Последний запрет был самым неудобным. Сколько раз Сергей, разгоряченный беготней, был вынужден переносить жажду в то время, как другим пацанам ничего не стоило забежать домой и напиться. А однажды, когда он не в силах больше терпеть, справлял нужду за сараями, его застукала дворничиха и подняла крик на весь двор. Он чуть не сгорел от стыда и запомнил свой позор на долгие годы, но по-прежнему соблюдал запрет, нарушив его только один раз: когда распорол ногу осколком бутылки и, истекающий кровью, заколотил в родную дверь в неположенное время. Ему долго не открывали: отец прятал фотокамеру и снимал софиты, а он стучал все сильнее — инстинкт самосохранения оказался сильнее страха родительского гнева, к тому же где-то в глубине сознания шевелилась мысль, что происшедшая с ним беда важнее, чем все «левые» и «правые» работы Элефантова-старшего.
Наконец отец с перекошенным лицом и безумными глазами выскочил на порог, оглядел заполненную детьми и вышедшими на шум соседями площадку, схватив Сергея за грудки, втянул в дом, изо всех сил захлопнул дверь и принялся орать, вымещая на нем злость за пережитый испуг. При этом он оказывал сыну помощь: промывал рану, останавливал кровь, бинтовал, но Сергей плакал уже не от боли и страха, а от обиды и думал, что лучше бы он остался во дворе, забился за сараи и умер от потери крови.
Отец всегда был нервным, взвинченным, очень мнительным и многократно преувеличивал опасность и рискованность своих занятий. Допускаемые им финансовые нарушения не шли ни в какое сравнение с размахом коллег по цеху: Иваныча, Краснянского, Наполеона, но боялся он больше, чем все они вместе взятые. Двадцать пять лет спустя, разглядывая длинный белый шрам на ноге, Элефантов пожалел отца, посчитавшего, что его выследили и настигли с поличным, и ожидавшего увидеть за дверью целую бригаду финнов и милиционеров. Но тогда отсутствие сострадания, на которое он имел право рассчитывать, повергло шестилетнего Сергея в бездну отчаяния. Вечером в постели он плакал, накрывшись одеялом, и ему казалось, что ничего хорошего, радостного и веселого в жизни у него не будет.
Правда, утром это ощущение прошло, родители его пожалели, делая перевязку, отец говорил ободряющие слова, и неприятный осадок в душе растворился без остатка.
Но детские переживания Элефантов не забыл и старался не доставлять их своему сыну, а если случалось накричать на Кирилла под горячую руку, потом он обязательно извинялся.
Перед ним в детстве не извинялись, и даже мысль об этом не могла прийти в голову отцу или матери. И друг перед другом они не извинялись, хотя поводов хватало: шел период притирки характеров, процесс проходил болезненно, часто вспыхивали скандалы, отец, утверждаясь в роли главы семьи, орал так, что сотрясались стены и дребезжали стекла в буфете, и не подозревал, что бросает бумеранг, который через несколько десятков лет ударит его самого.
Мать плакала, Сергей успокаивал ее и выслушивал упреки и обвинения в адрес мужа, тот, в свою очередь, жаловался на жену, иногда в конфликт вовлекались обычно соблюдающие нейтралитет дедушка и бабушка со стороны отца, тогда ссора приобретала такие масштабы, что Сергей убегал во вторую половину своего мира.
Двор с проходняками на сопредельные территории, прохладными, пахнущими сыростью подъездами, тенистым палисадником перед окнами тети Вали, длинным рядом сараев у задней стены, за которыми можно было жечь костер и заниматься другими столь же запретными делами, пугающе высокими пожарными лестницами, деревьями, заборами, кошками и собаками, полутора десятками пацанов различных возрастов засасывал Сергея, как омут.
Здесь играли в казаков-разбойников, пиратов, в войну, делали воздушных змеев — драночных и простых — «монахов», рассказывали в темных подвалах страшные истории, зажигали костры и жарили насаженные на прутики куски колбасы.
Здесь Сергей общался со сверстниками из так называемых неблагополучных семей, которые хвастались друг перед другом, чей отец больше отсидел или чей брат больше знает самых отпетых уркаганов. У них был особый язык, и, кроме ругательств, Сергей узнавал новые для себя слова, удивляясь пробелам собственного образования. Васька Сыроваров долго смеялся, обнаружив, что приятель не знает, что такое чекушка, а Моисей надрывал живот, когда Сергей отвечал, что малина — это ягода, а пером пишут буквы.
У них существовала своя система ценностей, по которой опрятно одетые и не знающие простых вещей Сергей, Юрка Рогов да еще несколько ребят считались маменькиными сынками, негодными к сколь-нибудь серьезному делу. То, что Сергей мог рассказать уйму сказок. Юрка Рогов говорил по-английски, Павлик прекрасно рисовал и учился играть на скрипке, положения не меняло, эти достоинства во дворе не котировались, скорее напротив — подтверждали неполноценность их обладателя.
Пытаясь добиться расположения, Сергей скармливал вынесенные из дому бутерброды вечно голодному Моисею, тот поощряюще хлопал его по плечу и говорил, что теперь они навек кореша. Но когда Сыроваров и пацаны постарше, перемигиваясь, шли с соседской Веркой в подвал «смотреть курицу», Моисей давал Сергею шелобан и прогонял, приговаривая: «Пойди кошке под хвост загляни».
Оскорбленный Сергей бродил по враз опустевшему двору, ощущая свое одиночество и ущербность. Он догадывался: то, что делается сейчас в пыльном, пахнущем мочой подвале, связано с довольно распространенной, хотя и запретной игрой «в доктора», когда мальчик и девочка, уединившись в укромном месте, делают щепочкой уколы друг дружке, но это вводная, для приличия, часть игры, а главное, ради чего, собственно, нарушали запрет и прятались, происходило потом: снимали трусики и рассматривали стыдное, трогая иногда палочкой, вроде как медицинским инструментом, и испытывая пугающее и приятное возбуждение. Но в подвале все, конечно, было интересней, и хотя представить подробностей Сергей не мог, он ощущал то же острое запретное чувство, будто касался палочкой белого девчоночьего тела.
Время тянулось медленно, но наступал момент — и замызганная деревянная дверь распахивалась. Сергей жадно вглядывался в щурящуюся на свет ватагу, безуспешно выискивая следы тайны. Особое внимание привлекала Верка. И что удивительно: неприметная, ничем не выделяющаяся среди других девчонок во время дворовых игр и вечерних посиделок, сейчас она казалась загадочной и красивой. Однако через несколько минут очарование пропадало. У Верки был резкий крикливый голос, она буднично произносила скверные ругательства и поминутно сплевывала сквозь зубы.
И когда Моисей нарочито громко говорил: "А что, ребята, давайте в следующий раз и Сергея возьмем, он парень что надо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120