— Да, пэйс у неё точно есть! — сказал с уважением старый Гонсовский.
— Не слишком ли много для первого раза? — забеспокоилась Моника.
— Посмотрим…
Конец лужайки Флоренция восприняла нетипично: не как конец пробежки, а как что-то вроде промежуточного финиша. Она развернулась — правда, не так нервно, как перед ручейком, но столь же элегантно — и снова помчалась на луг.
— Господи, помилуй! — простонал в панике Зигмусь и вложил все свои силы в то, чтобы замедлить ход лошади. Он должен был начать учить её послушанию, но ни за что на свете не хотел дёргать и калечить её бархатные губы. Он стал осторожно и нежно, хотя и решительно натягивать поводья. Кобыла, почувствовав твёрдую руку, неохотно послушалась, укоротила шаг, замедлила, свернула, куда ей велели, перешла на рысь, потом пошла шагом. Это был весьма характерный шаг, передние ноги шли спокойно, а задние словно танцевали вальс. Так они и вернулись на старт.
— И что она не ладит с этим ручейком? — спросил Зигмусь, сияя от счастья. — Десять сантиметров воды… Господи Иисусе, вот это лошадь! Рот мягкий, несёт, как ангел на крыльях, я все время её придерживал. Если она не поскачет на длинные дистанции, то я просто сосиска с капустой!
Старый Гонсовский заботливо оглядел кобылку. Флоренция, приплясывая, рвалась скакать дальше. Было совершенно ясно, что эта игра понравилась ей больше всего на свете.
— Этой её масти я не могу понять, — протянул он задумчиво. — От Сарагана получались в основном серые лошади, разве что в мать шли. Но эта целиком вороная, а мать у неё была караковая. В кого ж это она?
Невзирая на кипящий в нем восторг, Зигмусь сумел вовремя прикусить язык. Тоже мне вопрос, в кого это она! Дьявол был чёрным, как настоящий дьявол. В отца, разумеется! И остальные её достоинства тоже в отца, вот только Дьявол никаких ручейков, веточек и травок не боялся. Она его догонит и перегонит, ей-ей, может, будет лучше легендарной Ведьмы…
— Я боялась, что она устроит родео, — призналась Моника. — Хотя я ложилась ей на спину, и она мне ничего на это не сказала, ей даже нравится, но я думала, что она просто ласкуша такая. На тебе, милая, на, скушай…
Флоренция жадно слопала два кусочка сахару и ясно дала понять, что ей хочется ещё побегать. Зигмусь снял с неё седло и оголовье, в ответ на что лошадь очень недовольно заржала.
— Я же говорила, что ей нравится быть нарядной, — заметила Моника.
Вытирать кобылку не понадобилось. Она была сухой, как перец.
— Ладно, пусти, — сказал Гонсовский. — Потом заведём её в леваду, там жерди уже прибили. Надо будет отучить её от этого страха, потому что, не дай Бог, тень ляжет поперёк, так она же убьёт жокея! Завтра и начнём, а ты, Зигмусь, попробуешь на ней пошагать, ведь этому ей тоже надо учиться…
Прежде чем они приступили к дальнейшему обучению, Зигмусь и Моника увидели нечто, что заставило их одновременно протереть глаза. Они как раз пили чай у окошка с видом на леваду, где Флоренция щипала скудную травку возле самой ограды. Буйная трава на пастбище прямо за оградой привлекала её гораздо больше. Дотянуться до неё Флоренция никак не могла. Она попробовала свой метод, очевидно, хорошо ей знакомый, подогнула ноги, но под дополнительной жердиной уже не пролезла. Окаменев от изумления, Зигмусь и Моника наблюдали, как лошадь отступила, легла и перекатилась на другую сторону, прижав копыта к туловищу. Потом она поднялась, отряхнулась, как собака, выходящая из воды, и с явным удовольствием принялась за траву на пастбище.
Моника обрела дар речи далеко не сразу.
— Зигмусь, ты и вправду уверен, что он её этому не учил?
— Циркачка, ей-ей! — ответил остолбеневший Зигмусь. — Теперь я уж и не знаю, что сказать, хотя тот придурок на такое не способен. Может, он просто помешанный…
— Выгони её оттуда.
Перекатывание под жердью оказалось последней каплей. Старый Гонсовский решил, что больше нельзя позволять ей выкидывать такие коленца, и сразу же на следующее утро круто принялся приучать её перешагивать веточки.
— Она должна понять, что может не только перешагнуть, но даже и перепрыгнуть через них, — объяснял он. — Это разумная девочка, сама сделает выводы. Не вмешивайтесь.
Зигмусь и Моника держались поодаль, когда ветеринар решил заставить Флоренцию перешагнуть соломенный жгут. На лугу воцарилась невообразимая суматоха, потому что Флоренция боялась этого жгутика до сумасшествия, но старый Гонсовский был профессионалом. Через два часа мокрая от ужаса, полуживая от страха Флоренция, которую гладили, ласкали, отводили и снова приводили, поняла, что от этого кошмара ей не отвертеться. Она приняла мужественное решение. Она не стала просто и буднично перешагивать через этот страшный жгут, который мог на неё накинуться и даже укусить, а отчаянно, решительно прыгнула на полтора метра в высоту и четыре в длину. Враг остался недвижим, ничего плохого ей не сделал. Лошадь дрожала и тряслась всем телом, повернув голову и глядя назад на преодолённое препятствие, а внезапный блеск её глаз говорил о том, что она начала кое-что соображать.
Старый Гонсовский не собирался издеваться над животным, ему хватило одного успешного испытания, но у кобылы был такой вид, словно этот кошмарный враг её заинтересовал. Казалось, что она сама хочет повторить эксперимент.
— Чокнутая, — нежно сказал наблюдавший за всем этим конюх.
Зигмусь настолько сроднился с кобылой, что вопрос собственности не имел для него никакого значения. Она была наполовину его, наполовину Моники, но на самом деле это он принадлежал ей душой и телом и никакая человеческая или сверхчеловеческая сила не могла этого союза разорвать. Эта принцесса отдохнёт от своего прыжка, а прыжок был такой прекрасный, только вот приземлилась она жестковато… А потом они пойдут на лужок пробовать шаг…
Пошли они не шагом, а галопом, а ручеёк она перепрыгнула так, словно перед ней была мощная крепостная стена. В первый раз, да ещё с всадником на спине, Флоренция оказалась на другой стороне лужка, и, возможно, к лучшему, что никто не видел дикого блеска в её глазах, когда она мчалась на врага и с триумфом его одолевала. Она вдруг открыла, что ей очень нравится прыгать.
* * *
Первая скачка настолько запоздала, что это перешло всякие границы приличий. Опоздание составило час с четвертью. Уж сколько скачки существуют на свете, а такого сроду ещё не бывало, даже когда к чертям вырубился ток и кассиршам пришлось работать при свечах. Ни у кого не оставалось никаких сомнений: причина во внезапном и буйном расцвете компьютеризации. Поговаривали, правда, и о том, что не было данных о ставках по всей стране. Это было вполне вероятно, потому что телефоны, факсы и телексы прилично работать не обязаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65