Их подход к нему субъективен,
причем находится под влиянием конъюнктурных обстоятельств. При таком опросе,
например, многие (если не большинство) "экономические" эмигранты выдают себя
за эмигрантов "политических". Но если даже допустить, что люди дают
совершенно объективные и точные ответы, свойства отдельных участников
массового явления не совпадают со свойствами этого явления в целом. Если
даже допустить, что все сто процентов эмигрантов покинули страну ради
демократических свобод, отсутствующих в Советском Союзе и имеющихся на
Западе, ошибочно объяснять этим явление в целом. Если даже допустить, что
вся "третья волна" была организована советскими властями и западными
секретными службами, ошибочно рассматривать ее просто как операцию КГБ и
ЦРУ.
Какими бы мотивами ни руководствовались отдельные участники "третьей
волны", последняя в целом возникла как часть первого в советской истории
массового протеста против условий жизни советского общества. Она была
неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились
диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добиться
эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировало на Запад. Советские власти
использовали эмиграцию как эффективное средство борьбы с диссидентским
движением, а также для того, чтобы в больших масштабах внедрить советских
людей в тело западного общества. Эмигранты так или иначе оставались людьми
советскими и заражали советскостью Запад. Я уж не говорю об использовании
эмиграции для агентурных целей.
Трудно сказать, оказался бы я в эмиграции или нет, если бы не было
эмигрантской волны. Скорее всего - нет. Скорее всего со мною расправились бы
внутри страны. Средств для этого советское общество имеет достаточно. При
всех вариантах расправы меня изолировали бы от общества и не дали бы мне
никакой возможности [492] продолжать литературную, публицистическую и
научную деятельность.
Эмигрировать мы не собирались. Я знал заранее, что профессионально (как
логик) я нисколько не выиграю от эмиграции. Наоборот, я знал, что теряю еще
больше, чем в Советском Союзе. Я знал, что на Западе для меня в логике будет
та же ситуация, что и в Советском Союзе, только еще более усиленная, ибо там
число посредственностей еще больше, а против их организаций бессильно всякое
иное покровительство, которого у меня тоже не предвиделось. На то, чтобы
жить на Западе за счет моей профессии как логика, я не рассчитывал никогда.
Я в это просто не верил. Не верил я и в возможность получить работу в
социологии.
Намерения насовсем переходить в литературу у меня не было. Хотя я и
написал довольно много, я не был уверен, что смогу жить и содержать семью за
счет литературы. Мои опасения потом частично оправдались. Мне были известны
слухи насчет миллионов, которые якобы получали Солженицын, Максимов,
Синявский и другие писатели-эмигранты. Но эти слухи мне казались
сомнительными. А главное - я знал, что я писатель нестандартный и что мне
такое благополучие не светит. Я сам исследовал социальные законы, действие
которых проверял на самом себе. Я был убежден в том, что и на Западе я буду
в сфере их действия.
Несмотря на все это, мысль о том, чтобы выехать на Запад на несколько лет
для работы в каком-либо университете, возникала в наших разговорах о будущем
не раз. Это происходило по той причине, что нас часто посещали профессора из
западных университетов и говорили о такой возможности. За два года после
выхода "Зияющих высот" я получил около двадцати приглашений от западных
университетов на различные сроки и даже на постоянную работу. Так что,
несмотря на пессимизм в отношении перспектив работы в логике, какая-то
надежда зарабатывать таким путем средства существования все же открывалась.
Открывалась также надежда на то, чтобы продолжать заниматься литературой в
качестве непрофессионального писателя. Но разговоры в этом направлении не
имели действенной силы. [493]
Возникла проблема с устройством дочери Полины в школу. Ей еще не было
семи лет, но она уже умела хорошо читать, писать и считать. В школе ей
устроили экзамен, чтобы убедиться в этом. Иначе ее не приняли бы. Полина
была так хорошо подготовлена, что экзаменовавшая ее учительница хотела было
записать ее сразу во второй класс. Потом ее попросили рассказать, что она
знает про "дедушку Ленина", и прочитать наизусть какое-нибудь стихотворение
о нем. Полина сказала, что она знает наизусть стихи про Винни-Пуха, а про
"дедушку Ленина" нет. И вообще, у нее такого родственника нет. Это возмутило
заслуженную учительницу. Тут стало ясно, что ее отец - тот самый Зиновьев, о
котором сейчас говорят как о "самом злобном антисоветчике". Полину в школу
все-таки приняли, но в первый класс. Оле же сказали, что в школе Полину
воспитают так, как нужно, и что в случае продолжения нашего дурного влияния
будет поставлен вопрос о лишении нас родительских прав. Так к нашим общим
тревогам прибавилась тревога за судьбу нашей дочери.
Советские люди в те годы реагировали на эмиграцию так, что это теперь
кажется безумием. Причем массы реагировали хуже, чем власти. Почему? Рухнули
массовые иллюзии насчет коммунизма. Эмигранты воспринимались как предатели,
удиравшие на Запад, где якобы люди живут как в раю, и оставлявшие массы
советских людей жить вечно в свинских коммунистических условиях. Эмиграция
выступала как разоблачение бесперспективности коммунистического рая, и массы
перенесли свой гнев по этому поводу на тех, кто разоблачал эту
бесперспективность. Это коснулось также и "внутренних эмигрантов", включая и
мою ситуацию. Люди в одну кучу сваливали разнородные явления. Мое поведение
они тоже воспринимали как предательство по отношению к ним. И чем правдивее
и успешнее были мои книги, тем сильнее была ненависть ко мне. Про нас
распространяли слухи, будто Ольга, "злой гений", заставила меня написать
"Зияющие высоты" с целью эмигрировать. Одним из аспектов реакции на мой
поступок было то, что занизили и опошлили мотивы моего поведения и утопили в
массе заурядных эмигрантов, удиравших на Запад за более жирным куском благ.
Я это понимал и всячески уклонялся даже от самой мысли об эмиграции.
[494]
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА РОДИНЕ
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Я уже попал в
неподконтрольный мне поток жизни, становился марионеткой обстоятельств. Это
противоречило всем моим жизненным установкам и привычкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
причем находится под влиянием конъюнктурных обстоятельств. При таком опросе,
например, многие (если не большинство) "экономические" эмигранты выдают себя
за эмигрантов "политических". Но если даже допустить, что люди дают
совершенно объективные и точные ответы, свойства отдельных участников
массового явления не совпадают со свойствами этого явления в целом. Если
даже допустить, что все сто процентов эмигрантов покинули страну ради
демократических свобод, отсутствующих в Советском Союзе и имеющихся на
Западе, ошибочно объяснять этим явление в целом. Если даже допустить, что
вся "третья волна" была организована советскими властями и западными
секретными службами, ошибочно рассматривать ее просто как операцию КГБ и
ЦРУ.
Какими бы мотивами ни руководствовались отдельные участники "третьей
волны", последняя в целом возникла как часть первого в советской истории
массового протеста против условий жизни советского общества. Она была
неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились
диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добиться
эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировало на Запад. Советские власти
использовали эмиграцию как эффективное средство борьбы с диссидентским
движением, а также для того, чтобы в больших масштабах внедрить советских
людей в тело западного общества. Эмигранты так или иначе оставались людьми
советскими и заражали советскостью Запад. Я уж не говорю об использовании
эмиграции для агентурных целей.
Трудно сказать, оказался бы я в эмиграции или нет, если бы не было
эмигрантской волны. Скорее всего - нет. Скорее всего со мною расправились бы
внутри страны. Средств для этого советское общество имеет достаточно. При
всех вариантах расправы меня изолировали бы от общества и не дали бы мне
никакой возможности [492] продолжать литературную, публицистическую и
научную деятельность.
Эмигрировать мы не собирались. Я знал заранее, что профессионально (как
логик) я нисколько не выиграю от эмиграции. Наоборот, я знал, что теряю еще
больше, чем в Советском Союзе. Я знал, что на Западе для меня в логике будет
та же ситуация, что и в Советском Союзе, только еще более усиленная, ибо там
число посредственностей еще больше, а против их организаций бессильно всякое
иное покровительство, которого у меня тоже не предвиделось. На то, чтобы
жить на Западе за счет моей профессии как логика, я не рассчитывал никогда.
Я в это просто не верил. Не верил я и в возможность получить работу в
социологии.
Намерения насовсем переходить в литературу у меня не было. Хотя я и
написал довольно много, я не был уверен, что смогу жить и содержать семью за
счет литературы. Мои опасения потом частично оправдались. Мне были известны
слухи насчет миллионов, которые якобы получали Солженицын, Максимов,
Синявский и другие писатели-эмигранты. Но эти слухи мне казались
сомнительными. А главное - я знал, что я писатель нестандартный и что мне
такое благополучие не светит. Я сам исследовал социальные законы, действие
которых проверял на самом себе. Я был убежден в том, что и на Западе я буду
в сфере их действия.
Несмотря на все это, мысль о том, чтобы выехать на Запад на несколько лет
для работы в каком-либо университете, возникала в наших разговорах о будущем
не раз. Это происходило по той причине, что нас часто посещали профессора из
западных университетов и говорили о такой возможности. За два года после
выхода "Зияющих высот" я получил около двадцати приглашений от западных
университетов на различные сроки и даже на постоянную работу. Так что,
несмотря на пессимизм в отношении перспектив работы в логике, какая-то
надежда зарабатывать таким путем средства существования все же открывалась.
Открывалась также надежда на то, чтобы продолжать заниматься литературой в
качестве непрофессионального писателя. Но разговоры в этом направлении не
имели действенной силы. [493]
Возникла проблема с устройством дочери Полины в школу. Ей еще не было
семи лет, но она уже умела хорошо читать, писать и считать. В школе ей
устроили экзамен, чтобы убедиться в этом. Иначе ее не приняли бы. Полина
была так хорошо подготовлена, что экзаменовавшая ее учительница хотела было
записать ее сразу во второй класс. Потом ее попросили рассказать, что она
знает про "дедушку Ленина", и прочитать наизусть какое-нибудь стихотворение
о нем. Полина сказала, что она знает наизусть стихи про Винни-Пуха, а про
"дедушку Ленина" нет. И вообще, у нее такого родственника нет. Это возмутило
заслуженную учительницу. Тут стало ясно, что ее отец - тот самый Зиновьев, о
котором сейчас говорят как о "самом злобном антисоветчике". Полину в школу
все-таки приняли, но в первый класс. Оле же сказали, что в школе Полину
воспитают так, как нужно, и что в случае продолжения нашего дурного влияния
будет поставлен вопрос о лишении нас родительских прав. Так к нашим общим
тревогам прибавилась тревога за судьбу нашей дочери.
Советские люди в те годы реагировали на эмиграцию так, что это теперь
кажется безумием. Причем массы реагировали хуже, чем власти. Почему? Рухнули
массовые иллюзии насчет коммунизма. Эмигранты воспринимались как предатели,
удиравшие на Запад, где якобы люди живут как в раю, и оставлявшие массы
советских людей жить вечно в свинских коммунистических условиях. Эмиграция
выступала как разоблачение бесперспективности коммунистического рая, и массы
перенесли свой гнев по этому поводу на тех, кто разоблачал эту
бесперспективность. Это коснулось также и "внутренних эмигрантов", включая и
мою ситуацию. Люди в одну кучу сваливали разнородные явления. Мое поведение
они тоже воспринимали как предательство по отношению к ним. И чем правдивее
и успешнее были мои книги, тем сильнее была ненависть ко мне. Про нас
распространяли слухи, будто Ольга, "злой гений", заставила меня написать
"Зияющие высоты" с целью эмигрировать. Одним из аспектов реакции на мой
поступок было то, что занизили и опошлили мотивы моего поведения и утопили в
массе заурядных эмигрантов, удиравших на Запад за более жирным куском благ.
Я это понимал и всячески уклонялся даже от самой мысли об эмиграции.
[494]
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА РОДИНЕ
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Я уже попал в
неподконтрольный мне поток жизни, становился марионеткой обстоятельств. Это
противоречило всем моим жизненным установкам и привычкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156