Прогресс ремесленничества, несомненно, наличествует и здесь, проблема же в том, что этот прогресс не поспевает за вызовами времени: могущественная держава, претендующая на роль мировой, обязана располагать куда большим промышленным потенциалом. Поэтому при всём том, что очень многое внёс в развитие мировой цивилизации именно Рим, его превосходство над окружением скорее обусловлено отсталостью конкурентов, чем собственным потенциалом. Так, первые млекопитающие на нашей планете не могли составить никакой реальной конкуренции могущественным динозаврам, но завоевать будущее предстояло не кому-нибудь, а этим маленьким юрким существам. На вымирание были обречены ящеры, и это при том, что именно они были настоящей вершиной эволюционного развития; анализируя их строение, мы находим много удивительных вещей, свидетельствующих об изобретательности природы. Просто сама эволюция шла в другом направлении.
Рим в этом отношении напоминает чудовищного и вместе с тем не лишённого своей эстетики динозавра, он великолепно приспособлен к господствующим в Средиземноморском регионе условиям; именно он – вершина цивилизационной эволюции, и ничто не может противостоять ему. «Крепкие щиты его – великолепие; они скреплены как бы твёрдою печатью. Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними. Один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари. Из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры. Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жёрнов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеётся. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости». Но стоит подуть каким-то иным ветрам, и этот царственный крокодил-Левиафан оказывается отходом всеобщей истории.
Испокон веку ремесленничество рассматривалось им как недостойное, даже позорящее свободного гражданина занятие; ремесленничество (и торговля) – это занятие перегринов, рабов и вольноотпущенников, словом, людей второго и третьего сорта. Другими словами, Риму свойственно такое же отношение к этим занятиям, как и греческим городам. Но в, отличие от Греции, здесь все принимает какие-то гротескные контрастные формы; и если эллинские города (за исключением, может быть, Спарты), отнюдь не брезгуя этими занятиями, лишь не относят их к самым престижным сферам приложения сил свободного гражданина, то Рим открыто презирает этот труд; достойней быть иждивенцем, живущим на чужие подачки, чем заниматься физическим трудом. С давних пор уважение города вызывал только труд земледельца.
Что же касается земледелия, то здесь существует только одна его форма – обособленное, практически независимое ни от кого индивидуальное хозяйство. Полная автаркия составляет идеал его устройства. Поэтому в Риме по существу отсутствует массовый потребитель ремесленнического производства, а значит, нет и почвы для развития и совершенствования самого ремесленничества. Римский ремесленник мог существовать только при наличии какого-то дополнительного источника заработка, скажем, земельного участка, другими словами, заниматься ремеслом лишь «по совместительству». Однако с образованием крупных поместий, поглотивших значительную часть мелких поземельных наделов, ремесленники, ряды которых главным образом пополнялись вольноотпущенниками, должны были искать работу на стороне и исполнять её на дому у заказчика. Потребность латифундий в орудиях труда, а также в предметах обставляющих быт земледельца в основном удовлетворяется мелкими мастерскими, в которых заняты свои же рабы; эти огромные хозяйства функционируют как замкнутые самодостаточные образования, практически полностью обеспечивающие все внутренние нужды. Натуральное хозяйство всецело господствует на Италийском полуострове. Впрочем, существует и импорт, но основные его статьи – это предметы роскоши и устроения быта лучших фамилий, а вовсе не средства развития собственных производительных сил.
Словом, ремесленническая ниша оказывается явно недостаточной для государства, претендующего чуть ли не на мировое господство. Ремесленное производство получает возможности развития только в провинциях Рима, куда оно, собственно, и смещается, поэтому массовое разорение и обезземеливание италийского крестьянства делает его безработными и гонит в города. Рим уже не выдерживает никакой конкуренции с Востоком, и нет ничего удивительного в том, что вслед за смещением центра тяжести технического и технологического развития Империи ту да же, к Востоку, смещается и политический её центр…
§ 2. Распад общины
Разорение производителя не может не сказаться на нём: во все времена неспособный обеспечить себя и свою собственную семью мужчина терял не только устойчивость в жизни, но и самоуважение; надламываясь, менялась – не в лучшую сторону – вся его психология. Надо думать, не составлял исключение в этом ряду и гражданин Рима. Когда-то сильный, уверенный в себе человек, знающий, что он – гранитная опора большой семьи, кроме того, отчётливо понимающий, что именно на его плечах стоит само государство, теперь превращается в существо, вынужденное заискивать перед всеми. Но к чему может быть способно это потерявшее всякую опору в жизни, униженное самой судьбою существо, доведись ему вдруг оказаться в военном строю?
Пафос высокого понятия гражданина, в любой момент готового возложить на свои плечи ответственность за судьбы отечества, имел основой (может быть, не всегда осознаваемую в явственной форме, но всё же смутно лелеемую) надежду разделить с ним и военные трофеи. Но что толку с добываемых его кровью побед, если все трофеи достаются кому-то другому? Поэтому разорение несовместимо ни с каким пафосом, а без стремления к подвигу и воин – не воин. Так что люмпенизация гражданина не могла не повлечь за собой и качественное перерождение легионов. Поэтому не случайно, что в эпоху империи основная масса в них – это уже не природные римляне, готовые жертвовать собой ради своего отечества, не представители италийских народов, а наёмники-варвары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Рим в этом отношении напоминает чудовищного и вместе с тем не лишённого своей эстетики динозавра, он великолепно приспособлен к господствующим в Средиземноморском регионе условиям; именно он – вершина цивилизационной эволюции, и ничто не может противостоять ему. «Крепкие щиты его – великолепие; они скреплены как бы твёрдою печатью. Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними. Один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари. Из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры. Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жёрнов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеётся. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости». Но стоит подуть каким-то иным ветрам, и этот царственный крокодил-Левиафан оказывается отходом всеобщей истории.
Испокон веку ремесленничество рассматривалось им как недостойное, даже позорящее свободного гражданина занятие; ремесленничество (и торговля) – это занятие перегринов, рабов и вольноотпущенников, словом, людей второго и третьего сорта. Другими словами, Риму свойственно такое же отношение к этим занятиям, как и греческим городам. Но в, отличие от Греции, здесь все принимает какие-то гротескные контрастные формы; и если эллинские города (за исключением, может быть, Спарты), отнюдь не брезгуя этими занятиями, лишь не относят их к самым престижным сферам приложения сил свободного гражданина, то Рим открыто презирает этот труд; достойней быть иждивенцем, живущим на чужие подачки, чем заниматься физическим трудом. С давних пор уважение города вызывал только труд земледельца.
Что же касается земледелия, то здесь существует только одна его форма – обособленное, практически независимое ни от кого индивидуальное хозяйство. Полная автаркия составляет идеал его устройства. Поэтому в Риме по существу отсутствует массовый потребитель ремесленнического производства, а значит, нет и почвы для развития и совершенствования самого ремесленничества. Римский ремесленник мог существовать только при наличии какого-то дополнительного источника заработка, скажем, земельного участка, другими словами, заниматься ремеслом лишь «по совместительству». Однако с образованием крупных поместий, поглотивших значительную часть мелких поземельных наделов, ремесленники, ряды которых главным образом пополнялись вольноотпущенниками, должны были искать работу на стороне и исполнять её на дому у заказчика. Потребность латифундий в орудиях труда, а также в предметах обставляющих быт земледельца в основном удовлетворяется мелкими мастерскими, в которых заняты свои же рабы; эти огромные хозяйства функционируют как замкнутые самодостаточные образования, практически полностью обеспечивающие все внутренние нужды. Натуральное хозяйство всецело господствует на Италийском полуострове. Впрочем, существует и импорт, но основные его статьи – это предметы роскоши и устроения быта лучших фамилий, а вовсе не средства развития собственных производительных сил.
Словом, ремесленническая ниша оказывается явно недостаточной для государства, претендующего чуть ли не на мировое господство. Ремесленное производство получает возможности развития только в провинциях Рима, куда оно, собственно, и смещается, поэтому массовое разорение и обезземеливание италийского крестьянства делает его безработными и гонит в города. Рим уже не выдерживает никакой конкуренции с Востоком, и нет ничего удивительного в том, что вслед за смещением центра тяжести технического и технологического развития Империи ту да же, к Востоку, смещается и политический её центр…
§ 2. Распад общины
Разорение производителя не может не сказаться на нём: во все времена неспособный обеспечить себя и свою собственную семью мужчина терял не только устойчивость в жизни, но и самоуважение; надламываясь, менялась – не в лучшую сторону – вся его психология. Надо думать, не составлял исключение в этом ряду и гражданин Рима. Когда-то сильный, уверенный в себе человек, знающий, что он – гранитная опора большой семьи, кроме того, отчётливо понимающий, что именно на его плечах стоит само государство, теперь превращается в существо, вынужденное заискивать перед всеми. Но к чему может быть способно это потерявшее всякую опору в жизни, униженное самой судьбою существо, доведись ему вдруг оказаться в военном строю?
Пафос высокого понятия гражданина, в любой момент готового возложить на свои плечи ответственность за судьбы отечества, имел основой (может быть, не всегда осознаваемую в явственной форме, но всё же смутно лелеемую) надежду разделить с ним и военные трофеи. Но что толку с добываемых его кровью побед, если все трофеи достаются кому-то другому? Поэтому разорение несовместимо ни с каким пафосом, а без стремления к подвигу и воин – не воин. Так что люмпенизация гражданина не могла не повлечь за собой и качественное перерождение легионов. Поэтому не случайно, что в эпоху империи основная масса в них – это уже не природные римляне, готовые жертвовать собой ради своего отечества, не представители италийских народов, а наёмники-варвары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139