Хадджадж снова поцокал языком.
— Плохо, генерал. Плохо. Царь Шазли должен знать о таких делах.
— Вы тоже, ваше превосходительство, — ответил Икшид. — Возможно, даже больше самого царя.
Это была правда, пускай и невежливо высказанная. Но правда, как давно усвоил Хадджадж, — вещь многогранная.
— Возрадуется ли ваше сердце, генерал, если я возьму на себя труд известить его величество?
— Безмерно, — не стал отрицать Икшид.
— Тогда я этим, пожалуй, займусь, — отозвался Хадджадж, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучало обиды.
Следовало предположить, что генерал вытащил министра из поместья в такой ливень больше для того, чтобы тот передал царю неприятное известие о неудачах его альгарвейских союзников.
Царскому министру не составило труда добиться приема у его величества.
— Жуткая погода, не правда ли? — заметил Шазли, когда Хадджадж склонился перед ним в поклоне, и тут же с любопытством глянул на старика: — Что же привело вас в город из сухого уютного поместья в такой скверный денек, ваше превосходительство?
— У меня тоже крыша течет, ваше величество, — признался Хаддджадж. — Когда зовет долг, я следую его велению. О наших кровельщиках этого, к несчастью, сказать нельзя.
— Ха, — проронил Шазли. Огонек в его глазах не угас. — И что же за долг зовет тебя? — Он покачал головой. — Нет, не отвечай. Освежимся чаем, вином и печеньем, а потом перейдем к делу.
Будучи царем, Шазли имел право нарушить обряд гостеприимства, и министр иностранных дел пожалел, что его величество этим правом пренебрегали. Медлить со столь важными новостями казалось ему неправильным.
Но потягивая вначале чай, а затем финиковое вино и закусывая пахлавой с фисташками, Хадджадж заключил, что задержка, в сущности, значения не имеет. Шазли не дурак. Он догадается, что ради добрых вестей Хадджадж не стал бы спускаться в город из усадьбы на холме.
В конце концов царь повторил свой вопрос.
— Меня вызвал через хрустальный шар генерал Икшид, — ответил Хадджадж. — Он убедил меня, что поступившие к нему сведения нельзя доверить эфирным волнам.
— Да ну? — Царь Шазли залпом допил остатки вина в бокале. — Дай догадаюсь: альгарвейцы отступили от Котбуса.
— Похоже на то, ваше величество. — Хадджадж склонил голову. Да, царь вовсе не дурак. — Об этом объявили ункерлантцы. Альгарвейцы даже не попытались их опровергнуть. Так что скорей всего это правда.
Шазли тяжело вздохнул.
— Насколько всем было бы проще жить, если бы конунга Свеммеля вышвырнули из столицы на крайний запад Ункерланта.
— Верно, — согласился Хадджадж. — Но в жизни редко все бывает так просто, как нам хотелось бы.
Он призадумался: а понимает ли это царь Шазли? Его величество не только молод — с малых лет он получал все, о чем мог мечтать. Стоит ли удивляться, что мир представляется ему весьма просто устроенным?
— Мы получили в этой войне все, на что смели надеяться, — промолвил царь. — Ты со мной не согласен? Теперь следует надеяться лишь, что мы удержим все, что сумели отхватить.
Мысль эта показалась Хадджаджу весьма здравой — собственно, министр иностранных дел Зувейзы думал точно так же.
— Ваше величество, — промолвил он, — я приложу все усилия, чтобы добиться этой цели.
— Вот и славно, — заключил Шазли. — Я знал, что могу на тебя положиться.
Хадджадж снова склонил голову.
— Ваше величество слишком высокого мнения обо мне, — пробормотал он и понадеялся, что эти слова останутся лишь вежливым враньем.
Глава 12
Гаривальд еще не успел нажраться в стельку, но был к тому близок. Когда на улицах Зоссена наметало сугробы в человеческий рост, заняться крестьянину было совершенно нечем.
Конечно, приходилось в оба глаза присматривать за скотиной, но и на это уходило меньше времени, чем летом, потому что свинья, корова, пара барашков и куры помещались в Гаривальдовой избе, потеснив хозяина, Аннору, Сиривальда и Лейбу. Если загнать скотину в хлев, она через три дня замерзнет насмерть. А так от нее хоть тепло.
И очень много навозу. Аннора как могла пыталась держать в чистоте утрамбованный земляной пол, но ее усилий не хватало, хоть жена Гаривальда и прилагала их больше, чем соседки. Вони Гаривальд не замечал: притерпелся давно, как случалось это каждую зиму. Наступить в свежую коровью лепешку, понятное дело, невелика радость — ну так под ноги смотреть надо!
Подняв тяжелую кружку, крестьянин отхлебнул еще самогону.
— Ну, могло и хуже быть, я смотрю, — выдавил он из обожженной глотки.
— Что хуже? — мрачно переспросила Аннора.
Она мыла Лейбе ножки: в три года девочка не умела смотреть под ноги, да и не пыталась, правду сказать.
— Под альгарвейцами жить.
— Что? Под рыжиками? — Густые брови Анноры полезли на лоб. — Да чтоб их силы преисподние пожрали! — Она уперла руки в боки. Ноздри ее раздувались от гнева. — И ты это говоришь после того, как рубил им дрова, будто холоп какой?
— Ну да, — ответил муж. — Ты подумай сама: я уж и не упомню, когда у нас столько припасов на зиму оставалось. Да, пахали мы на них, как невольники. Да, урожая часть отняли. И все равно мы исхитрились больше обычного припрятать. Ну скажи еще, что я не прав!
Он сложил руки на широкой груди и выжидающе уставился на жену.
Многие ункерлантские мужья, особенно по пьяному делу, для вящей доходчивости отвесили бы женам по паре оплеух. Многие, но не Гаривальд. Удерживало его не столько врожденное благородство души, сколько опасение не проснуться однажды с перерезанной по жениной милости глоткой.
Аннора пожала плечами.
— Ну, может, — неохотно пробурчала он.
— Какое там «может»! — воскликнул Гаривальд. — Да чтоб этих рыжиков силы преисподние побрали, но воры-то они паршивые. Неэффективные, вот что я скажу. Инспекторы конунга наших схронов беличьих куда больше ихнего отыскали бы.
— Может, — повторила Аннора.
— Можа! — весело прощебетала Лейба. О чем болтают папа с, мамой, девочка еще не понимала — в чем Гаривальд ей завидовал — но остаться в стороне не могла.
— Никаких «может», — заключил Гаривальд. — Они даже грабить не умеют так, как наши, ункерлантские инспекторы!
В голове у него опять стали низаться строчки. «Паршивые воры… уходят в дозоры… кого они смогут поймать? Раз Свеммеля воины… на битву настроены… их мигом заставят бежать…» Песня получалась какая-то кривая — Гаривальд это и сам понимал. Но для начала сойдет. Может, и удастся сделать из нее что-нибудь достойное. Прошлой весной он и знать не знал, что может сочинять песни, а нынче они непрошеными лезли в голову.
Он напел вполголоса первые пару куплетов, ради Анноры положив их на мотив веселой плясовой. Жена кивнула довольно, но предупредила:
— Ты только поосторожнее с такими песнями. Кто-нибудь беспременно альгарвейцам донесет — и что с тобой будет тогда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203