И лицо, как у Эрвинда, мертвое. Однако меня заметила.
— А, Черный Гений, здравствуй! — В голосе такой сухой смешок. — Ну, с чем прислали? — и нараспев: — Ты не смерть ли моя? Ты не съешь ли меня?
Я не обиделся. Она имела право так думать. Да и вообще на больных не обижаются. Я налил воды в стакан, размешал порошок, протянул ей. Она только головой покачала.
Я собрался с духом и сказал:
— Послушай, ты должна это выпить. Я тебе зла не сделаю. Я понимаю, как тебе сейчас больно. Эрвинд не прав, но он любит тебя, иначе бы так не мучался. Ты должна его простить.
— Эрвинд прав во всем. Мучается? Что ж, такое иногда случается с людьми. Скажи послу, что со мной все в порядке, он может хоть завтра устраивать суд. И оставь меня в покое.
Тут я понял, чего добивался посол. Ему и суд-то никакой не нужен. С Эрвиндом он расправился сам, а сейчас она себя осудила и убивает медленно, но верно. Просто запретила себе оправдываться, надеяться, пытаться как-то спастись. У меня тоже сердце будто холодной рукой сжало. И тебе урок, Теодор. Видишь, что бывает с теми, кто теряет голову от любви? Сиди тихо, Теодор, прячься получше. Молния бьет в высокие деревья.
Но я снова протянул ей лекарство:
— Я не уйду, пока вы не выпьете.
Она опять со смешком:
— Не бойся, никто не узнает.
— Разве в этом дело? Я просто не могу.
— Что ж тебе мешает? Долг?
— А хоть бы и так.
— А вот этого не надо, — глаза у нее сузились, — возвращайся в свое посольство, сиди и не высовывайся. Ты же только об этом и мечтаешь. А жалеть нас не нужно. Ты ведь не нас жалеешь — себя. А я тебе — не упражнение в любви к ближнему.
И тут я на нее заорал. Сам не знаю, от злости или от страха. Просто, когда весь мир летит в тартарары, хочется, чтобы тебя услышали. Просто так, на прощание.
Я закричал:
— Хватит! Хватит жестокости, слышишь ты! Все вы, асены, тарды — одна колода! И ты такая же! Только страдаешь о своей политике. А тебе было дано такое, такое чудо, что только щедростью Божьей и дается, потому что его не вымолишь и никакими добрыми делами не заработаешь. У вас любовь была, а вы ее растоптали! А если так, для чего все остальное? Для чего эти короны, земли, войны? И почему это дается именно вам, таким жестоким, таким глупым?!
Мне тогда казалось, что, если я сейчас не докричусь до нее, не пробью эту стену, которую они все построили, на свете уже никогда не будет ничего хорошего. И с женой моей и детьми что-нибудь случится в крепости, и асены никогда не освободятся, и тарды всех нас перебьют. И я закричал:
— Знаешь, что будет дальше?! Просто вы, асены, станете такими же, как мы. Тоже запретесь в своих домах, будете бояться соседей пускать на порог и будете жить умом стариков, и никогда, никогда больше не увидите света. И все это сделаете вы сами. Вы, а не тарды!
Тут она заплакала наконец. Я никогда не видел, чтобы так плакали: не навзрыд даже, а на разрыв, что ли. Или нет, видел однажды, когда у роженицы ребеночек встал поперек. Я просто сгреб ее за плечи, прижал к себе, и мы так сидели. У меня, кажется, тоже глаза были мокрые. Пока мы умеем плакать, мы еще можем жить.
Потом она успокоилась, протянула мне платок, а я ей — стакан.
— Выпей, королева. Надо поспать.
Она взяла, подняла к свету. Долго смотрела, как лучи играют в воде, а потом улыбнулась. На мгновение и одними глазами, но все равно, это было как музыка.
Потом сказала:
— Да рассеются наши враги, не оставив потомства! — и выпила.
Я сидел рядом, ждал, когда она заснет, и думал о Лизе, своей жене. Теперь я знал, что, если понадобится, я разберу крепость по камешку.
Потом вернулся в посольство. Господин Арнульф тут же пристал с расспросами, что да как. Я ответил:
— Королева Мэй просила передать, что готова предстать перед судом хоть завтра.
— Но она в своем уме?
Я пожал плечами:
— Кто может знать. Я в этом не много понимаю. Вот если роды принять — другое дело.
Посол посмотрел на меня безумным взглядом и велел убираться.
Глава 9
Три дня работа валилась у Рейнольда из рук, на четвертый он наконец сел разбирать бумаги. Все-таки тарды умеют напутать. Лучшие в своем роде. Впрочем, спешить некуда. Новые серьги в ящике стола, наведет порядок и опять пойдет свататься.
— Привет! — услышал он вдруг из-за плеча. — Ты что, ревизию проводишь? Молодец, своевременно.
Рейнольд поднял голову, прищурился. Кто мог зайти сюда без приглашения? Ну конечно, кузен тут как тут. Принесла нелегкая. Неужели родичи уже пронюхали про сватовство и отказ?
— Привет, ты не мог бы зайти позднее, скажем, завтра? У меня и правда много работы.
— Да я на минутку. Слышал последние новости?
— Это какие? Сам знаешь, новостей всегда много, и все последние.
— Вчера арестовали Гуннара, тардского принца, а вечером — королеву, за измену Императору. Попутно выяснилось, что Ашен теперь принадлежит тардам. Брат ее проклял. Правильно говорят: «Коль крадешь — не попадайся». Только вот что меня беспокоит: как же ты вернешь теперь те двадцать тысяч марок? Да и доходы с Ашена… Эй, что с тобой?
Рейнольд встал из-за стола, не слушая кузена, подошел к полке, взял в руки ту самую вазочку белую с голубой глазурью. В голове у него сейчас было так ясно, так светло, как никогда прежде.
«Так вот что нашел тогда посол. Расписку. Королева припугнула посла, а пугать было нечем. Бумаги я ей не дал. А он достал расписку и припугнул ее. Да еще как! Теперь понятно.
Только… Если бы только это было понятно теперь!»
Он рассеянно крутил вазочку в руках. Узор то возникал из небытия во всем своем совершенстве, то расплывался. На расстоянии вытянутой руки вазочка становилась просто белым пятном, словно чье-то лицо. А мысли все бежали, простые, точные, беспощадные.
«Вот так. Так все просто, оказывается. Королеву арестовали, зато вазочка цела. И дом, и коллекции, и деньги. Пропало, конечно, двадцать тысяч, это неприятно. Но все восстанавливается. И честь семьи не тронута. Вот такие сделки заключают нынче подающие надежды молодые люди. Вот и буду теперь сидеть здесь. Один. Навсегда. И она не войдет и не скажет: “Я хочу поговорить с хозяином”.
А ведь я мог бы на ней жениться. И не ради короны. За каким бесом мне, в самом деле, корона? А просто так, просто, чтобы смотреть, как она просыпается, как смеется, танцует, глядится в зеркало. И самому смеяться, целовать ее, сажать на колени и тратить на нее деньги, не считая. Но все уже, поздно. Раз-два-три, продано».
Ростовщик размахнулся и запустил вазочку в камин. Она ударилась об угол, тихо вскрикнула и рассыпалась на мелкие осколки.
Кузен понял, что ему не хочется так рано расставаться с жизнью, и поспешно пробормотал:
— Ты извини, я побегу, зайду завтра.
— Конечно, заходи.
В ответ только хлопнула внизу дверь. Рейнольд сел на ковер и уронил голову на руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— А, Черный Гений, здравствуй! — В голосе такой сухой смешок. — Ну, с чем прислали? — и нараспев: — Ты не смерть ли моя? Ты не съешь ли меня?
Я не обиделся. Она имела право так думать. Да и вообще на больных не обижаются. Я налил воды в стакан, размешал порошок, протянул ей. Она только головой покачала.
Я собрался с духом и сказал:
— Послушай, ты должна это выпить. Я тебе зла не сделаю. Я понимаю, как тебе сейчас больно. Эрвинд не прав, но он любит тебя, иначе бы так не мучался. Ты должна его простить.
— Эрвинд прав во всем. Мучается? Что ж, такое иногда случается с людьми. Скажи послу, что со мной все в порядке, он может хоть завтра устраивать суд. И оставь меня в покое.
Тут я понял, чего добивался посол. Ему и суд-то никакой не нужен. С Эрвиндом он расправился сам, а сейчас она себя осудила и убивает медленно, но верно. Просто запретила себе оправдываться, надеяться, пытаться как-то спастись. У меня тоже сердце будто холодной рукой сжало. И тебе урок, Теодор. Видишь, что бывает с теми, кто теряет голову от любви? Сиди тихо, Теодор, прячься получше. Молния бьет в высокие деревья.
Но я снова протянул ей лекарство:
— Я не уйду, пока вы не выпьете.
Она опять со смешком:
— Не бойся, никто не узнает.
— Разве в этом дело? Я просто не могу.
— Что ж тебе мешает? Долг?
— А хоть бы и так.
— А вот этого не надо, — глаза у нее сузились, — возвращайся в свое посольство, сиди и не высовывайся. Ты же только об этом и мечтаешь. А жалеть нас не нужно. Ты ведь не нас жалеешь — себя. А я тебе — не упражнение в любви к ближнему.
И тут я на нее заорал. Сам не знаю, от злости или от страха. Просто, когда весь мир летит в тартарары, хочется, чтобы тебя услышали. Просто так, на прощание.
Я закричал:
— Хватит! Хватит жестокости, слышишь ты! Все вы, асены, тарды — одна колода! И ты такая же! Только страдаешь о своей политике. А тебе было дано такое, такое чудо, что только щедростью Божьей и дается, потому что его не вымолишь и никакими добрыми делами не заработаешь. У вас любовь была, а вы ее растоптали! А если так, для чего все остальное? Для чего эти короны, земли, войны? И почему это дается именно вам, таким жестоким, таким глупым?!
Мне тогда казалось, что, если я сейчас не докричусь до нее, не пробью эту стену, которую они все построили, на свете уже никогда не будет ничего хорошего. И с женой моей и детьми что-нибудь случится в крепости, и асены никогда не освободятся, и тарды всех нас перебьют. И я закричал:
— Знаешь, что будет дальше?! Просто вы, асены, станете такими же, как мы. Тоже запретесь в своих домах, будете бояться соседей пускать на порог и будете жить умом стариков, и никогда, никогда больше не увидите света. И все это сделаете вы сами. Вы, а не тарды!
Тут она заплакала наконец. Я никогда не видел, чтобы так плакали: не навзрыд даже, а на разрыв, что ли. Или нет, видел однажды, когда у роженицы ребеночек встал поперек. Я просто сгреб ее за плечи, прижал к себе, и мы так сидели. У меня, кажется, тоже глаза были мокрые. Пока мы умеем плакать, мы еще можем жить.
Потом она успокоилась, протянула мне платок, а я ей — стакан.
— Выпей, королева. Надо поспать.
Она взяла, подняла к свету. Долго смотрела, как лучи играют в воде, а потом улыбнулась. На мгновение и одними глазами, но все равно, это было как музыка.
Потом сказала:
— Да рассеются наши враги, не оставив потомства! — и выпила.
Я сидел рядом, ждал, когда она заснет, и думал о Лизе, своей жене. Теперь я знал, что, если понадобится, я разберу крепость по камешку.
Потом вернулся в посольство. Господин Арнульф тут же пристал с расспросами, что да как. Я ответил:
— Королева Мэй просила передать, что готова предстать перед судом хоть завтра.
— Но она в своем уме?
Я пожал плечами:
— Кто может знать. Я в этом не много понимаю. Вот если роды принять — другое дело.
Посол посмотрел на меня безумным взглядом и велел убираться.
Глава 9
Три дня работа валилась у Рейнольда из рук, на четвертый он наконец сел разбирать бумаги. Все-таки тарды умеют напутать. Лучшие в своем роде. Впрочем, спешить некуда. Новые серьги в ящике стола, наведет порядок и опять пойдет свататься.
— Привет! — услышал он вдруг из-за плеча. — Ты что, ревизию проводишь? Молодец, своевременно.
Рейнольд поднял голову, прищурился. Кто мог зайти сюда без приглашения? Ну конечно, кузен тут как тут. Принесла нелегкая. Неужели родичи уже пронюхали про сватовство и отказ?
— Привет, ты не мог бы зайти позднее, скажем, завтра? У меня и правда много работы.
— Да я на минутку. Слышал последние новости?
— Это какие? Сам знаешь, новостей всегда много, и все последние.
— Вчера арестовали Гуннара, тардского принца, а вечером — королеву, за измену Императору. Попутно выяснилось, что Ашен теперь принадлежит тардам. Брат ее проклял. Правильно говорят: «Коль крадешь — не попадайся». Только вот что меня беспокоит: как же ты вернешь теперь те двадцать тысяч марок? Да и доходы с Ашена… Эй, что с тобой?
Рейнольд встал из-за стола, не слушая кузена, подошел к полке, взял в руки ту самую вазочку белую с голубой глазурью. В голове у него сейчас было так ясно, так светло, как никогда прежде.
«Так вот что нашел тогда посол. Расписку. Королева припугнула посла, а пугать было нечем. Бумаги я ей не дал. А он достал расписку и припугнул ее. Да еще как! Теперь понятно.
Только… Если бы только это было понятно теперь!»
Он рассеянно крутил вазочку в руках. Узор то возникал из небытия во всем своем совершенстве, то расплывался. На расстоянии вытянутой руки вазочка становилась просто белым пятном, словно чье-то лицо. А мысли все бежали, простые, точные, беспощадные.
«Вот так. Так все просто, оказывается. Королеву арестовали, зато вазочка цела. И дом, и коллекции, и деньги. Пропало, конечно, двадцать тысяч, это неприятно. Но все восстанавливается. И честь семьи не тронута. Вот такие сделки заключают нынче подающие надежды молодые люди. Вот и буду теперь сидеть здесь. Один. Навсегда. И она не войдет и не скажет: “Я хочу поговорить с хозяином”.
А ведь я мог бы на ней жениться. И не ради короны. За каким бесом мне, в самом деле, корона? А просто так, просто, чтобы смотреть, как она просыпается, как смеется, танцует, глядится в зеркало. И самому смеяться, целовать ее, сажать на колени и тратить на нее деньги, не считая. Но все уже, поздно. Раз-два-три, продано».
Ростовщик размахнулся и запустил вазочку в камин. Она ударилась об угол, тихо вскрикнула и рассыпалась на мелкие осколки.
Кузен понял, что ему не хочется так рано расставаться с жизнью, и поспешно пробормотал:
— Ты извини, я побегу, зайду завтра.
— Конечно, заходи.
В ответ только хлопнула внизу дверь. Рейнольд сел на ковер и уронил голову на руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86