Не возвращаться же в самый последний миг, убоявшись крохотного огонька! Он, огонек-то, может оказаться просто-напросто еще одним свидетельством ворожьей беспечности.
Двумя нетерпеливыми взмахами рук Мечник созвал общинников; заговорил полушепотом:
— Зарево на холме видите? Я туда проберусь с Ковадлом вместе…
Он зыркнул на Званова подручного и раздельно, с нажимом повторил:
— С Ковадлом, говорю, вместе. С тобою, значит. Прочим ждать тут. Затаитесь да слушайте: крикну филином (дважды, потом раз, потом вновь подряд дважды) — крадитесь к холму. Только не по самому гребню, а ниже, по-над берегом старицы, где еще не топь. А ежели я кукушкой…
— Сдурел?! — оборвал его чей-то сдавленный шепот. — Какая ночью кукушка?…
Кудеслав и глазом не моргнул:
— …Ежели, значит, я кукушкой куковать стану, уходите назад к мысу, да поживей. И еще: кто Белоконя-волхва ослушается, покуда я в нетях…
Он вдруг оборвал речь едва ли не на полуслове и, буркнув Ковадлу: «Идем!», бесшумно двинулся к запятнанному световою метой холму. Вообще-то Мечник хотел пообещать, что любого хранильникова ослушника, воротившись, до смерти пришибет, однако вовремя сообразил: такая угроза была бы вовсе излишней, а для самого волхва просто-напросто обидной. Нешто волхв сам пришибить не сможет? Да и не найдется среди вятичей ни единого дурня, способного в этаком месте поссориться с Белоконем-хранильником. И в любом другом месте, пожалуй, тоже. И пожалуй, не только среди вятичей. Люди — они везде люди, и мало кто захочет сам себе позлодействовать.
К холму подобрались быстро, однако даже столь недолгого времени хватило Мечнику, чтобы засомневаться, стоит ли по-прежнему подозревать Ковадла в пакостных умышлениях.
Слободской нарочитый муж с первых же шагов стал держаться так, чтоб Кудеслав при желании почти без размаха смог достать его оружной правой рукой. Двигался Званов наперсник бесшумно и неторопливо; все приказы своего спутника, которые тот время от времени отдавал шепотом или прикосновением, выполнял споро, однако же не выказывая подобострастной спешки…
Вражьего сторожевого первым углядел тоже Ковадло.
Внезапно замерев, кователь легонько щелкнул Мечника по шлемному железу (за все время только одним этим не шибко почтительным щелканьем он и выказал накипевшую на сердце обиду за Кудеславову подозрительность); щелкнул и кивком головы указал на объявившуюся близ вершины холма подвижную тень.
Они лежали у подножия огромной раскидистой ели, совершенно невидимые в копящейся под ее ветвями черноте, и неотрывно следили, как неведомый человек дозором обходит холм.
Человек…
Одет попросту, в мех да сыромятину (так об этой поре одеваются мужики и в вятичском племени, и в мокшанском, и в боги знают каком еще). Без шапки — Волчье Солнышко нет-нет да и высветит медяным сиянием всклокоченные русые волосы. В руках рогатина — коротковатая, однако же по всему видать, что очень увесистая. И ни пластинки железа на нем, ни кожаного панциря — ничего, что выдавало бы воина. Но судя по повадке, человек этот ловок да опытен в нынешнем своем дозорном занятии.
Правда, сам Кудеслав, случись ему дозорничать в таком вот месте, первый бы раз обошел холм по верху, озирая дальние окрестности, а второй — вокруг подошвы, прислушиваясь: над самой водой (хоть старичной, хоть болотной) звуки разносятся гораздо дальше и четче, нежели верховым ветром.
Нет, боги ведают чей охоронник спускаться к подошве холма не стал и на самую вершину тоже не поднялся. Не дойдя до нее (до вершины то есть) с десяток шагов, он как-то странно шагнул — словно бы не вверх по склону, а прямо перед собой — и пропал.
Что за притча?!
И зарево-то, сияние костровое, высвечивает вершину холма так, будто в глубокой яме горит… А сама вершина не то надгрызенной видится, не то…
Точно! Двугорбая она, вершина-то! Даже нет, не двух — трехгорбая.
На плоской холмяной макушке впрямь пучились три округлых бугра не бугра, куста не куста (сквозь кусты огонь бы просвечивал)… Вроде как груды валежника, с внешних сторон прикрытые дерном… Кровли землянок? Наверняка!
Сторож, стало быть, исчез между ними; между ними же и костерок…
А ведь туговато пришлось неведомым людям — целую-то зиму перебиваться в земляночной сырости! А нынче, того и гляди, вовсе подтопит. Оно, конечно, грива, да еще холм на ней… Вроде и высоко, а все же места тут волглые, водянистые.
Тронув Ковадлово плечо, Мечник указал на скат одной из землянок. Кователь мотнул головой: опасно, мол, ну да ладно, воля твоя…
Может, и впрямь он да прочие слобожане со здешними не заодно? Может. Но чрезмерная доверчивость так и выпрашивает себе нож в беззащитную спину.
И то ведь сказать: заметил колотун дозорного или знал, что он там? А тогда для чего показал? Чтобы до поры честным прикинуться? Эх, кабы старик мордвин ясней говорил!
Ан и со стариком не просто: вряд ли настолько уж плохо он владеет вятичской речью, чтоб не суметь, к примеру, молот описать попонятнее, а то и просто единым словом назвать. Нет же… «Сильная дубинка…» «Железом набалдашена…» Боится старик. И человека этого боится, и дубинки этой, а оттого не желает назвать их по взаправдашним именам. Накликать на себя опасается. Что ж, ковательский молот — орудие ведовское, страшное…
Вскочив да взбежав по склону, Кудеслав и Званов подручный приникли к выложенной дерном стороне ближней земляночной кровли. Переждали миг-другой; потом, не расслышав никакого переполоха либо малой тревоги, выглянули с разных сторон.
Единственного, самого первого взгляда хватило Мечнику, чтобы понять, отчего ворожий охоронщик не спускался к подошве холма и зачем ворогам понадобился огонь.
Костерок (маленький, но ухоженный, а уж пищи для него запасено — и десятикратно большему хватило бы на всю ночь) горел точнехонько в центре выложенного из камней Хорсова знака. И означало это, что слабенький, зажженный людьми огонек есть как бы частица животворящего пламени могучего солнцеликого бога, пламени, извечно побеждающего темень и темных.
Так-то.
Боятся, значит.
Едва ли не с прошлого лета живя близ старицы, доподлинно зная, что рассказываемая о ней жуть выдумана из чьей-то головы ради их же безопасности, — боятся!
Будто ребяты малые, свято верящие собственной небылице о том, что остатки меда из гостевой мисы подлизал Домовой!
А охоронщиков оказалось двое. Они молчком сидели возле костра и глядели в огонь. Время от времени сидящий лицом к Кудеславу кряжистый мужик лет сорока (не тот, что давеча обходил холм, — другой) наклонялся вперед, поправляя да подкармливая огонь. Тогда становилось видней видного, что несколько дней назад — может статься, при нападении на челны — выпало ему близко спознаться с чьим-то кулаком, а то и с обухом топора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Двумя нетерпеливыми взмахами рук Мечник созвал общинников; заговорил полушепотом:
— Зарево на холме видите? Я туда проберусь с Ковадлом вместе…
Он зыркнул на Званова подручного и раздельно, с нажимом повторил:
— С Ковадлом, говорю, вместе. С тобою, значит. Прочим ждать тут. Затаитесь да слушайте: крикну филином (дважды, потом раз, потом вновь подряд дважды) — крадитесь к холму. Только не по самому гребню, а ниже, по-над берегом старицы, где еще не топь. А ежели я кукушкой…
— Сдурел?! — оборвал его чей-то сдавленный шепот. — Какая ночью кукушка?…
Кудеслав и глазом не моргнул:
— …Ежели, значит, я кукушкой куковать стану, уходите назад к мысу, да поживей. И еще: кто Белоконя-волхва ослушается, покуда я в нетях…
Он вдруг оборвал речь едва ли не на полуслове и, буркнув Ковадлу: «Идем!», бесшумно двинулся к запятнанному световою метой холму. Вообще-то Мечник хотел пообещать, что любого хранильникова ослушника, воротившись, до смерти пришибет, однако вовремя сообразил: такая угроза была бы вовсе излишней, а для самого волхва просто-напросто обидной. Нешто волхв сам пришибить не сможет? Да и не найдется среди вятичей ни единого дурня, способного в этаком месте поссориться с Белоконем-хранильником. И в любом другом месте, пожалуй, тоже. И пожалуй, не только среди вятичей. Люди — они везде люди, и мало кто захочет сам себе позлодействовать.
К холму подобрались быстро, однако даже столь недолгого времени хватило Мечнику, чтобы засомневаться, стоит ли по-прежнему подозревать Ковадла в пакостных умышлениях.
Слободской нарочитый муж с первых же шагов стал держаться так, чтоб Кудеслав при желании почти без размаха смог достать его оружной правой рукой. Двигался Званов наперсник бесшумно и неторопливо; все приказы своего спутника, которые тот время от времени отдавал шепотом или прикосновением, выполнял споро, однако же не выказывая подобострастной спешки…
Вражьего сторожевого первым углядел тоже Ковадло.
Внезапно замерев, кователь легонько щелкнул Мечника по шлемному железу (за все время только одним этим не шибко почтительным щелканьем он и выказал накипевшую на сердце обиду за Кудеславову подозрительность); щелкнул и кивком головы указал на объявившуюся близ вершины холма подвижную тень.
Они лежали у подножия огромной раскидистой ели, совершенно невидимые в копящейся под ее ветвями черноте, и неотрывно следили, как неведомый человек дозором обходит холм.
Человек…
Одет попросту, в мех да сыромятину (так об этой поре одеваются мужики и в вятичском племени, и в мокшанском, и в боги знают каком еще). Без шапки — Волчье Солнышко нет-нет да и высветит медяным сиянием всклокоченные русые волосы. В руках рогатина — коротковатая, однако же по всему видать, что очень увесистая. И ни пластинки железа на нем, ни кожаного панциря — ничего, что выдавало бы воина. Но судя по повадке, человек этот ловок да опытен в нынешнем своем дозорном занятии.
Правда, сам Кудеслав, случись ему дозорничать в таком вот месте, первый бы раз обошел холм по верху, озирая дальние окрестности, а второй — вокруг подошвы, прислушиваясь: над самой водой (хоть старичной, хоть болотной) звуки разносятся гораздо дальше и четче, нежели верховым ветром.
Нет, боги ведают чей охоронник спускаться к подошве холма не стал и на самую вершину тоже не поднялся. Не дойдя до нее (до вершины то есть) с десяток шагов, он как-то странно шагнул — словно бы не вверх по склону, а прямо перед собой — и пропал.
Что за притча?!
И зарево-то, сияние костровое, высвечивает вершину холма так, будто в глубокой яме горит… А сама вершина не то надгрызенной видится, не то…
Точно! Двугорбая она, вершина-то! Даже нет, не двух — трехгорбая.
На плоской холмяной макушке впрямь пучились три округлых бугра не бугра, куста не куста (сквозь кусты огонь бы просвечивал)… Вроде как груды валежника, с внешних сторон прикрытые дерном… Кровли землянок? Наверняка!
Сторож, стало быть, исчез между ними; между ними же и костерок…
А ведь туговато пришлось неведомым людям — целую-то зиму перебиваться в земляночной сырости! А нынче, того и гляди, вовсе подтопит. Оно, конечно, грива, да еще холм на ней… Вроде и высоко, а все же места тут волглые, водянистые.
Тронув Ковадлово плечо, Мечник указал на скат одной из землянок. Кователь мотнул головой: опасно, мол, ну да ладно, воля твоя…
Может, и впрямь он да прочие слобожане со здешними не заодно? Может. Но чрезмерная доверчивость так и выпрашивает себе нож в беззащитную спину.
И то ведь сказать: заметил колотун дозорного или знал, что он там? А тогда для чего показал? Чтобы до поры честным прикинуться? Эх, кабы старик мордвин ясней говорил!
Ан и со стариком не просто: вряд ли настолько уж плохо он владеет вятичской речью, чтоб не суметь, к примеру, молот описать попонятнее, а то и просто единым словом назвать. Нет же… «Сильная дубинка…» «Железом набалдашена…» Боится старик. И человека этого боится, и дубинки этой, а оттого не желает назвать их по взаправдашним именам. Накликать на себя опасается. Что ж, ковательский молот — орудие ведовское, страшное…
Вскочив да взбежав по склону, Кудеслав и Званов подручный приникли к выложенной дерном стороне ближней земляночной кровли. Переждали миг-другой; потом, не расслышав никакого переполоха либо малой тревоги, выглянули с разных сторон.
Единственного, самого первого взгляда хватило Мечнику, чтобы понять, отчего ворожий охоронщик не спускался к подошве холма и зачем ворогам понадобился огонь.
Костерок (маленький, но ухоженный, а уж пищи для него запасено — и десятикратно большему хватило бы на всю ночь) горел точнехонько в центре выложенного из камней Хорсова знака. И означало это, что слабенький, зажженный людьми огонек есть как бы частица животворящего пламени могучего солнцеликого бога, пламени, извечно побеждающего темень и темных.
Так-то.
Боятся, значит.
Едва ли не с прошлого лета живя близ старицы, доподлинно зная, что рассказываемая о ней жуть выдумана из чьей-то головы ради их же безопасности, — боятся!
Будто ребяты малые, свято верящие собственной небылице о том, что остатки меда из гостевой мисы подлизал Домовой!
А охоронщиков оказалось двое. Они молчком сидели возле костра и глядели в огонь. Время от времени сидящий лицом к Кудеславу кряжистый мужик лет сорока (не тот, что давеча обходил холм, — другой) наклонялся вперед, поправляя да подкармливая огонь. Тогда становилось видней видного, что несколько дней назад — может статься, при нападении на челны — выпало ему близко спознаться с чьим-то кулаком, а то и с обухом топора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109