется юрисдикция, а также военное и политическое господство полиса. Право – это ещё и скрытая форма внедрения в умы граждан идеи правильности, справедливости, праведности всех тех устоев, которые крепят государственность, цементируют общество. Поэтому закон формирует не столько правосознание, сколько сознание вообще, менталитет города.
Его воздействие оказывается куда более глубоким, и фундаментальным, и не в последнюю очередь именно под его влиянием факт отчуждения труда и таланта иноплеменников оказывается как бы вообще не существующим в природе. Само сознание господствующего города претерпевает определённую аберрацию, в результате которой ни воздействие (впрочем, даже не воздействие, а просто некое давление постоянного присутствия) его силовых институтов, ни влияние его законов не играют никакой роли в распределении результатов взаимодействия его граждан с «союзными» племенами.
Поэтому неудивительно, что реальное осаждение доли чужих достижений на своеобразном аноде античного города в его мироощущении оказывается не чем иным, как естественным атрибутивным свойством самой свободы. В структуре государственной мифологии становится аксиоматичным положение о том, что свободный труд сам по себе производит больше. Словом, сложившийся порядок совершенно справедлив, правилен, праведен.
В какой-то степени это и в самом деле так – свободный труд (часто, но далеко не всегда) производительней подневольного. Вот только выделить из общего итога то, что относится на долю государственного мифа, а что и в самом деле является продуктом свободы, абсолютно невозможно, поэтому не только объятое эйфорией собственного превосходства сознание полиса, но и мировосприятие историка в конечном счёте все относит на его дух, на ту атмосферу законности и свободы, которая складывается в нём.
Наиболее ярким явлением миру этой отымаемой отовсюду доли чужого труда предстают величественные памятники материальной культуры полиса – его парадные колоннады, беломраморные храмы, форумы, термы, ипподромы, театры… и чем пламенней риторика свободы, тем пышнее и помпезнее архитектура античного города. Афины именно в правление Перикла принимают тот вид, который прославит их в истории культуры. Август имел все основания гордиться тем, что, приняв Рим глиняным, оставил его мраморным. Но ведь всё то, что так преобразило и Афины и Рим, было бы просто немыслимым без тех изменений, которые внёс в окружавший мир и их меч, и их закон.
§ 7. Раса свободных
Атрибутивным, то есть обязательным, неотъемлемым, внутренне присущим, свойством античной свободы оказывается не только возможность беспрепятственного развития таланта целого народа и более высокая его трудоспособность, но и превосходящая все известное до той поры миру эффективность военного строя. Новый психотип, формируемый условиями тесного сожительства во всём противостоящих друг другу слоёв населения древнего города – это одно из самых удивительных его созданий. Ни один другой народ в мире не показал такую способность к самоорганизации и дисциплине, умение действовать в условиях кризиса как единый слаженный механизм. Именно поэтому ни перед фалангой греческих гоплитов, ни перед легионами Рима не мог устоять никто. Это свойство, как и многое из того, что было порождено античным полисом всецело унаследует Западная цивилизация, и более двух тысяч лет Восток будет терпеть поражение за поражением в каждом боевом столкновении с военным строем Запада даже тогда, когда будет численно превосходить военные формирования европейцев.
Дело вовсе не в личной выучке и уж тем более не в личном мужестве; недостатка в храбрых и умелых воинах не знал, наверное, вообще ни один народ в мире. А значит, этими качествами и с греками, и с римлянами, и со всеми более поздними завоевателями с Запада могли соперничать многие восточные народы. Наполеон, может быть, самый строгий судья и самый тонкий знаток природы войны будет говорить, что в египетском походе поодиночке едва ли не каждый французский солдат уступал по своим боевым качествам прекрасно вышколенным мамлюкам. Но там, где счёт начинал идти не на единицы, а на десятки, гренадеры уже вполне сравнивались со своим противником. Батальон же был способен устоять в столкновении и со значительно превосходящей численностью.
Организация, – вот ключевое слово, которое объясняет причины боевого превосходства. Но никакая организация вообще не существует сама по себе; это вовсе не способ упорядочивания неких безликих и равнодушных к ней элементов, поэтому она не может быть уподоблена какому-то единому пригодному для всех средству. Необходима ещё и какая-то внутренняя, если угодно, генетическая предрасположенность индивидов к слиянию в сплошную монолитную массу, способную действовать по знаку тревоги как единый организм; без такой предрасположенности никакая организация не может быть привита никому. Что, собственно, и было продемонстрировано более чем двумя тысячелетиями человеческой истории – ведь попытки внедрения на Востоке европейского военного строя предпринимались неоднократно.
Генетической же склонностью к дисциплине и организации в наибольшей мере обладали именно прямые наследники того удивительного духа, который впервые был порождён и на протяжении долгих столетий шлифовался античным левиафаном. Только адаптированная к вооружённому противостоянию превосходящим массам психика могла сделать реальностью это гениальное изобретение человеческого разума и воли. В первую очередь именно она – а уж только затем превосходство в вооружении – обеспечивали поражающие любое воображение победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139