Она намекала, что он «делал гадости», но привести конкретных примеров не могла. Да и сказанное сейчас тоже ничего не объясняло.
— Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы.
— А что это такое?
— Ну и темная ты, Маруська!
— Какая есть! — она своенравно поджала губы.
— Только не вздумай обижаться! — Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями.
Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым браслет. Враз все изменилось. Улетучилось приподнятое настроение, навалилась слабость, он сел на тахту и откинулся к стене — вялый, разбитый бессонной ночью, удрученный нахлынувшими мыслями.
Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем.
— Представляешь, — пожаловалась как-то она, — к Вальке пришли гости, — она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, — а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо!
В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод.
Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова.
— Вызывает меня Бездиков и говорит: «Вы почему отказываетесь работать по второй теме?» Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: «Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?»
Непривычное слово «сартистировала» резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения.
Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками… Значит, она «артистка»? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца!
Но нет, непохоже. «Артистки» всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода — держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием?
— Люди бывают разные, — ответила она. — Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", «мне плохо, пожалейте меня», "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается.
После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос.
И все же… В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались «в гости», Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: «Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да… Ну, что делать — работа…» Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом.
А Элефантов, оглаживая взором угловатое девчоночье тело, которое меньше чем через час будет принадлежать ему, задумчиво удивлялся: «Ну и хитра, чертовка! А ведь никогда не подумаешь!»
Тогда он не оценивал эту хитрость: во-первых, она была направлена не против него, а во-вторых, тогдашнее отношение к Марии не вызывало потребности или даже желания анализировать руководящие ею побуждения либо каким-либо иным путем проникать в ее внутренний мир.
Да-а-а…
Вот и пойми ее! Настораживающие, пугающие черты настолько тесно переплетались с вызывающими уважение и нежность, что Сергей так и не мог разобраться, что же представляет собой Мария Нежинская.
Раньше, когда вопрос о ее взаимоотношениях с мужчинами его нисколько не волновал, в дружеской беседе они коснулись щекотливой проблемы.
— Как живешь, Машка? — после работы они зашли в летнее кафе и лениво ковыряли мороженое, прихлебывая мелкими глотками холодное «Ркацители».
— Да так, — она пожала плечами, разминая в мельхиоровой вазочке политые вареньем белые шарики. — Не особенно… Для души ничего нет…
Она сказала это тихим, как всегда, спокойным голосом, но с отчетливыми нотками грусти, что было для нее совершенно необычно. И главное — она говорила искренне, Элефантов почувствовал это всем своим существом и удивился еще больше, так как излишней откровенностью она его никогда не баловала. Он ощутил, что между ними на миг установилась такая атмосфера доверия и понимания, какой еще никогда не было. Только на мгновение, потому что он не был готов поддержать ее, сохранить, напротив, почувствовал неловкость и попытался ввести разговор в привычное русло ерничанья и рискованных, на грани приличия шуток.
— А для тела?
— А-а! — Мария небрежно махнула рукой. — Для тела разве трудно найти!
Тогда он посчитал это бравадой, но потом, влюбившись в Марию, думая о ней каждую минуту, мучительно ревнуя, он часто вспоминал сказанные ею в мгновенье откровенности слова. И каждый раз все внутри сжималось в комок.
Но хотя он никогда не заговаривал с Марией об Астахове и Эдике, его постоянно мучила мысль: какое место занимает он, Элефантов, в этом четырехугольнике? Хотелось надеяться, что она покончила со старым, а раз хотелось, то он на это и надеялся. И вдруг этот браслет…
Мария заметила изменение в его состоянии и присела рядом.
— Что тебя беспокоит?
— Понимаешь, — Элефантов привлек ее к себе, прижался лицом к душистым волосам и тонкой шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы.
— А что это такое?
— Ну и темная ты, Маруська!
— Какая есть! — она своенравно поджала губы.
— Только не вздумай обижаться! — Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями.
Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым браслет. Враз все изменилось. Улетучилось приподнятое настроение, навалилась слабость, он сел на тахту и откинулся к стене — вялый, разбитый бессонной ночью, удрученный нахлынувшими мыслями.
Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем.
— Представляешь, — пожаловалась как-то она, — к Вальке пришли гости, — она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, — а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо!
В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод.
Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова.
— Вызывает меня Бездиков и говорит: «Вы почему отказываетесь работать по второй теме?» Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: «Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?»
Непривычное слово «сартистировала» резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения.
Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками… Значит, она «артистка»? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца!
Но нет, непохоже. «Артистки» всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода — держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием?
— Люди бывают разные, — ответила она. — Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", «мне плохо, пожалейте меня», "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается.
После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос.
И все же… В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались «в гости», Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: «Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да… Ну, что делать — работа…» Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом.
А Элефантов, оглаживая взором угловатое девчоночье тело, которое меньше чем через час будет принадлежать ему, задумчиво удивлялся: «Ну и хитра, чертовка! А ведь никогда не подумаешь!»
Тогда он не оценивал эту хитрость: во-первых, она была направлена не против него, а во-вторых, тогдашнее отношение к Марии не вызывало потребности или даже желания анализировать руководящие ею побуждения либо каким-либо иным путем проникать в ее внутренний мир.
Да-а-а…
Вот и пойми ее! Настораживающие, пугающие черты настолько тесно переплетались с вызывающими уважение и нежность, что Сергей так и не мог разобраться, что же представляет собой Мария Нежинская.
Раньше, когда вопрос о ее взаимоотношениях с мужчинами его нисколько не волновал, в дружеской беседе они коснулись щекотливой проблемы.
— Как живешь, Машка? — после работы они зашли в летнее кафе и лениво ковыряли мороженое, прихлебывая мелкими глотками холодное «Ркацители».
— Да так, — она пожала плечами, разминая в мельхиоровой вазочке политые вареньем белые шарики. — Не особенно… Для души ничего нет…
Она сказала это тихим, как всегда, спокойным голосом, но с отчетливыми нотками грусти, что было для нее совершенно необычно. И главное — она говорила искренне, Элефантов почувствовал это всем своим существом и удивился еще больше, так как излишней откровенностью она его никогда не баловала. Он ощутил, что между ними на миг установилась такая атмосфера доверия и понимания, какой еще никогда не было. Только на мгновение, потому что он не был готов поддержать ее, сохранить, напротив, почувствовал неловкость и попытался ввести разговор в привычное русло ерничанья и рискованных, на грани приличия шуток.
— А для тела?
— А-а! — Мария небрежно махнула рукой. — Для тела разве трудно найти!
Тогда он посчитал это бравадой, но потом, влюбившись в Марию, думая о ней каждую минуту, мучительно ревнуя, он часто вспоминал сказанные ею в мгновенье откровенности слова. И каждый раз все внутри сжималось в комок.
Но хотя он никогда не заговаривал с Марией об Астахове и Эдике, его постоянно мучила мысль: какое место занимает он, Элефантов, в этом четырехугольнике? Хотелось надеяться, что она покончила со старым, а раз хотелось, то он на это и надеялся. И вдруг этот браслет…
Мария заметила изменение в его состоянии и присела рядом.
— Что тебя беспокоит?
— Понимаешь, — Элефантов привлек ее к себе, прижался лицом к душистым волосам и тонкой шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120