«Другого ты от них и не услышишь, потому (что им неохота тратить валюту, — сказал Бертен. — Ради таких, как ты, валюту расходовать не станут». — Тогда вы окажите мне услугу, — прошу я. — В течение года-двух я с вами расплачусь». — «Фирма не может брать на себя такие расходы, — отвечает Бертен. — Но, поскольку дело касается человеческой жизни, я сам лично попробую тебе помочь. Дам тебе записку к одному знакомому в Стамбуле, может, он раздобудет для тебя это средство». Так оно и вышло.
Проводник замолкает и многозначительно посматривает на сигареты, брошенные на постель. Я подаю ему коробку, и он закуривает.
— Как это ни странно, доза помогла, — произносит человек, выпустив струю дыма. — Не знаю, то ли это средство подействовало, то ли всякие там лечебные процедуры, но жене стало лучше. Приняла она одну дозу, а нужно было еще и еще. И Бертен продолжал посылать меня к своему знакомому. Сперва передавал ему открытые записки, потом — маленькие, основательно запечатанные конвертики. «Возьми это, — говорит, — и сунь куда-нибудь под подкладку». — «А какая необходимость прятать это? — спрашиваю. — Что тут секретного?» — «Ничего тут секретного нет, — говорит он. — Я пишу о своих личных делах, но таможенникам об этом знать ни к чему». И я прятал его маленькие письма и относил их все тому же его знакомому. Если у меня и закрадывались кое-какие сомнения, то не хватило духу сказать об этом, ведь Бертен так много для меня делал, а жена все еще нуждалась в лекарстве. И только после того, как здоровье ее отчасти восстановилось и врач распорядился, чтобы пока перестали ее колоть, все вдруг всплыло на поверхность.
Он замолкает на время как бы для того, чтобы восстановить в своей памяти все подробности случившегося, и молча курит, уставившись глазами в одну точку.
— В лекарстве отпала надобность, но Бертен опять приносит мне маленький конвертик. «Я перед вами в большом долгу, — говорю ему. — Но больше не могу быть вашим курьером. Это дело противозаконное, вы Же знаете...» — «Скажи пожалуйста! — говорит мне Француз. — С каких это пор оно стало противозаконным? Не с того ли самого момента, когда ты получил что требовалось, а?» Он, конечно, был прав по-своему, но я тоже был по-своему прав и еще раз заявил, что не могу больше служить ему курьером. «Ты что, боишься?» — спрашивает Бертен. «Боюсь, конечно, как не бояться», — говорю. «И ты вообразил, что, отказавшись делать мне услуги, обезопасил себя на всю жизнь?» — не отстает он от меня. «Ни к чему мне соваться в такие дела», — сказал я ему. «Да ты, — говорит, — уже погряз в этих делах по самые уши и тебе вовек не выкарабкаться». Тут он отпирает стол, вытаскивает какую-то плоскую, коробку и подает ее мне. «Вот, полюбуйся, — говорит, — это записи разговоров, которые мы вели, когда я вручал тебе письма. А на снимках запечатлены моменты, когда ты вручал эти письма в Стамбуле. И можешь не сомневаться, человек, которому ты их вручал, вашим хорошо знаком. Можешь не сомневаться и в том, что коробка, которую ты сейчас видишь, через четверть часа может оказаться в руках милиции». — «Вы этого не сделаете, — говорю я. — Вам это ни к чему». — «Верно, — отвечает он. — Но только до тех пор, пока мы можем на тебя рассчитывать. Но как только ты окажешься лишним, нам ничего не стоит пустить тебя в расход. Я иностранец. Уехал, и дело с концом. А на следующий день ты тоже уедешь, только в тюрьму».
Человек нервно гасит сигарету в пепельнице и продолжает:
— Крепко он меня зажал в тиски и раскрыл передо мной все карты. А напугав меня основательно, начал успокаивать. «Значит, ты боишься, что тебя схватят? — говорит. — Ладно, войду в твое положение, не будет больше писем. Впредь не письма будешь возить, а пуговку, вот такую коричневую пуговку, пришитую к куртке. Ну если и это опасно, тогда уж не знаю!» И еще: «Тебе небось кажется, что ты творишь Бог весть что? Да если мне нужно что-нибудь передать, я и без тебя передам — есть посольства, дипкурьеры, десятки способов...
Ты человек полезный, отрицать не стану, но не воображай, что ты незаменим и что ты творишь какие-то страшные вещи. К тому же ты мне так задолжал с этим своим лекарством, что тебе за пять лет не расплатиться. Ну ладно, считай, что ты мне уже не должен. Больше того, считай, что впредь твой дополнительный труд будет оплачиваться особо». — «Да, — говорю, — пока меня не схватят. Раз таким делом занимаешься регулярно, все равно схватят, рано или поздно». А он мне в ответ: «Мы, — говорит, — умеем беречь людей. Это долго не протянется. А в случае, если возникнет малейшая опасность, мы перебросим тебя тут же, вывезем тебя и твою семью».
— Где он сейчас, Бертен?
— Уехал, два года прошло с тех пор.
— И с кем вы стали поддерживать связь?
— Со Старым.
— Кто это такой?
— Не знаю.
— Как так не знаете?
— Не знаю. Я никогда не виделся с ним. Но перед своим отъездом Бертен предупредил меня, что теперь указания будут идти от Старого. Так оно и есть.
— А кто их вам передает?
— Никто.
— Как «никто»?
— Я хочу сказать, что у меня нет прямой связи ни с кем. Если мне предстоит поездка, я должен особым способом подвернуть занавеску на окне. И ждать. Есть что передать — мне сунут конверт под дверь. Но в конверте обычно нет ничего, кроме такой вот коричневой пуговки, которую я сразу пришиваю к своей куртке. Только дважды я находил записки, настуканные на машинке, когда пуговку требовалось передать по другому адресу.
— А здесь куда идете, если надо что сообщить?
Кондуктор невнятно сообщает какой-то адрес по улице Евлоги Георгиева.
— Но там я никого не знаю. Меня только предупредили, что если будет что-то важное, очень важное, то мне следует написать простое письмо и в случае какой опасности вставить в него одну фразу, а ежели необходима личная встреча — другую, и опустить письмо в почтовый ящик Касабовой.
— Когда и сколько раз вы пользовались этим почтовым ящиком?
— До прошлого года ни разу. Но так как в последнее время вокруг меня стали сгущаться тучи, я послал одно за другим пять писем — каждый месяц по письму.
— Ну и?..
— И ничего. На мои сообщения об опасности мне отвечали, что ими приняты меры и в случае надобности меня вывезут. А на свои просьбы о встрече я вообще не получил ответа.
— А как вы установили связь с Томасом?
— Обыкновенно. Прошлой ночью я нашел у себя записку, в которой сообщалось, что во время поездки меня будут спрашивать.
— Вы сохранили записку?
— Зачем же я стал бы ее хранить? Сжег.
— Ну и потом?
— Когда я вошел к иностранцу, чтобы приготовить постель, он шепнул мне, чтобы я зашел к нему попозже, когда все утихнет и когда в вагоне не будет пограничников и тому подобных лиц.
— Про меня вы ему сказали?
— Вас тогда еще не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43