Оно лежало параллельно траншее, вырытой для канализационных труб. Траншея была огорожена веревкой; через каждые десять метров висел красный фонарь, предупреждавший пешеходов об опасности.
Я приподнял Бауманна. Он оказался довольно тяжелым, Я опрокинул его в траншею, затем погасил в том месте фонарь. Если повезет, может сойти за несчастный случай. И подтверждением этой версии послужит потухшая лампа.
Перчатку я оставил на дороге: она хорошо вписывалась в пейзаж. Потом медленными шагами направился к мосту.
Все прошло великолепно: даже лучше, чем я представлял себе в самые оптимистические минуты.
По мосту время от времени проезжали машины; озябшие прохожие спешили укрыться от ветра.
Они и ме подозревали, что я — убийца.
Собственно, мне гоже нелегко было это осознать. Я чувствовал себя так же, как и всегда. Мой поступок ничего во мне не изменил. Хотя нет: он даже принес мне какое-то ощущение уверенности.
Я выбросил кусок трубы в Сену и поспешил на вокзал,
Эмма говорила: "Когда вернешься, не поднимай шума и сразу иди в свою комнату. Только туфли сними, чтобы старик не услышал: он так чутко спит! Двери я оставлю открытыми".
— А как же я тебе сообщу, хорошо все прошло или нет?— спросил я тогда.
— Да что там сообщать: все пройдет хорошо. Без проблем...
"Без проблем!" Ее любимая фраза, которой она заканчивала каждый разговор. Я повторял ее про себя, толкая приоткрытые ворота и шагая по нестриженому газону, чтобы не щелкали каблуки.
Все прошло хорошо, без вопросов.
Даже слишком хорошо!
Как описать то, что я чувствовал? Я все вспоминал, как разворачивались события этой ночи. Кое-что вызывало у меня запоздалый испуг: я справился с делом без малейшего риска, без единой накладки. В купе ехал и туда, и обратно совершенно один, и знал, что меня никто, н и к т о не видел. Эти несколько часов, проведенные вне дома, остались за чертой моей жизни. Эти несколько часов были известны только мне, другие о них никогда не узнают. У меня складывалось впечатление — причем довольно тягостное,— что я призрак, который ходил убивать и с наступлением рассвета постепенно забывает о своих ночных делах.
Войдя в дом, я тихонько затворил за собой дверь и, как ни оттопыривал уши, ничего не услышал. В доме, похоже, все давали храпака. Или притворялись, что, в сущности, ничего не меняло.
Глотку мне сжимало тревожное чувство. Я чуть не позвал Эмму, несмотря на ее суровый запрет, но сделал над собой усилие и сдержался. Я снял башмаки и украдкой, как не ночевавший дома школьник, вскарабкался по лестнице в свою клетушку.
На ночном столике стояла роза в хрустальном бокале и бутылка белого пунша. Эмма знала, что я люблю розы и уважаю пунш. Эти знаки внимания взволновали меня, и мои черные мысли сразу как ветром сдуло. Я был счастлив, что выполнил свое поганое дело. Смерть Баумаина стала ощутимой реальностью. Теперь, когда он загнулся, нам с Эммой предстояло получить с виду незаметное, но чертовски богатое наследство: мы с ней унаследовали Будущее!
Впереди было несколько дней рискованной игры. Ничего: мы с ней будем держаться вместе и закончим партию в нашу пользу. И настанет час большого путешествия к далеким берегам, где солнце лупит, как бешеное, и радость играет в воздухе, как флаг...
Я схватил бутылку за горло и поднес ко рту. Экзотический, сладковатый и крепкий напиток наполнил голову горячим туманом. Я выпил еще. Зелье было вкусное, легко глоталось и делало меня вес сильнее и сильнее.
Я высосал не меньше половины пузыря. Потом быстренько разоблачился и тут чуть ли не глазами увидел, до чего устал. Я прошел километры и километры...
Едва дотащившись до кровати, я уснул.
Слева от ворот висел колокольчик. Старый заржавленный колокольчик, которым никто в доме не пользовался. Бауманн просто сигналил, когда подъезжал к дому, а Робби, отправляясь за покупками, брал с собой ключ.
Поэтому я долго соображал, что это там трезвонит, пока, наконец, не понял: колокольчик. Я слышал сквозь сон эти надтреснутые звуки, и мне даже мельком приснилась какая-то ерунда насчет громкого шума...
Я вскочил. Мое окно выходило на лужайку перед домом. Я посмотрел на ворота и увидел под ними ноги. Колокольчик продолжал плясать на своем шнурке.
Я сразу задался вопросом, давно ли звонят. И ответил себе утвердительно, ибо теперь, пробудившись, припомнил, что слышал звон уже несколько раз.
"Чего это Робби - не идет открывать?" — подумал я.— Обязанность, в конце концов, это его, а не моя!" Вдруг я слегка струсил: что если Эмма переборщила со снотворным и парень отъехал надолго? Или даже погрузился в блаженную кому? Тогда будет полный букет...
Я подождал еще немного, надеясь, что откроет Эмма.
Колокольчик зазвонил снова. Голос у него был громкий и ржавый. Он создавал мрачное ощущение
пустоты. Я почувствовал: в доме происходит нечто необьяснимое. Я живо запрыгнул в штаны, нацепил туфли и выскочил на лестницу. — Эмма! — крикнул я.
Она не отвечала. Тогда я выбежал из дома и поспешил к воротам.
Когда я открывал, у меня бешено стучало сердце. Затем я одним взглядом охватил всю сцену. Я увидел черную машину и за рулем — мужика в плаще. Перед воротами стояли два других типа. У них не надо было спрашивать документы, чтобы сообразить: это легавые. Рожи у них были хмурые, с ледяными глазами, поджатыми губами... Рожи — да еще эта, так сказать, гражданская форма, которая сигнализирует пугливым обывателям, что перед ними ребята из кон-торы-забирайки: широкий костюм, пуловер, клетчатый галстук, бежевый плащ...
Вид у полицейских был рассерженный.
— Что-то вы не торопитесь! — бросил мне один.
— Я спал.
— В такое время?
Я совершенно не представлял себе, который час.
— А который час?
Этот жалкий вопрос их, похоже, удивил.
— Почти полдень.
В животе у меня пищало от голода. Полдень — а Эмма и Робби еще не вставали! Странно: им ведь нужно было заниматься стариком.
— Вы кто такой? — спросил полицейский постарше.
— Шофер мсье Бауманна.
— Мадам Бауманн дома?
— Наверное...
— То есть как — наверное? Вы не знаете?
— Ну... Я ведь только что проснулся...
Второй легавый сделал шаг вперед. Он показался мне сволочнее первого.
— Здорово живут, — процедил он. — Шоферы у них до полудня спят...
Первый не терял времени зря:
— Если вы в такое время спали, то, вероятно, поздно легли?
В голове у меня раздался сигнал тревоги.
— Понимаете, у нас в доме инвалид... Он требует постоянного ухода... Мы по очереди дежурим у его кровати.
Они не стали настаивать.
— Так можно поговорить с госпожой Бауманн?
Я любезно улыбнулся:
— А кто ее спрашивает? Я должен доложить...
— Полиция...
Мне нужно было разыграть удивление. Ищейки сразу навострили бы уши, видя, что я угадал их благородную профессию по их рожам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Я приподнял Бауманна. Он оказался довольно тяжелым, Я опрокинул его в траншею, затем погасил в том месте фонарь. Если повезет, может сойти за несчастный случай. И подтверждением этой версии послужит потухшая лампа.
Перчатку я оставил на дороге: она хорошо вписывалась в пейзаж. Потом медленными шагами направился к мосту.
Все прошло великолепно: даже лучше, чем я представлял себе в самые оптимистические минуты.
По мосту время от времени проезжали машины; озябшие прохожие спешили укрыться от ветра.
Они и ме подозревали, что я — убийца.
Собственно, мне гоже нелегко было это осознать. Я чувствовал себя так же, как и всегда. Мой поступок ничего во мне не изменил. Хотя нет: он даже принес мне какое-то ощущение уверенности.
Я выбросил кусок трубы в Сену и поспешил на вокзал,
Эмма говорила: "Когда вернешься, не поднимай шума и сразу иди в свою комнату. Только туфли сними, чтобы старик не услышал: он так чутко спит! Двери я оставлю открытыми".
— А как же я тебе сообщу, хорошо все прошло или нет?— спросил я тогда.
— Да что там сообщать: все пройдет хорошо. Без проблем...
"Без проблем!" Ее любимая фраза, которой она заканчивала каждый разговор. Я повторял ее про себя, толкая приоткрытые ворота и шагая по нестриженому газону, чтобы не щелкали каблуки.
Все прошло хорошо, без вопросов.
Даже слишком хорошо!
Как описать то, что я чувствовал? Я все вспоминал, как разворачивались события этой ночи. Кое-что вызывало у меня запоздалый испуг: я справился с делом без малейшего риска, без единой накладки. В купе ехал и туда, и обратно совершенно один, и знал, что меня никто, н и к т о не видел. Эти несколько часов, проведенные вне дома, остались за чертой моей жизни. Эти несколько часов были известны только мне, другие о них никогда не узнают. У меня складывалось впечатление — причем довольно тягостное,— что я призрак, который ходил убивать и с наступлением рассвета постепенно забывает о своих ночных делах.
Войдя в дом, я тихонько затворил за собой дверь и, как ни оттопыривал уши, ничего не услышал. В доме, похоже, все давали храпака. Или притворялись, что, в сущности, ничего не меняло.
Глотку мне сжимало тревожное чувство. Я чуть не позвал Эмму, несмотря на ее суровый запрет, но сделал над собой усилие и сдержался. Я снял башмаки и украдкой, как не ночевавший дома школьник, вскарабкался по лестнице в свою клетушку.
На ночном столике стояла роза в хрустальном бокале и бутылка белого пунша. Эмма знала, что я люблю розы и уважаю пунш. Эти знаки внимания взволновали меня, и мои черные мысли сразу как ветром сдуло. Я был счастлив, что выполнил свое поганое дело. Смерть Баумаина стала ощутимой реальностью. Теперь, когда он загнулся, нам с Эммой предстояло получить с виду незаметное, но чертовски богатое наследство: мы с ней унаследовали Будущее!
Впереди было несколько дней рискованной игры. Ничего: мы с ней будем держаться вместе и закончим партию в нашу пользу. И настанет час большого путешествия к далеким берегам, где солнце лупит, как бешеное, и радость играет в воздухе, как флаг...
Я схватил бутылку за горло и поднес ко рту. Экзотический, сладковатый и крепкий напиток наполнил голову горячим туманом. Я выпил еще. Зелье было вкусное, легко глоталось и делало меня вес сильнее и сильнее.
Я высосал не меньше половины пузыря. Потом быстренько разоблачился и тут чуть ли не глазами увидел, до чего устал. Я прошел километры и километры...
Едва дотащившись до кровати, я уснул.
Слева от ворот висел колокольчик. Старый заржавленный колокольчик, которым никто в доме не пользовался. Бауманн просто сигналил, когда подъезжал к дому, а Робби, отправляясь за покупками, брал с собой ключ.
Поэтому я долго соображал, что это там трезвонит, пока, наконец, не понял: колокольчик. Я слышал сквозь сон эти надтреснутые звуки, и мне даже мельком приснилась какая-то ерунда насчет громкого шума...
Я вскочил. Мое окно выходило на лужайку перед домом. Я посмотрел на ворота и увидел под ними ноги. Колокольчик продолжал плясать на своем шнурке.
Я сразу задался вопросом, давно ли звонят. И ответил себе утвердительно, ибо теперь, пробудившись, припомнил, что слышал звон уже несколько раз.
"Чего это Робби - не идет открывать?" — подумал я.— Обязанность, в конце концов, это его, а не моя!" Вдруг я слегка струсил: что если Эмма переборщила со снотворным и парень отъехал надолго? Или даже погрузился в блаженную кому? Тогда будет полный букет...
Я подождал еще немного, надеясь, что откроет Эмма.
Колокольчик зазвонил снова. Голос у него был громкий и ржавый. Он создавал мрачное ощущение
пустоты. Я почувствовал: в доме происходит нечто необьяснимое. Я живо запрыгнул в штаны, нацепил туфли и выскочил на лестницу. — Эмма! — крикнул я.
Она не отвечала. Тогда я выбежал из дома и поспешил к воротам.
Когда я открывал, у меня бешено стучало сердце. Затем я одним взглядом охватил всю сцену. Я увидел черную машину и за рулем — мужика в плаще. Перед воротами стояли два других типа. У них не надо было спрашивать документы, чтобы сообразить: это легавые. Рожи у них были хмурые, с ледяными глазами, поджатыми губами... Рожи — да еще эта, так сказать, гражданская форма, которая сигнализирует пугливым обывателям, что перед ними ребята из кон-торы-забирайки: широкий костюм, пуловер, клетчатый галстук, бежевый плащ...
Вид у полицейских был рассерженный.
— Что-то вы не торопитесь! — бросил мне один.
— Я спал.
— В такое время?
Я совершенно не представлял себе, который час.
— А который час?
Этот жалкий вопрос их, похоже, удивил.
— Почти полдень.
В животе у меня пищало от голода. Полдень — а Эмма и Робби еще не вставали! Странно: им ведь нужно было заниматься стариком.
— Вы кто такой? — спросил полицейский постарше.
— Шофер мсье Бауманна.
— Мадам Бауманн дома?
— Наверное...
— То есть как — наверное? Вы не знаете?
— Ну... Я ведь только что проснулся...
Второй легавый сделал шаг вперед. Он показался мне сволочнее первого.
— Здорово живут, — процедил он. — Шоферы у них до полудня спят...
Первый не терял времени зря:
— Если вы в такое время спали, то, вероятно, поздно легли?
В голове у меня раздался сигнал тревоги.
— Понимаете, у нас в доме инвалид... Он требует постоянного ухода... Мы по очереди дежурим у его кровати.
Они не стали настаивать.
— Так можно поговорить с госпожой Бауманн?
Я любезно улыбнулся:
— А кто ее спрашивает? Я должен доложить...
— Полиция...
Мне нужно было разыграть удивление. Ищейки сразу навострили бы уши, видя, что я угадал их благородную профессию по их рожам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113