Иван даже не понял, зачем он здесь и что внутри. Но когда ошеломление прошло, он увидал, что внутри сферы заключена голова его русоволосой знакомой, голова прекрасной Ланы. И смотрела эта голова на Ивана вполне живыми, влажными глазами… Иван зажмурился, укусил себя за губу, встряхнул головой. Но видение от этого не исчезло. Лана смотрела на него немигающим застывшим взглядом.
– Неужели они и на это способны?! – процедил сквозь зубы Иван. – Изверги!
Он отвернулся. Но перед его глазами ослепительно засиял другой шар – втрое больший. Из груди Ивана вырвался стон.
Иван хотел отвернуться, зажмурить глаза, но не мог, не давалось это никакими силами – внутри большого шара проглядывались на фоне мрака две фигурки в скафандрах. Они были совершенно недвижны, лишь раскинутые крестами руки создавали впечатление, будто распятые или летят куда-то, или парят в черноте Пространства… Память огнем полыхнула в мозгу. И чем больше Иван вглядывался в шар, отчетливее и больше становились фигуры его отца и матери, казалось, даже лица их начинали высвечиваться сквозь стекла шлемов. Но и мрак становился все гуще, все насыщенней, заполняя и без того мрачное подземелье, заглушая сияние самого шара. Пространство прорывалось сюда, сквозь слизь и грязь, сквозь каменные стены и мраморные перекрытия, оно заполняло все… и Иван уже летел в этом Пространстве, сам раскинув руки словно большая и усталая птица, летел с пустой грудью, в которой ничего не билось и не сокращалось, летел, не ощущая тяжести цепей и собственного веса, не оборачиваясь туда, где застыла парящая, почти живая голова Даны, сопровождающая его повсюду.
И он летел бы так, наверное, до бесконечности, до самой погибели своей и растворения в этом бездонном Пространстве. Но в какой-то миг ему вдруг показалось, что распятые вздрогнули, напряглись, словно пытаясь освободиться от пут, что головы их закинулись назад… И что-то лопнуло внутри у Ивана, какое-то нечеловеческое остервенение охватило его. Он до скрипа сжал зубы, рванулся… он уже не летел в Пространстве, он висел в сыром подземелье и бился в цепях, как птица бьется в сетях. Шары разом пропали. Иван дернул на себя что было силы правую руку – суставы прожгло дикой болью, цепь вместе с вырванным каменным блоком рухнула на пол. Ивана чуть не разорвало на две части. Но он успел проделать то же самое и с левой рукой – на этот раз цепь лопнула, и ее обрывком ударило прямо в плечо. Иван повис над сырым полом, не доставая его на несколько вершков.
Грохот обвалившегося блока отвлек внимание Ивана. Он повернул голову в сторону этой средневековой двери. Но никого за ней не оказалось. Блок с не меньшим грохотом и скрипом вернулся на место. Зато в каменном, затянутом слизью полу вдруг образовалась круглая дыра – надсадно скрипя, отвалилась в сторону ржавая не видимая до того крышка люка, прогремела, высовываясь краем, железная лестница. И выбрался наверх негуманоид, тот самый, гундосый.
– Гляди-ка, – промычал он словно бы в изумлении, – трепыхается!
Следом вылез его напарник.
– Да, Гмых, – пробормотал он сокрушенно, – вот и делай после этого добро всяким! Уж скорее бы, что ли, этот проклятый год лобызаний кончался, надоело!
– Не говори, – согласился гундосый Гмых, – он и у меня костью поперек горла, сам понимаешь, старина Хмаг!
Они ухватили Ивана за руки – Гмых за правую, Хмаг – за левую. И разом дернули. Иван взвыл от боли.
– Ишь нежный какой!
– Слизняк он и есть слизняк!
Они дернули еще раз.
С грохотом, дребезгом, лязгом, со всеми тяжеленными цепями, на лету свивающимися в кольца, с камнями, песком, пылью, какими-то непонятными обломками и осколками. Иван упал наземь. Но ему не дали опомниться.
– Проваливай, падаль! – завопил гундосый как сирена бронехода.
Иван, позабыв про все боли, ссадины, царапины, ушибы, поднял в недоумении глаза вверх. Как, куда, каким образом ему следовало проваливать?!
– Изыди, гнида, с этого яруса! – взвыл не слабее Гмыха Хмаг. – Убирайся! Вон!! Вон отсюда!!!
Первый удар пришелся Ивану по затылку, второй по хребту. Но он не смог среагировать – после долгого висения у него и руки и ноги словно отнялись. Он вообще не понимал, чего от него хотят. А удары сыпались и сыпались сверху.
Наконец оба негуманоида, уверившись в непонятливости узника, вскочили на его спину своими лапоногами. И принялись бить, топтать, вколачивать Ивана в пол. И это продолжалось бы еще долго, если бы Гмых вдруг не вскрикнул совершенно идиотски: «сопа!!!», и они бы разом, по этой команде не подпрыгнули над Иваном. Когда они опустились, удар был таков, что Иван прошиб каменные плиты подземелья и куда-то провалился.
Он лежал на зеленой густой траве. И сверху на него никто не падал – ни Гмых, ни Хмаг, ни камни. Только обрывки цепей валялись рядом. Но и они не сдавливали ни запястий, ни лодыжек.
Иван вскочил на ноги. Он стоял посреди того самого садика где журчал когда-то ручеек, журчали дивные женские голоса, где сидел у заборчика вертухай-евнух. Наверху все так же зыбко колебалась и переливалась далекая-далекая пелена. Рядышком стояло расщепленное дерево – его будто разорвало изнутри. Ивану даже подумалось, может, он и сам был участником этого «расщепления». Но опять додумать до конца не удалось, отвлекли.
Иван смотрел на срастающееся на глазах дерево. А сам прислушивался к далеким голосам. Этого не могло быть! Но это было! Иван почти бегом бросился туда, вперед, на лету стараясь поймать обрывки слов.
– …и тогда они повылазили все, мать их… – рассказывала смуглянка, это был ее голос, Иван его ни с каким другим не спутал бы ни за что, низкий, грудной, – и давай за свое! Дверцу отворяют – и в морду! и в морду! Как прочухается, когтем шмырь от горла до самого низа! Да как дернут с обеих сторон-то! И все – готовенький, освежевенький! Вот так-то, бабы!
– Да ладно, хватит этих мерзостей! – подала голосок тоненькая, светленькая. – Ты будто смакуешь гадости всякие!
– Ишь, фифа какая выискалася, ишь, ты недотрога! Да я тебе щас зенки-то повыцарапываю – по-другому запоешь!
– Прекратите! Немедленно прекратите! Надоели донельзя, склочницы!
Иван узнал голос русоволосой и замер как вкопанный. Бред! Точно бред! Ее же нет в живых! Он сам видел ее отрезанную голову в шаре, в этой сверкающей сфере! Нет! От неожиданности у него чуть колени не подогнулись.
– И чего нас тут вообще держат, не пойму? – удивилась ни с того, ни с сего не видимая пока блондиночка. – Зачем?
Иван подкрался на пять метров. И все теперь видел. Женщины сидели почти на том же месте, что и прежде, почти в тех же позах, лениво брали что-то непонятное с тарелочек, из ваз, пережевывали, переговаривались, они явно скучали, старались хоть как-то развеселиться, но у них самих это не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Неужели они и на это способны?! – процедил сквозь зубы Иван. – Изверги!
Он отвернулся. Но перед его глазами ослепительно засиял другой шар – втрое больший. Из груди Ивана вырвался стон.
Иван хотел отвернуться, зажмурить глаза, но не мог, не давалось это никакими силами – внутри большого шара проглядывались на фоне мрака две фигурки в скафандрах. Они были совершенно недвижны, лишь раскинутые крестами руки создавали впечатление, будто распятые или летят куда-то, или парят в черноте Пространства… Память огнем полыхнула в мозгу. И чем больше Иван вглядывался в шар, отчетливее и больше становились фигуры его отца и матери, казалось, даже лица их начинали высвечиваться сквозь стекла шлемов. Но и мрак становился все гуще, все насыщенней, заполняя и без того мрачное подземелье, заглушая сияние самого шара. Пространство прорывалось сюда, сквозь слизь и грязь, сквозь каменные стены и мраморные перекрытия, оно заполняло все… и Иван уже летел в этом Пространстве, сам раскинув руки словно большая и усталая птица, летел с пустой грудью, в которой ничего не билось и не сокращалось, летел, не ощущая тяжести цепей и собственного веса, не оборачиваясь туда, где застыла парящая, почти живая голова Даны, сопровождающая его повсюду.
И он летел бы так, наверное, до бесконечности, до самой погибели своей и растворения в этом бездонном Пространстве. Но в какой-то миг ему вдруг показалось, что распятые вздрогнули, напряглись, словно пытаясь освободиться от пут, что головы их закинулись назад… И что-то лопнуло внутри у Ивана, какое-то нечеловеческое остервенение охватило его. Он до скрипа сжал зубы, рванулся… он уже не летел в Пространстве, он висел в сыром подземелье и бился в цепях, как птица бьется в сетях. Шары разом пропали. Иван дернул на себя что было силы правую руку – суставы прожгло дикой болью, цепь вместе с вырванным каменным блоком рухнула на пол. Ивана чуть не разорвало на две части. Но он успел проделать то же самое и с левой рукой – на этот раз цепь лопнула, и ее обрывком ударило прямо в плечо. Иван повис над сырым полом, не доставая его на несколько вершков.
Грохот обвалившегося блока отвлек внимание Ивана. Он повернул голову в сторону этой средневековой двери. Но никого за ней не оказалось. Блок с не меньшим грохотом и скрипом вернулся на место. Зато в каменном, затянутом слизью полу вдруг образовалась круглая дыра – надсадно скрипя, отвалилась в сторону ржавая не видимая до того крышка люка, прогремела, высовываясь краем, железная лестница. И выбрался наверх негуманоид, тот самый, гундосый.
– Гляди-ка, – промычал он словно бы в изумлении, – трепыхается!
Следом вылез его напарник.
– Да, Гмых, – пробормотал он сокрушенно, – вот и делай после этого добро всяким! Уж скорее бы, что ли, этот проклятый год лобызаний кончался, надоело!
– Не говори, – согласился гундосый Гмых, – он и у меня костью поперек горла, сам понимаешь, старина Хмаг!
Они ухватили Ивана за руки – Гмых за правую, Хмаг – за левую. И разом дернули. Иван взвыл от боли.
– Ишь нежный какой!
– Слизняк он и есть слизняк!
Они дернули еще раз.
С грохотом, дребезгом, лязгом, со всеми тяжеленными цепями, на лету свивающимися в кольца, с камнями, песком, пылью, какими-то непонятными обломками и осколками. Иван упал наземь. Но ему не дали опомниться.
– Проваливай, падаль! – завопил гундосый как сирена бронехода.
Иван, позабыв про все боли, ссадины, царапины, ушибы, поднял в недоумении глаза вверх. Как, куда, каким образом ему следовало проваливать?!
– Изыди, гнида, с этого яруса! – взвыл не слабее Гмыха Хмаг. – Убирайся! Вон!! Вон отсюда!!!
Первый удар пришелся Ивану по затылку, второй по хребту. Но он не смог среагировать – после долгого висения у него и руки и ноги словно отнялись. Он вообще не понимал, чего от него хотят. А удары сыпались и сыпались сверху.
Наконец оба негуманоида, уверившись в непонятливости узника, вскочили на его спину своими лапоногами. И принялись бить, топтать, вколачивать Ивана в пол. И это продолжалось бы еще долго, если бы Гмых вдруг не вскрикнул совершенно идиотски: «сопа!!!», и они бы разом, по этой команде не подпрыгнули над Иваном. Когда они опустились, удар был таков, что Иван прошиб каменные плиты подземелья и куда-то провалился.
Он лежал на зеленой густой траве. И сверху на него никто не падал – ни Гмых, ни Хмаг, ни камни. Только обрывки цепей валялись рядом. Но и они не сдавливали ни запястий, ни лодыжек.
Иван вскочил на ноги. Он стоял посреди того самого садика где журчал когда-то ручеек, журчали дивные женские голоса, где сидел у заборчика вертухай-евнух. Наверху все так же зыбко колебалась и переливалась далекая-далекая пелена. Рядышком стояло расщепленное дерево – его будто разорвало изнутри. Ивану даже подумалось, может, он и сам был участником этого «расщепления». Но опять додумать до конца не удалось, отвлекли.
Иван смотрел на срастающееся на глазах дерево. А сам прислушивался к далеким голосам. Этого не могло быть! Но это было! Иван почти бегом бросился туда, вперед, на лету стараясь поймать обрывки слов.
– …и тогда они повылазили все, мать их… – рассказывала смуглянка, это был ее голос, Иван его ни с каким другим не спутал бы ни за что, низкий, грудной, – и давай за свое! Дверцу отворяют – и в морду! и в морду! Как прочухается, когтем шмырь от горла до самого низа! Да как дернут с обеих сторон-то! И все – готовенький, освежевенький! Вот так-то, бабы!
– Да ладно, хватит этих мерзостей! – подала голосок тоненькая, светленькая. – Ты будто смакуешь гадости всякие!
– Ишь, фифа какая выискалася, ишь, ты недотрога! Да я тебе щас зенки-то повыцарапываю – по-другому запоешь!
– Прекратите! Немедленно прекратите! Надоели донельзя, склочницы!
Иван узнал голос русоволосой и замер как вкопанный. Бред! Точно бред! Ее же нет в живых! Он сам видел ее отрезанную голову в шаре, в этой сверкающей сфере! Нет! От неожиданности у него чуть колени не подогнулись.
– И чего нас тут вообще держат, не пойму? – удивилась ни с того, ни с сего не видимая пока блондиночка. – Зачем?
Иван подкрался на пять метров. И все теперь видел. Женщины сидели почти на том же месте, что и прежде, почти в тех же позах, лениво брали что-то непонятное с тарелочек, из ваз, пережевывали, переговаривались, они явно скучали, старались хоть как-то развеселиться, но у них самих это не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100