Она чуть заметно кивает.
— Но Боян уже порвал с компанией. Тогда что же вас связывает с этими ребятами — с Пепо, Апостолом?
Лили молчит. И лицо ее тоже ничего не говорит. Белое, немного полное, невыразительное лицо.
— Ответьте же, — настаиваю я. — Это не допрос, а обычный человеческий разговор.
— А' куда мне деваться, по-вашему? — неожиданно поднимает она глаза, чуть повысив тон.
— В этом городе живет миллион душ, моя дорогая.
— Да, но человек не может жить с миллионом душ, ему достаточно нескольких близких людей... если хотите, одного-единственного близкого существа, — отвечает она своим низким хрипловатым голосом.
— Не спорю. Мне только хотелось сказать, какой богатый выбор. И сделать свой выбор вам будет тем легче, чем скорее вы вырветесь из замкнутого круга этих Пепо и Роз.
— И как же я должна делать свой выбор? Выходить на городские улицы, да?
— Как сделали тысячи других женщин. Раз стольким удается, значит, задача не такая уж трудная.
«Вы женаты?» — могла бы спросить меня Лили, будь она немного сообразительней. Но вместо этого она опускает глаза и тихо произносит:
— Я уже сделала свой выбор.
И сразу возвращает меня на исходную позицию.
— Вы довольны своей работой в столовой? — спрашиваю я, поскольку больше сказать нечего.
— Работа как работа.
— Может, вас что-то другое больше привлекает, мы бы могли вам помочь. У вас есть диплом об окончании гимназии?
— Мне хотелось стать учительницей... или воспитательницей в детском саду. В общем, находиться среди Детей, — признается Лили не без стеснения. Потом в голосе ее снова сказывается апатия: — Но с этой моей биографией... да еще без диплома. Куда уж мне...
— Ваша биография только начинается.
— Но слишком скверно, — с досадой отвечает она.
Мы молчим какое-то время. Затем Лили спрашивает:
— Я могу идти?
— Да, конечно.
— Надеюсь, вы примете меры по тому делу, про которое я вам рассказала? — напоминает она, вставая со стула.
— Можете не беспокоиться. Это же наша работа. И благодарю вас за сведения.
Встав, я провожаю ее до дверей, хотя здесь, в этом кабинете, это не принято. И мне не терпится сказать ей еще что-нибудь, хотя я не знаю, что именно.
ГЛАВА 8
На этот раз мы в другой служебной квартире, хотя не слишком наблюдательный человек мог бы принять ее за прежнюю. Здесь громоздкая, пришедшая в запустение мебель обита сине-зеленым, тогда как в прежней квартире обивка была не помню какая. Пожалуй, тоже сине-зеленая.
— Они уже за тобой следят, ты заметил?
— С самого начала, — отвечает с почти нескрываемым самодовольством Боян. — Оба работают слишком топорно.
— Нам ничего не стоило их сразу обезвредить, только этим мы могли обнаружить свое присутствие.
— Зря беспокоитесь, — замечает парень. — Они не столько действуют, сколько воображают. В наихудшем случае объяснимся кулаками. Знаю я их.
— Пускать в ход кулаки тоже нежелательно. И вообще скандал в любой форме. Лучше всего уметь уско^ьз-нуть от них, оставить их с носом, если, конечно, этого требуют обстоятельства.
— Не бойтесь, я их повадки достаточно хорошо усвоил.
Это неплохо, что он обрел некоторую самоуверенность, без нее не обойтись, лишь бы она не выходила за рамки.
— А этот Апостол, мне кажется, опасный тип. Способен, как видно, приходить в раж.
— Он просто фантазер. Ведет себя как полоумный. Пело куда опаснее его. Извращенный малый.
— В каком смысле?
— А в том, что ему наплевать, хорошо это или плохо, абсолютно наплевать! Если ему скажут: пойди пырни вон того человека и отними у него деньги, он это сделает глазом не моргнув, лишь бы у него была уверенность, что его не схватят. И сделает не из жестокости, а просто так, потому что он не видит разницы между добром и злом. В свое время, прежде чем погрязнуть в наркомании, знаете, о чем он мечтал?
— Понятия не имею.
— Сбежать на Запад. А почему бы, вы думали?
Боян глядит на меня так, словно ждет ответа, хотя нисколько не сомневается, что я и в этом ничего не смыслю.
— Как-то раз я слушаю его разговор с Апостолом. «Надо работать, чтобы быть полезным, — говорит Апостол. — Работай, и все тут. А вот я не желаю работать! Я хочу жить так, как мне заблагорассудится. Жить и не приносить пользы». Пепо: «Так можно жить только на Западе». — «И там нельзя, — возражает Апостол. — И там надо приносить пользу». — «У них, по крайней мере, гангстером можно стать», — говорит Пепо. «Я не хочу быть гангстером», — отвечает Апостол. «А я хочу. Это как раз то, что мне нужно... Америка — страна неограниченных возможностей. Особенно для гангстера. Есть банки, автоматы, есть подземный мир... страна неограниченных возможностей».
— И давно у него такие мысли?
— А он с детства такой. Одни паскудства вытворял. А как его лупили... Может, поэтому он стал несколько осторожней. Пепо реалист. А тот фантазер. Точь-в-точь как Дон-Кихот и Санчо Панса. И с виду они такие же: Апостол — как жердь, а Пепо — коротышка, но сбитый.
— А ты давно знаешь этого Апостола?
— Да, он жил в доме напротив нас. Потому и знаю его. Мы с ним в одном классе учились.
— И он был такой же, как Пепо?
— Нет. Я бы не сказал. По-моему, он парень неплохой, он скорее...
— «Несчастное существо», — подсказываю я.
— Именно. В начальных классах его считали дурачком, а когда стал расти и вытянулся как жердь, над ним без конца насмехались, а так как язык у него острый, в карман за словом он не лез и никому спуску не давал, то постоянно возникали раздоры. Бывало, не один, так другой ввернет ему: «Каланча безголовая» или «Твой отец был пьян в стельку, когда тебя делал».
Боян посматривает на меня, чтобы убедиться, не наскучило ли мне и не слишком ли он мельчит. Этот парень, который вначале показался мне таким молчаливым и скрытным, в действительности любит поговорить и, судя по всему, достаточно впечатлителен, чтобы стать журналистом, хотя я ничего не понимаю в журналистике и понятия не имею, что для этой профессии главное.
Но так как я продолжаю сидеть с непринужденным видом на обветшалом сине-зеленом диване, молодой человек продолжает свой рассказ:
— Если хотите знать, Апостол был неглуп, но ум его двигался только в одну сторону: он всегда был фантазер, на уроках сидел как неприкаянный, домашние задания готовил через пятое на десятое, и учителя тащили его всеми способами, лишь бы дать ему как-то закончить... Что касается отца, то не знаю, был ли он пьян в стельку, когда его делал, но вполне возможно, потому что его отец, насколько я помню, после работы признавал тодько два занятия: либо шлялся по бакалейным лавкам с сумкой, либо отсиживался в кабаке. Он никогда не напивался, но и трезвым его тоже не видели; мечется, бывало, как муха без головы, и единственной его отрадой между приказами начальства и приказами жены были часы, проведенные в кабаке за рюмкой ракии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43