Если бы я знала как, я просила бы у Ивора прощения. Но как тут извиниться, чтобы снова не обидеть? Зато я наконец поняла, почему кузен всегда держит спину чуть-чуть слишком прямо. Будто тащит на плечах что-то тяжелое. «Аристократ, когда ему тяжело, не сгибается, а выпрямляется» — любимая максима моего учителя танцев. Вот это я, пожалуй, при случае кузену расскажу.
* * *
Я спустилась в сад и бродила там до темноты. Дождь кончился, воздух был холодный, свежий, и мне легко думалось. Я ходила под мокрыми деревьями, закутавшись в плащ, обхватив себя руками, и прощалась с Лейвом.
Почему я не смогла дать ему то, что без слов обещала тогда, в чужом дворе на куче листьев? Не губы, не тело, даже не душу. А что? Почему-то в голову приходят два слова. Защита. И свобода. Первое — очень тардское. Второе — асенское.
Как тысячи мужчин и женщин, нас бросила друг к другу слабость. И как тысячи раз до того, из двух слабостей не родилась сила. Даже не для того, чтоб совершать немыслимые подвиги, а просто для того, чтобы разделить чужую жизнь. Тащить на себе отныне и свои, и чужие беды. Но даже вернись все назад, я снова не смогла бы стать образцовой возлюбленной. Снова не пошла бы по углям, когда нужно было. Не представляю как. Слишком больно и страшно. Я — Кайрен, дочь Дирмеда, у меня есть семья, язык, дом, город — мои доспехи, я не могу жить без них. Я не могу быть воином без кольчуги.
А что я потеряла? Шанс стать хоть на время не куклой, а живым человеком.
Прощай, Лейв, прощай. Погрусти обо мне, как я о тебе грущу. Может быть, мы встретимся снова, но будем отныне друг для друга лишь куклами. Может быть, нас обоих ожидает еще дюжина любовных историй, но теперь мы всегда будем одиноки.
Глава 3. «КОЛЬ ЭТО НЕ ЛЮБОВЬ, КАКОЙ НЕДУГ…»
Небеса ни при чем, не тужи ни о чем, молодая,
Ни с того ни с сего упадая на ложе греха!
Михаил Щербаков
Лейв, сын Хольма — Хольму, сыну Магнуса.
Глубокоуважаемый господин отец!
Я уже посылал вам письмо с оказией, о которой ниже напишу подробно. После отправки того, первого, письма я очень беспокоился, но, по счастью, назавтра же прибыл Ваш гонец, и теперь, благодаря Вашей предусмотрительности, я могу Вам все объяснить.
Человек, который привезет вам первое письмо, — некий Ивор из Дома Дирмеда. Послан он был в Лорику, если верить его словам, самим господином Дирмедом. Этот Ивор сказал мне, будто господин Дирмед не верит, что я убил Энгуса, сына Ивэйна, и ищет доказательств моей невиновности.
Разумеется, я был сильно напуган, но виду не подал и по его просьбе рассказал все подробности той злосчастной драки.
Ни о чем другом он спрашивать не стал, более того, ничего подозрительного я в его поведении не заметил. Хотя, конечно, подозрительно уже и то, что он приехал сюда. Так или иначе, но ничего действительно важного он увидеть не мог.
Я солгал ему лишь один раз. Сказал, что именно господин Дирмед спас меня от казни в Храме Правосудия. Если у этого Ивора и были какие-то догадки, то после моих слов они должны исчезнуть.
Господин Дирмед никогда и ни с кем не станет разговаривать на эту тему. А Ивор — птица невысокого полета, он никогда не осмелится прямо задать такой вопрос своему патрону. И если вы будете держаться с Ивором той же линии, какую избрал я, ему будет не за что зацепиться.
Отсюда, из крепости, мне трудно понять, какую игру ведет Дом Дирмеда, но я сделал все, что было в моих силах, чтобы обезопасить Вас и наших покровителей.
Я велел Вашему гонцу торопиться и надеюсь, что к приезду Ивора вы будете уже во всеоружии.
Также надеюсь, что здоровье Ваше по-прежнему крепко.
Еще осмелюсь напомнить, что Вы поклялись мне никогда не выступать открыто или тайно против Дома Дирмеда. Если Вы нарушите клятву, я забуду Ваше имя.
С любовью,
Ваш сын Лейв.
Написано на дешевой желтой бумаге, запечатано геммой с головой оленя.
КАЙРЕН
Вскоре выяснилось, что прозвище Вестгейр — Копье Запада, — случайно слетевшее у меня с языка, уже бродит по столице, причем наши придают ему совершенно определенный и не слишком приличный смысл. Я понадеялась, что тард не знает, кто его этим именем наградил.
Это был первый ужин, который я устраивала после моего возвращения из Храма, а вернее — после смерти Энгуса. Хотя гостей ожидалось всего двое, причем один из них — провинциал, а второй — дикарь, привыкший есть сырое мясо, проводить целые дни в седле и спать на земле, я расстаралась вовсю.
Наняла на вечер лучшего повара Аврувии, ограбила особые винные погреба нашего дома, выставила на стол нашу лучшую посуду из дымчато-синего стекла, украшенную золотыми грифонами и виноградными гроздьями. По легенде, ее привезли когда-то на кораблях с нашей далекой родины. Я, правда, всегда гадала, как стекло довезли по морю, не расколов, и кому это было нужно, но на то и легенда.
Кроме того, я послала в монастырь за букетами бесого-на. Саженцы карликовых деревьев с темно-голубыми гроздьями цветов жрицы привезли с собой из Империи. Они говорили, что тарды сажают бесогон у дверей своих домов для того, чтоб отогнать злых духов. Те всегда начинают считать, сколько маленьких цветков в каждом соцветии, и не могут остановиться до самого рассвета. Букеты я велела расставить в гостиной. Вместе с ирисами из нашего сада получилось неплохо.
Отец был не в восторге, когда я предложила ему пригласить к нам на ужин господина Вестейна, но, глядя на мою суету, умилился, а когда я заказала первое со дня свадьбы Алов и Фергуса платье — из бледно-лилового шелка, с тонким золотым шитьем на рукавах, он, кажется, поверил, что я действительно вернулась, что я не останусь в Храме Тишины навсегда. Даже обещал за ужином недолго посидеть с нами, но потом — извините, дела, своих гостей я должна развлекать сама. Если отец задержится за столом дольше, чем велит простая вежливость, завтра же вся Аврувия будет гадать, не ведет ли он тайных переговоров с тардами. Впрочем, нам с Ивором такая поспешность была только на руку.
* * *
Тард вблизи оказался так же мил, как и на расстоянии. Конечно, мне ли не знать, что тарды вовсе не дикие звери, но Лейв с детства жил в Аврувии, этот же Вестейн приехал прямиком из Империи, таков, как есть. И все же одет он был хоть и богато, но без лишней роскоши, в движениях был не изящен, но ловок, по-асенски говорил не очень чисто, по-тардски жестко выговаривал «р» и «х», иногда путал слова, но понимал превосходно. Держался он спокойно, уверенно, и пахло от него отнюдь не лошадиным потом, а скорее солнцем и пылью.
За ужином я болтала о всякой ерунде, чтобы дать мужчинам время освоиться. О новостях Аврувии, о дождях, о прошедшей свадьбе, о трубках и табаке. Спросила у Вестейна, не хочет ли он закурить. Он покачал головой:
— Не за столом же — ни за что на свете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86