Причем делали это совершенно
добровольно, не из страха наказания (им ничто не угрожало, если бы они
поздоровались с нами хотя бы приличия ради), а как нормальные члены
нормального советского общества. В сравнении [482] с мужественным поведением
моего брата Василия эти люди выглядели для нас особенно омерзительно. Наше
отторжение от советского общества оказалось взаимным.
Мой очень близкий киевский друг М.П., узнав о том, что я приехал на лето
в Киев, взял отпуск и уехал из города. Он вернулся, когда по его
предположению я должен был покинуть Киев. Но он ошибся на один день. В день
нашего отъезда из Киева мы случайно столкнулись с ним на улице. Импульсивно
мы обнялись, забыв о моем новом статусе. В этот момент нас сфотографировали
из машины КГБ, которая за нами повсюду следовала. Мой друг чуть не упал в
обморок и сбежал, не попрощавшись. Эту историю наблюдали его сослуживцы и,
конечно, разболтали о ней. Однако это не помешало тому, что мой бывший друг
был все же избран в Академию наук Украины.
В диссидентской среде к моей книге отнеслись различно. С восторгом
отнеслась к книге Р. Лерт. Хотя она была в преклонном возрасте, она приехала
к нам высказать лично мне свое мнение. Она написала превосходную рецензию на
книгу. Рецензия, однако, была опубликована на Западе в русскоязычной прессе
лишь после смерти Лерт. У нас установились дружеские отношения, мы довольно
часто встречались вплоть до моей эмиграции.
Точно так же в восторге была С. Каллистратова, одна из самых
замечательных женщин, каких мне довелось встретить в жизни. Хорошо к книге
отнеслись Р. Медведев, П. Егидес, Т. Самсонова, Ю. Гастев и многие другие
диссиденты. Резко отрицательно отнесся к книге А. Сахаров. В интервью
какой-то французской газете (или журналу) он назвал мою книгу декадентской.
Из окружения Сахарова обо мне стали распространять слух, будто я экстремист.
Западные журналисты мне не раз говорили, будто у Сахарова их предостерегали
от посещения Зиновьева. При встрече на вечере у С. Каллистратовой Сахаров не
обмолвился со мной ни единым словом, хотя мы сидели рядом. Очень странно
отнесся к книге В. Турчин. Он лишь высказал удивление, хотя я с ним был
знаком до этого и имел дружеские отношения.
С Ю. Орловым я встретился лишь один раз. Он позвонил мне и предложил
сделать какой-нибудь доклад на его научном семинаре у него дома. Я изложил
мое [483] доказательство недосказуемости великой теоремы Ферма. Боюсь, что
мое доказательство осталось непонятым. После ареста Орлова у нас стал часто
бывать его сын Дима. Мы его принимали охотно, и он привязался к нашей семье.
Я относился и отношусь до сих пор к Ю. Орлову с огромным уважением. Я считал
и считаю его одной из самых значительных фигур в диссидентском движении
прошлого.
Однажды меня навестил А. Щаранский вместе с американским журналистом
Тодом. Поговорили о каких-то пустяках. После этой встречи Тод оказался
замешанным в какой-то истории, был задержан, дал компрометирующие Щаранского
показания и был выслан из Союза. Вскоре в США появилась статья Тода (мне
прислали ее копию), в которой было написано, будто я снабжал его секретной
социологической информацией. Когда в 1979 году я был в США и встретил Тода в
Вашингтоне, я спросил его, почему он так написал. Он сказал, что сделал это,
чтобы отвлечь внимание КГБ от лиц, снабжавших его секретной информацией. Он
якобы был уверен в том, что меня не арестуют. А между тем я тогда был весьма
близок к аресту.
После ареста Щаранского меня вызвали на допрос в Лефортовскую тюрьму КГБ.
Следователь показал мне материалы допроса Щаранского, в которых тот якобы
говорил много по моему адресу такого, что можно было мне инкриминировать как
преступление. Я отказался смотреть эти материалы, заявив, что ни к каким
секретам доступа вообще никогда не имел. Через несколько дней меня вновь
вызвали на допрос. Тогда меня доставили в Лефортово принудительным порядком,
с милицией. Там оформили мой отказ разговаривать на тему о Щаранском и
отпустили.
Мне сообщили, что мое появление в литературе резко отрицательно встретил
А. Солженицын. А ведь я был первым, кто сделал диссидентов и критиков
советского общества объектом художественной литературы. Мои литературные
персонажи очень высоко оценивали деятельность Солженицына, Сахарова,
Григоренко, Орлова, Турбина и других.
Настоящим праздником для меня была встреча с Надеждой Мандельштам. Когда
я вошел к ней в квартиру, [484] она встретила меня, обнимая "Зияющие
высоты". Она сказала, что это ее книга, что она такую книгу ждала всю жизнь.
Это была для меня самая высокая похвала. Мне было также приятно узнать, что
мою книгу очень высоко оценила Евгения Гинзбург. Она ее прочитала незадолго
до смерти. Если моя книга доставила какое-то удовольствие этим замечательным
женщинам в последние месяцы и дни их жизни, то уже одно это оправдывало в
моих глазах все те потери, которые я понес, написав ее.
Не порвала со мною дружеских отношений Е. Виноградова, автор известных
книг по востоковедению. Она помогла мне в некоторых опасных для нее в то
время делах. Ее мать Н. Завадская, работавшая много лет в журнале "Вопросы
философии", член партии со времен революции, перечитала "Зияющие высоты"
много раз. Ей было 84 года. Но она сохранила полную ясность ума. При встрече
она поражала меня тем, что помнила литературные и идейные тонкости книги.
Вообще многие пожилые люди, пережившие революцию и годы сталинизма, приняли
"Зияющие высоты" с поразительным для меня восторгом. Они звонили мне по
телефону, пока телефон не был отключен, присылали письма, навещали меня
только для того, чтобы пожать мне руку.
Появлялись у меня представители от отца Дудко. Они предупредили меня,
чтобы я не писал ничего на религиозные темы. Зато много радости мне принес
религиозный диссидент В. Бурцев. Я до сих пор храню ладанку, которую он
подарил мне перед эмиграцией.
Мы познакомились также с писателями Г. Владимовым, В. Ерофеевым и В.
Войновичем. Лишь в этот период я стал читать их сочинения. Мне особенно
понравились книги "Верный Руслан" Владимова, "Москва - Петушки" Ерофеева и
"Иванькиада" Войновича. "Москва - Петушки" произвела на меня сильнейшее
впечатление. Я до сих пор считаю эту маленькую книжечку жемчужиной русской
литературы. В это же время мой друг К. Кантор принес мне книгу молодого
сибирского писателя Г. Николаева "Плеть о двух концах", изданную официально
в Иркутске. Книга мне показалась замечательной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156